Трудящиеся

В дни Первомая специальный корреспондент «Огонька» убедился: питерские рабочие были и остаются авангардом сознательного пролетариата. Только раньше это означало марксизм, а сегодня — пофигизм

ИМЯ

У России, говаривал Александр III, друзей нет, а союзников двое. Армия и флот.

Благодаря этому, собственно, в России и случились три революции. Потому что флот делали на Путиловском заводе и для изготовления этого флота требовался пролетариат — умный и грамотный. Этот-то пролетариат, а вовсе не жиды или поляки, как думают некоторые, сделал первую, вторую, а потом и третью русскую революцию — при незначительной помощи большевиков и значительном содействии правящего режима.

Сергей Миронович Киров, в чью честь завод был назван после его трагической и загадочной гибели, сказал как-то: «В истории русского революционного движения не было периода, когда бы в нем не звучало гордое имя путиловцев». Так оно и было. До недавнего времени о путиловцах только и помнили, что они авангард, а кто такой Путилов — никто особенно не вспоминал. В последнее время, наоборот, о нем заговорили и даже установили ему бюстик в заводоуправлении. Николай Путилов, первый русский судостроитель (1816 — 1880), умер в полунищете: государству пришлось взять его прогорающий завод под опеку. Случилось это потому, что реформаторская партия под руководством великого князя Константина потерпела поражение, русские реформы застопорились и амбициозные проекты Путилова стало некому финансировать. Тогда-то на заводе начались сокращения, перебои с жалованьем и стачки. На Путиловском — тогда уже Кировском — заводе снимали трилогию о Максиме, парне с расположенной поблизости Нарвской заставы.

Во время блокады на Кировском делали танки и снаряды. В 50-е появился лучший советский трактор «Кировец», в 60-е здесь освоили выпуск гигантских турбин для подводных лодок, а в 80-е все это великолепие стало разваливаться вместе с Советским Союзом. Генеральный директор завода Петр Семененко (он возглавил предприятие в 1987 году) поехал по предприятиям Италии и Германии, изучая чужой опыт антикризисного менеджмента: там тоже случались масштабные кризисы, но выбирались. В 1991 году он принял спасительное решение разбить завод на 16 дочерних предприятий с достаточной степенью свободы и автономности. Эти «дочки» сами ищут рынки сбыта и договариваются со смежниками. В их числе — «Кировец-Лантехник», на котором делают комбайны, и «Петросталь» — крупнейшее сталепрокатное предприятие в Санкт-Петербурге.

В ночь с 9 на 10 августа прошлого года Петр Семененко погиб. Криминального следа в его гибели не отыскали. Большую часть заводских акций и пост руководителя унаследовал его сын Георгий, финансист по образованию. Ему 24 года.

АВАНГАРД

Питерский пролетариат и поныне остается авангардом рабочего движения. Но ведь быть авангардом — не обязательно значит бастовать и требовать прибавок к жалованью, как на всеволожском «Форде». В авангарде оказывается тот, кто точнее прочих выражает главное настроение момента. А настроение сегодняшнего пролетариата — не бунтарское.

Пролетарии есть, они никуда не делись. Рабочие-путиловцы — вот они. Завод укомплектован, причем если раньше сюда приезжали в основном по лимиту, то сегодня на «Кировском» впахивает чистокровный питерский пролетариат. Из примерно 8 тысяч человек, работающих на заводе, самого что ни на есть чистокровного пролетариата набирается три четверти. Это те, кто командует грузовыми кранами, сваривает швы, варит сталь. Это сборщики комбайнов и тракторов. И никто из этих людей не собирается бунтовать — во-первых, потому, что им регулярно, 14-го и 28-го числа, платят зарплату и в среднем по заводу она составляет 15 тысяч. Это приличная цифра для современного Петербурга. А во-вторых, мест, где ее платят с той же регулярностью, не так уж много.

На «Лантехнике», где собирают комбайны (рулевое управление итальянское, колеса немецкие, электроника польская, сборка своя), комбайнов этих делают всего 70 в месяц, хотя заводские мощности рассчитаны на 200. Но 200 комбайнов в месяц некому купить, потому что у села нет на них денег. Да и рабочих рук не хватит — потому что свое родное ПТУ № 42 выпускает слесарей и сварщиков, потом они идут в армию и на завод уже не возвращаются, подаются в торговлю. Людей, готовых работать за стабильную, но 15 — 20-тысячную зарплату, сегодня в Петербурге ровно столько, чтобы загрузить завод примерно вполовину. Это, наверное, и есть рыночная саморегуляция.

