Оба музыкальных учреждения были закрыты пожарной инспекцией Санкт-Петербурга за серьезные недочеты в противопожарной профилактике. Достаточно сказать, что в некоторых слуховых окнах отсутствуют стекла, кое-где повреждена обшивка кабелей, а отдельные «малосознательные» ковры, паласы и занавески не пропитаны специальными составами.
Студенты и преподаватели занимались на дому две недели. А в начале третьей в Санкт-Петербург выехала комиссия, возглавляемая руководителем ФАКК Михаилом Швыдким, и провела в Инженерном замке заседание с участием конфликтующих сторон — пожарных, консерватории и театра. Консерватория распахнула свои двери 16 мая. Театр закрыт до сих пор.
Попробую сейчас рассказать эту историю, поминутно оговариваясь, что рассказать ее невозможно, поскольку существуют две взаимоисключающие версии событий. Руководство консерватории (в частности, ее ректора А В. Чайковского и проректора Г Н. Жальвиса) уже нельзя примирить с руководством театра (директором Н И. Орловой и балетмейстером Н А. Долгушиным). Соломонова решения у конфликта нет. Более того, подобных конфликтов будет сейчас множество. Консерваторский просто первым вышел из тени. Рассказать о нем надо не для того, чтобы исправить ситуацию, ее уже исправляют, но никто не знает, что из такого лечения получится. Наше дело — обозначить знамение времени.
РАЗДЕЛЯЙ И ВЛАСТВУЙ
Оперная студия при консерватории всегда была ее собственностью, подразделением и учебной площадкой. Инициатива превращения студии в самостоятельный театр исходила в 1988 году от тогдашнего руководителя кафедры оперной режиссуры, ныне проректора по театру Гингедскаса Наполеоновича Жальвиса. Официальной целью разделения было адекватное пенсионное обеспечение работников студии. О неофициальной судить не могу, но знаю, что в то время многие учреждения стремились разделять свои счета: хозяйствующие субъекты плодились, разделялись, получали самостоятельность. Так легче было выжить. Многие наверняка помнят колхозы, отделявшие от себя, допустим, МТС, или заводы, распадавшиеся на десяток относительно самостоятельных дочерних предприятий. Театру проще было выживать, превратившись в самостоятельную хозяйственную единицу.
Там стали ставить спектакли — сначала только студенческими силами (что, конечно, не гарантирует мирового уровня), а потом и с привлечением мастеров. Там стали устраивать гастроли, проводить бенефисы артистов из соседней Мариинки (без согласования с ее художественным руководством, но артисты тоже «хочут» жить!), а с приходом опытного менеджера Натальи Орловой, назначенной директором театра полтора года назад, там завелись так называемые летние балеты. Как говорят балетные, вслед за сезоном корюшки наступает сезон туристов. На белые ночи в Питер съезжается страшное количество иностранцев, преимущественно азиатов, а Япония, Корея и Китай помешаны на русском балете. Мариинка, как известно, самый гастролирующий театр России, если не мира, и на лето она, как правило, закрывает сезон. Никита Долгушин, народный артист СССР, балетмейстер с именем, поставил в Театре оперы и балета при Санкт-Петербургской консерватории несколько спектаклей, на которые туристов привозили автобусами прямо из гостиницы. Это было прибыльно и престижно, хотя знатоки балета и утверждали, что балеты так себе — перепевы Петипа, клоны для массового употребления. Славный питерский музыковед, попросивший не называть его имени (в этой истории вообще никто не хочет называть имен), предложил в здании Генерального штаба открыть музей, вывесить там копии эрмитажных картин и пускать туристов за небольшую плату: копию от оригинала все равно отличит только знаток, а прибыль налицо. «Вот так же и с летними балетами». Но туристам очень нравилось.
Когда Театр оперы и балета стал прилично зарабатывать, консерватория решила поднять арендную плату за большой (1600 мест) зал в центре города. Надо сказать, к этому моменту в зале давно уже шла самостоятельная деятельность, не имеющая к консерватории почти никакого отношения. Студенты весьма редко пели и играли в спектаклях театра, хотя эта практика продолжалась и отказываться от нее никто не собирался. Короче, консерватория заявила свои права на прибыль. С Натальей Орловой по-хорошему договориться не удалось.
