Врач и поэт Виталий Коротич не заработал всенародной любви. Зависть заработал, ненависть — от пуза, а любви — увы. Получил по заслугам. 70 лет жил как хочется, а тех, кто себе это позволяет, не любит никто.
А был простой поэт одной из республик великого СССР и сочинил стихи «Переведи меня через майдан», про слепого певца-бандуриста, который просит перевести его через базар жизни на другую сторону, символика ясна? Вышла песня, очень шестидесятники ее любили, то есть народная любовь назревала. Но!
«Долгие годы, — прочитал я в какой-то статье, — Виталий Коротич был главным редактором «Огонька». Что за «долгие годы»? Он командовал «Огоньком» всего четыре. Его спутали. С Софроновым. Или с Сурковым. Там была целая когорта железных имен: и Аджубей, и Чаковский, имен, по которым и вспоминают старую прессу. Это были крутые ребята. Десятилетиями, а то и до смерти держали в кулаках свои державу и скипетр. Даже уйдя на покой, как Софронов, сохраняли и деньги, и влияние, и сонмы прихлебателей. Самодержцы с приступами неконтролируемой ярости, старцы, обожаемые женщинами, владыки редакций. Тираны, безумцы, лиходеи и вертопрахи. С ними ушла в небытие огромная страшная и прекрасная наша страна. Сады Скорпиона.
И никто из них, живших по правилам, не получил того, что мгновенно досталось поэту с окраины империи, попавшему в кресло главного редактора «Огонька». Ему хватило четырех лет, чтобы, единственному из всех, стать всемирной знаменитостью. В 1989 году ооновские ребята присудили ему интернациональное звание «Редактор года». И он стал Лучшим Редактором в мире.
И он позволял себе то, чего не мог позволить ни один главный редактор, сделанный в СССР, он встречался с королями и президентами, он запросто брал у них интервью. Настоящие главные редакторы жили в редакциях, как в собственных поместьях. Софронов был пойман как-то на том, что не заплатил в партийную казну что-то около 70 тысяч рублей членских взносов (это при зарплатах не выше 200 рублей). Коротич с чем пришел, с тем и ушел.
Где-то в начале перестройки «Огоньку» предложили выбрать для своего местоположения любое здание в Москве, и мы с художником Турковым помчались по предложенным адресам, очень хотелось стать владельцами особнячка. Больше всего прельщал нас четырехэтажный корабль напротив «Балчуга», с внутренним двориком, и даже часовенка там была. А на первом этаже, размечтался Турков, будем устраивать вернисажи. (Господа владельцы нынешних изданий, представляете, о чем я? О какой лафе речь? О каких горизонтах?!) На нашу беготню Коротич сморщился. «Ребята! — сказал он. — Зачем вам это надо? Уймитесь!» То есть человек ничего не соображал. Потом он как-то заметил: «Власть не любит людей, которым ничего не нужно». Он сделал «Огонек», лучшее в свое время издание в стране, он перевел нас через майдан и ушел, чтоб принадлежать себе: «Очень много лет я читал то, что читать не хотел, встречался с людьми, которых не хотел видеть, у меня не было выбора. Я уже могу быть самим собой без всяких хитростей...»
Он не захотел быть заложником своего дела, вечным редактором, таким как Егор Яковлев. Человек на самом-то деле выше не только государства, но и любых дел, которые висят на нем как вериги.
Он сказал: «Чудовищны люди, играющие роль героя-любовника до 80 лет».
Он читал лекции в Америке семь с половиной лет, еще через пять мог получить гражданство. Но в присяге, которую надо давать при получении американского гражданства, есть слова: «Я отрекаюсь от всех обязательств, которые имел по отношению к государству, гражданином которого являлся, и клянусь, что все мои действия будут направляться интересами исключительно Соединенных Штатов Америки». Представить, как он это произнесет, ему не удавалось никак: «Поэтому тихонько, на цыпочках, я и вернулся в Москву. Я очень хорошо отношусь к Америке, но именно там я понял, что значит быть национальным меньшинством».
И в журналистике Коротич вел себя не как положено.
«Огонек» первым ступил на то беспредельное пространство неведомых фактов, которые обнаружила вокруг себя перестройка. И вся наша пресса постепенно начала перемещаться туда же, где гробы и палачи, и общими усилиями создала эту огромную перестроечную публицистику, терзающую людей и выбивающую почву из-под любых ног. В журналистику хлынули непрофессионалы, уж больно заманчивые открывались перспективы. И случилось то, что и должно было случиться: победила эстетика Голого Факта.
Но журналистика Коротича при всей информационной новизне никогда не была лишь информационной. Каждый факт журнал окутывал чувством, потому над фактами «Огонька» люди смеялись и плакали. Все-таки Коротич изначально был не публицист. Он был поэт. А те издания, что ринулись вслед за «Огоньком» на новое информационное поле, были расчетливы и прозаичны, потому сразу же потеряли Эмоцию. Они об эффекте ее и не догадывались. И то, что мы получили сегодня — та самая журналистика новостей, которая никого не колышет.
Уже западные социологи и маркетологи с ужасом обнаружили, что Факт давно не бог журналистики, что читательский интерес губит именно информация, поскольку на рынок ее выбрасывают в десятки раз больше, чем способен усвоить человек. Ее и информацией-то более не назовешь, поскольку на сотни изданий ежедневно приходится не больше десятка достойных фактов, которые эти сотни изданий и пережевывают, выдавая по поводу их противостоящие и перечеркивающие друг друга версии. На всякую теорию является антитеория, на предсказание — антипредсказание.
Исчезла ясность мира. Во всем мире журналистика за редким исключением больше не ориентирует читателя. Она его — дезинформирует. И те издания, которые полагают, что привлекут читателя, сосредоточившись на информации, — обречены. Им все меньше достается от пирога читательского внимания. Факту, изложенному страстно, достается, но журналистов, способных это сделать, почти не стало. Почти не осталось редакторов-профессионалов, в основном сейчас командуют прессой выходцы из пиар-агентств, они и пишут свои издания как рекламные буклеты. Журналистике остро не хватает поэтов. Ей нужен Коротич.
А чем он занят сегодня? Странными вещами.
Он говорит: «Я — freelancer, но являюсь председателем редакционного совета киевского еженедельника «Бульвар», а также стипендиатом Гуверовского фонда университета Стэнфорд. Это означает, что, когда я приеду в Штаты, мне заплатят положенную cтипендию».
Что он пишет? Книгу о том, как мы и наши предки в разные времена жили-были-ели-пили. Книгу «Гамбургский счет» — о братьях Кличко. Стихи? «Нет. Не пишу уже лет семь. Стихи ушли от меня. И необходимости исповедального писания у меня нет, потому что я потерял лицо того человека, который смотрит на меня и ждет, что же я ему расскажу.
С возрастом я перестал нуждаться в сопереживании. И на даче, и в Москве у меня есть музыкальные центры, где я могу слушать любимого Моцарта. Человек, сидящий рядом со мной в концертном зале и переживающий музыку, мне уже не нужен.
Может быть, я еще окажусь востребованным. Но при этом у меня, к счастью, абсолютно не возникло стариковского ощущения: какой я умный и многоопытный, а меня никто никуда не зовет! Посмотрим, как все сложится дальше».
Милый Виталий Алексеевич, но вы же сформулировали уже когда-то: «Я был хорошим, но старомодным редактором, потому что был никаким менеджером».
А сегодня нужны хорошие менеджеры. Хорошие редакторы не нужны никому.