История про мальчика, который кричал: «Волки! Волки!», когда волков не было, а когда они пришли, никто ему уже не поверил, и волки съели его, в современной интерпретации похожа на телефонный звонок в полицию с ложным предупреждением о теракте. Он потому и возможен, что в европейском воздухе разлит ужас перед терроризмом — новым образом волка, который везде и нигде, который еще не дошел, но дойдет. Игра с волками стала интереснее, чем борьба с ними. Но в конце концов Европа дождалась волков — они в нее пришли.
Образ волка, который съест Европу, меньше всего похож на мусульманского иммигранта. Иммигрант скорее становится последствием прихода волков, а не их аналогом. Правда, Европа интуитивно почувствовала угрозу и успела объединиться к приходу волков. Если бы этого не случилось, наверное, было бы хуже. Так что объединение Европы стало последним шансом продления ее существования.
Когда-то Достоевский искал старые камни Европы и не любил европейскую новь. Возможно, полнотелое рубенсовское существо Европы ищет каждое поколение. У нас в Ленинграде в советские времена была гостиница «Европейская» — красивая дореволюционная гостиница с негодным советским сервисом. Однако, несмотря на сервис, сама идея европейской гостиницы в Советской России была неким вызовом тогдашним ценностям и порядкам. Каждый, кто в ней никогда не был, представлял ее по-своему, но всегда с положительным знаком. Казалось, что именно там, в баре, можно выпить чешского пива, а в ресторане отведать ну если не устриц, то хотя бы бифштекс с кровью. Очевидно, это была пустая мечта, но сама Европа рисовалась именно так: с большими светлыми окнами, начищенными паркетами, цветами, люстрами и горой вкусной еды. Кроме того, это было, кажется, единственное место в городе, где можно было купить иностранную прессу, хотя с опозданием в несколько дней и только для иностранцев.
Такой куцый образ Европы, как ни странно, был верной проекцией подлинного образа. Он манил к себе тех, кто проходил мимо гостиницы и боялся грозного швейцара, который не пускал местное население внутрь. Допускались только избранные. Теперь эта гостиница расширилась — я говорю уже о метафоре. Туда переехало много бывших прохожих. Образ не обманул. Еды и напитков оказалось достаточно, хотя и по очень высоким ценам. Паркет оказался начищенным. Пресса тоже присутствует — уже без опоздания. Но этим дело и ограничилось.
Европа живет по инерции. Волки, которые могут съесть Европу, это ее отощавшие и переродившиеся ценности. Это ценности, которые все больше лишаются своего первичного содержания и существуют в основном в формальном измерении. Энтропия выматывает. В результате Европа живет случайной жизнью. Об этом на всех перекрестках говорят современные европейские писатели, считая случайность хорошей сюжетной игрой. Игра замещает смысл. Если проанализировать жизнь европейского человека, то в ней нет главного — в ней нет смысла жизни. Более того, об этом не принято говорить. Разговор о смысле жизни, как и о любых метафизических категориях, вызывает раздражение и презрительную улыбку. Европа ассоциирует метафизику с учением Церкви, которую она воспринимает как пережиток истории. Европейский человек рождается в комфорте вещей, ценность которых равна усилию, нужному на их приобретение. Образование воспринимает классические ценности Европы как латынь: она сформировала современные языки, но сама стала мертвым языком для мертвых. Общество потребления сделало европейца заложником моды. Работа превращается в гонку за второсортным престижем. Чтобы понять, о чем я говорю, достаточно посетить квартиру обычной европейской семьи. Недаром в России возникло понятие о евроремонте. Это — белая пустота, которая наполняется тем самым мещанским уютом и бытом, который изо всех сил стремится не показаться мещанским. Такое усилие обеспечивается представлением о стиле. Европеец постоянно занят, даже отдых от превратил в занятие, которое не оставляет его один на один с самим собой. Это и есть бестелесные волки Европы: человек потерял представление о самопознании. Самопознание из экзистенциальной категории перешло в категорию практического знания о красоте, здоровье и времяпрепровождении. Жизнь стала скучной, но скука не замечается изнутри этой жизни, потому что жизнь заполнена до предела борьбой за достойную с точки зрения общей нормы жизнь.
Идеология Европы свелась к набору общеупотребительных понятий. Демократия перекрасилась в политическую корректность. Либерализм превратился в толерантность. Была утрачена иерархичность культуры как форма неуважения к электорату. Культура стала горизонтальной. Власть между тем сохранила свою пирамидальность, но об этом неприлично говорить. Европейцы почувствовали дискомфорт пустоты и вернулись к архаике национализма. Это еще один волк, против которого пока что есть слабая защита — объединение континента. Однако протест против Европейской конституции — это неверно найденная точка боли.
Когда приезжаешь в новую Европу вроде Польши, видишь, как грустна эта Европа. Варшава стала пригородом Вены. Киев надеется стать пригородом Варшавы. Ради безопасности надо уничтожить любые жизненные риски. Борьба с курением — только первый шаг. Если футбол плодит агрессию болельщиков, почему бы не кастрировать футбол? Европейский человек озабочен агрессией, которую он излучает. Он не хочет признать, что она в природе человека точно так же, как в женщине неискореним сексуальный объект. Европа утрачивает свою человеческую живописность. Мужчины, которые боятся быть сексистами, становятся кроликами или сусликами. Человек не может в один присест поменять свою сущность без того, чтобы не выглядеть смешным. Смените пол — и вы поймете, о чем я говорю. Дальнейшее расширение Европы обещает ей реально встретиться с Азией. На своих восточных рубежах она может получить заражение крови. Но восточные рубежи вроде Украины и Турции тоже нуждаются в безопасности. Европа становится бесконечным бегством в приют для престарелых с улучшенным питанием. Правда, из этого приюта можно ездить в Африку или на Кубу, чтобы порадоваться экзотике. Наконец, можно завернуть в Россию и облегченно вздохнуть, возвращаясь домой из непредсказуемой страны. Мир стал прост, как меню бизнес-ланча. Европа бросилась в кусты от бандитов с большой дороги. Не имея ни Бога, ни атеизма, не имея ярко выраженных правых и левых форм политической жизни, она все больше становится предметом насмешки со стороны тех самых иммигрантов, которых она когда-то из чувства вины и политической щедрости пригласила к себе.
День рождения в Европе отмечается все более и более скупо. Во-первых, неудобно, во-вторых, возраст, в-третьих, дорого. После отлива культурной революции секс вошел в свои берега. Порнография выставила свой идеал человека: любовную машину с фонтанчиком спермы. Ее рекламу можно увидеть по специальному каналу в каждом номере гостиницы средней руки.
Зато свадьба — праздник! Поход в лоно церкви. Никто не знает, как там себя вести. Поэтому всем весело. До встречи на похоронах!
Смерть европейского человека — это помеха на пути к покупке инвалидного кресла. Родственники в обиде на покойника: ну еще бы, их родственник оставил после себя мертвое тело! Как будто не спустил воду в туалете. «Он использует нас», — говорят родственники. Он заставляет нас заниматься похоронами. После похорон они, недовольные, разъезжаются по домам на машинах среднего класса. По Европе расползается подозрение, что каждый использует каждого. Боюсь, что это показатель утраты любви.
Европа, как женщина, думает о том, что она привлекательна. Все будет в порядке до тех пор, пока она не утратит эту иллюзию.