— Мы сейчас не разговариваем с этой женщиной, — сказал мне Жальвис. — Но и после всего я утверждаю, что менеджер она идеальный. Сам бы нанял, если бы она понимала одну ма-аленькую вещь: все-таки это искусство, ну нельзя же такими методами… И долгов театр наделал под ее руководством, потому что постановки стали дорогими, декорации — роскошными…
Наталья Орлова — действительно эффективный менеджер. При ней артисты и оркестранты стали получать хоть и небольшие, но приличные по питерским музыкальным меркам деньги. Оркестрант, скажем, зарабатывает 5 — 7 тысяч в месяц. Это считается неплохим показателем для культурной столицы.
ТЕАТР ВОЕННЫХ ДЕЙСТВИЙ
Война между театром и консерваторией тлела долго, и это, к сожалению, нормально — примерно такие же конфликты начали тлеть между Россией и ее бывшими сателлитами из СНГ. Мы вам суверенитет, а вы что? Оказалось, что независимость — палка о двух концах, и прибыль дочернего предприятия тоже может оказаться независима от материнского. Конфликтовали уже и при позапрошлом ректоре — Владиславе Чернушенко, и при предыдущем — Сергее Ролдугине, а при нынешнем — москвиче Александре Чайковском — конфликт достиг апогея. В марте по приказу ректора замки на всех дверях консерватории (включая театральные) были заменены, чтобы показать, кто в доме хозяин. А копии этих новых ключей не были сданы в пожарную охрану театра (тут надо сказать, что у Театра оперы и балета как у самостоятельного подразделения была уже и своя пожарная охрана, типа как большие).
Под этим предлогом, а также из-за того, что на 10-м подъезде консерватории был установлен турникет, Наталья Орлова пожаловалась главному государственному инспектору по пожарному надзору Санкт-Петербурга. Дескать, ключей нет и мы в опасности. На самом деле Наталья Ильинична справедливо усмотрела во внезапной замене замков посягательство на самостоятельность своего театра. После чего пожарные пришли с инспекцией, нашли серьезнейшие нарушения и предложили руководству консерватории в кратчайший срок устранить их, а в порядке наказания за административное правонарушение либо уплатить штраф в 200 минимальных зарплат, либо закрыться на 30 календарных дней для устранения. Консерватория, и так небогатая, предпочла закрыться и закрыть театр, где на 28 апреля была намечена широко разрекламированная премьера «Тоски».
27 апреля Орлова, находившаяся в Москве, звонила в консерваторию и спрашивала, не будет ли каких препятствий для премьеры. Чайковский ее заверил, что не будет. А 28 апреля зрители и артисты пришли в театр, увидели запертый подъезд и разошлись. Напрашивается каламбур насчет «Тоски», но все это не так смешно, как кажется. В консерваторию в разгар экзаменов никого не пускали. В театр — тоже. 7 мая вскрыли и опечатали два кабинета, принадлежащих театру. Они нужны консерватории, говорит проректор.
— Мы давно говорили Орловой, — рассказывает Жальвис, — мы просили, умоляли: Наталья Ильинична, отдайте два кабинета! Хоть два туалета — мужской и женский! Мы повесим таблички — «Повышение квалификации» и «Русский как иностранный»… Но она не хочет.
8 мая Наталья Орлова нелегально проникла в консерваторию и обнаружила вскрытые кабинеты. Возмущению ее не было предела. Она обратилась в милицию и отказалась покидать здание театра. Очевидцы сообщают, что она размахивала каким-то флагом из своего кабинета, но я в этом не уверен, а Орлова отрицает.
КАКАФОНИЯ
Когда скандал достиг апогея (не каждый день в милицию жалуются на грабеж, осуществленный ректором консерватории), делом заинтересовались в Москве. Студентам тоже не улыбалось сдавать сессию осенью.
— Театр никогда не отдадут консерватории обратно, — сказали мне в театре. — Шутка ли, прекрасный зал на 1600 мест в центре города! Что они смогут там сделать?! Они просто хотят сдавать его в аренду, чтобы деньги стричь. Они уже однажды концерт Гребенщикова там устроили, молодежь танцевала, пол в оркестровой яме проломила! Вы знаете, что Темирканов уже с охраной ходит? Он запретил в филармонии устраивать концерт группы «Тату» и уволил директора, и его теперь за это обещают порвать.