— Пока здоровье есть, что ж не работать, — говорит Володя с «Петростали», первый помощник сталевара. Работа у сталевара адова. Но есть люди, которым еще хуже, например оператор крана, загружающего металлолом в печь на переплавку. Он сидит в крошечной кабине за мутным оконцем из пластика. Кабина подъезжает к самому жерлу печи и забрасывает в нее очередную порцию искореженного железа. Летят искры, зеленоватое пламя рвется наружу. Оператор кабинки закидывает железо в печь, отъезжает и едет за следующей порцией.

Первый помощник сталевара Володя работает здесь шестой год. Про «Огонек» он ничего не слышал примерно с тех пор, с каких и сам «Огонек» ничего не пишет о судьбах пролетариата. Он даже не знает, что «Огонек» еще выходит, как, впрочем, многие из читателей «Огонька» не подозревают о том, что на Кировском заводе еще варят сталь.

Бригадира тоже зовут Володей. Его фамилия Березкин, сталеварит он на Кировском с 1975 года.

— Нормально платят, — говорит он. — 20, можно сделать и больше. Рабочий день восьмичасовой, три смены, график скользящий. А что? Я и выпить могу, и закусить, и икру даже себе иногда позволяю. Икру!

— Ну а чтобы бастовать? Никогда не думали?

— Зачем? — искренне не понимает он. И никто не понимает. Скажем, оператор из сталепрокатного цеха Толя работает здесь с 1968 года. Ему 61, хотя дать ему эти годы никак невозможно: дело, наверное, в том, что у настоящего пролетариата почти нет времени жить. Он все время работает, поэтому и не стареет. Единственный способ все успевать — это не думать. Иначе выпадешь из ритма, да и толку-то?

СУП

Когда-то пропаганда утверждала, что стоять у станка — наипочетнейшее занятие. На Кировском даже поставили памятник героическому сталевару. Он и поныне стоит посреди завода, весь черный, стальной, очень довольный.

Потом возникла такая утопия: работать вообще не надо, можно торговать. И подводные лодки не нужны, потому что нас теперь все любят.

С пролетариатом произошла интересная и очень печальная, если вдуматься, эволюция. В начале прошлого века он боролся, потом мечтал, потом пытался торговать или спекулировать, а теперь почитает большой удачей, если за свою пышущую жаром тяжелую работу может получить стабильную зарплату. Нужна была серьезная встряска, испытание двумя утопиями — социалистической и капиталистической, чтобы у этого пролетария осталась единственная мечта: не выгнали бы.

— А если бы сюда революционеры пришли агитировать? — спрашиваю я.

— За что агитировать? — спрашивает сталевар Володя.

— Ну, за лучшие условия работы…

— Да какие же лучшие? У нас талоны дают, можно пообедать за 30 рублей. Салат за 15 прекрасный, с ветчиной. Суп. Профилакторий. А работа сталевара — она всегда с огнем, этого никак не исправишь.

— Ну а шестичасовой рабочий день?

— Нельзя это, — говорит Володин друг Дима. — Технология такая.

— Вообще политические партии у вас бывают? Ячейки там, пропагандисты?

— Не-а.

— Может, не пускают просто?

— А чего не пускать, у нас завод открытый, — говорит сотрудник пресс-службы. — Они сами не идут.

Пролетарий не хочет быть хозяином жизни и не мечтает о славе. Он хочет, чтобы у него не отнимали последнее. В свободное время питерский пролетариат ходит на футбол, ездит на рыбалку. А в прошлые выходные провели забег в ближайшем парке.

Вот, собственно, и весь результат двух наших великих переворотов. Прошло 100 лет. И то, от чего пытались отказаться во имя утопии, оказалось тем, за что хватаются из последних сил. Вместо двух сияющих вершин мы получили в итоге возвращение к прежнему варианту. Турбин на Кировском заводе больше не производят. Производят прежнего «Кировца» и радуются тому, что конверсия не коснулась хотя бы их.