— Консерватория объединится с театром в самом скором времени, — уверенно сказали мне в консерватории. — Шутка ли, прекрасный зал на 1600 мест в центре города! Чего они вообще там устраивают?! У них долгов на четыре миллиона рублей, там горячий шоколад подают, а на какие деньги?!
Конфликт достиг такого накала, что сторонники Жальвиса, округляя глаза и понижая голос, рассказывали мне о психической неадекватности Орловой и ее давнем наблюдении у специалистов, а сторонники Орловой, оквадрачивая глаза и страшно шепча, сообщали, что Жальвис занимается черной магией, не зря же он так хорошо выглядит в свои 62 года, а в кабинете у него висят оккультные репродукции. В кабинете я был, оккультные репродукции видел, вообще-то это Чюрленис, но мало ли что можно делать с Чюрленисом. Сгодится порчу навести.
«Швыдкой точно на нашей стороне, — сказали мне в театре. — Он на коллегии так вставил Чайковскому и Жальвису, что мало не показалось». «Я знаю Швыдкого давно, но впервые по-настоящему зауважал, — сказал Жальвис. — Он проявил лучшие черты своего характера и, несмотря на беспрецедентное давление сверху и снизу, все сделал правильно. Я знаю, что в правительстве уже лежит указ о присоединении театра к консерватории и о лишении его всякой хозяйственной самостоятельности».
— А о чем вы вообще собираетесь писать? — спросил меня видный питерский балетный критик. — Ну какая в конце концов разница, кому достанется зал? Идет банальный спор за бабки. Консерватория претендует на прибыль от летнего балета, театр претендует на помещения консерватории, и никому нет дела до того, что летний балет совершенно некондиционен, что город превращается в ярмарку эрзацев, где на каждом шагу торгуют подделками… У нас идет до восьми «Лебединых озер» и «Спящих красавиц» одновременно, и ни одна из них, кроме мариинской, не может претендовать на аутентичность. И на фоне всего этого культура занимается банальнейшими склоками, потому что другого способа выжить не осталось.
ЭТОТ ВИЗГ У НАС ПЕСНЕЙ ЗОВЕТСЯ
Балетному критику вторит Швыдкой: «Это все от нищеты». И то правда: интеллигенцию в наше время загнали в такое положение, что она дерется за копейки. За кабинет, за ксерокс, за тысячу рублей. У бедняков не бывает хорошего характера, он испорчен непрерывными ссорами. Мандельштам в известном письме в «Красную газету» писал: «Неужели Горнфельд хочет, чтобы мы стояли, вцепившись друг другу в волосы, на потеху мещанам?» Не знаю насчет Горнфельда, но мещане этого точно хотят. Те, кому не нравится интеллигенция, не хотят, чтобы к ее мнению прислушивались. И сегодня ее мнение действительно ничего не стоит. Кто станет принимать в расчет людей, меняющих друг другу замки, прячущих ключи, сидящих с флагами в осаде, дерущихся из-за двух крошечных помещений?
Ни для кого не секрет, что питерские музыканты пользуются особым благорасположением московского начальства. Консерватория получает серьезные гранты, зарплаты здесь поднялись чуть ли не вчетверо. Многие преподаватели недовольны тем, как эти деньги расходуются. «Юрист получает от 80 до 100 тысяч, а преподаватель — от 10 до 15», — рассказал мне известный композитор, умолявший не называть его имени. А почему он не хочет его называть? А потому, что Александр Чайковский, ректор консерватории, является по совместительству худруком Московской филармонии и от него зависит, как часто и в каком зале будут исполняться сочинения того или иного автора. Для питерских композиторов это вопрос не праздный. Вот в такой атмосфере живет сегодня консерватория, и пусть вас не обманывают звуки арф, скрипок и фортепиано, доносящиеся из классов и коридоров. А также вокал. В этих скрипках и ариях слышится мне мучительный, пронзительный визг удавленной русской культуры, 70 лет бывшей в зависимости от чиновничества, а теперь 20 лет живущей в зависимости от грантов, заграничных меценатов и менеджмента. Подчиняться чиновничеству у художников считалось мерзостью, и культура все-таки не теряла лица. Подчиняться менеджменту, городской администрации и спонсорам почему-то считается доблестью, и 20 лет выживания превратили деятелей культуры в угрюмых склочников, не готовых и не умеющих договариваться, не способных к компромиссу, жалующихся друг на друга в пожарную инспекцию, на многое готовых за рубль…