Современная русская проза страдает хроническим отсутствием героя. На заполнение этой ниши не могут претендовать ни благородный урка, ни кристальный боец русского спецназа, потому что их не бывает. Удержать на себе сюжет и сделаться примером для юношества не способны ни Пиранья, ни Охотник на нее. Речь не о ремесленных поделках, но о более-менее серьезной словесности. А ей необходим герой мыслящий, а главное — действующий в согласии с собственными идеалами. Помогающий бедным, наказывающий злых. В реальности такого персонажа вроде как не наблюдается, да вдобавок все ниши, в которых традиционно действует сильный персонаж, у нас скомпрометированы. Политика? Армия? Милиция? Бизнес? Не смешите. Есть, правда, Лимонов. Но он уже свой собственный персонаж, другим ловить нечего.
Миф Ходорковского постепенно вытесняет легенду Путина, о котором поначалу еще писали романы (вспомним бестселлер «Президент», в котором главный герой лично мочит чеченцев). Но Путина все время видно по телевизору, и миф выстроить не на чем. Ходорковский же отсутствует — придумывай, что хочешь. Пока он был здесь — сначала в качестве олигарха, потом в роли подсудимого, — о нем было не пофантазировать. Но теперь его не видно, и это зияние стремительно заполняется самыми разными образами. Кому что надо. Одним необходим герой-любовник, третьим — политический вождь, четвертым — мудрец и провидец. Человек, оказавшийся последовательным хотя бы раз в жизни, то есть не пожелавший бежать из страны вследствие своей смелости или самонадеянности, идеально годится для заполнения всех этих лакун.
До Ходорковского олигархам в литературе не везло. Им приходилось писать большей частью о себе или друг о друге (Смоленский, Дубов) — да и то уже сойдя со сцены. Воротилы отечественного бизнеса упорно не давались отечественной прозе. Единственным исключением был Березовский, да и то не в олигархическом, а в политическом своем качестве (В. Пелевин «Generation П»). Некоторые крупные промышленники промелькнули на страницах ахтарского цикла Юлии Латыниной — но какие же это, правду сказать, олигархи? Это бандиты, которым повезло выжить в 90-е. Они и разговаривали, как бандиты, и в сдержанной вообще-то стилистике Латыниной при упоминании о них проскальзывали ноты гнусавого блатного шансона.
О причинах этого невнимания к олигархату можно гадать, но главная очевидна: русская проза умеет приспосабливаться к рынку, но совершенно не умеет врать. Чтобы воспеть олигархов, ей понадобилось бы порвать с традицией, восходящей к русской классике XIX века, в которой падших жалели, а богатых осуждали. Положительных аристократов и благонравных богачей в нашей словесности можно по пальцам перечесть. У нас как широкий барин и блестящий человек — так обязательно Паратов, губитель бесприданниц. А на решительное разоблачение этих самых олигархов русская проза тоже пойти не могла: это значило бы порвать с либеральными веяниями 90-х, приблизиться к почвенному лагерю и вообще всячески испроханиться.
И тут с Михаилом Ходорковским произошло событие, всколыхнувшее всю отечественную словесность: он перестал быть олигархом. За три года, истекшие со дня его ареста, о Ходорковском написан десяток книг. Тут и публицистический «Узник тишины» Валерия Панюшкина, и квазирасследовательский, а на деле саморекламный и бульварный опус Елены Токаревой «Кто подставил Ходорковского», и документальные рассказы сокамерников «Я сидел с Ходорковским» в записи Риммы Ахмировой, и нежный детектив Татьяны Устиновой «Олигарх с Большой Медведицы»; Сергей Доренко в «2008» привел Ходорковского к власти; только что подоспели неразлучные прежде рижане А. Гаррос и А. Евдокимов. В новой книге «Чучхе» они поместили два произведения, написанных фактически врозь: саму киноповесть «Чучхе» сочинил Гаррос (при незначительном участии Евдокимова), а психоделический детектив «Люфт» написан Евдокимовым при минимальном участии Гарроса. Обе повести посвящены феномену Ходорковского и его ближайшего ученика, трудящегося ныне в президентской администрации.
Публицистику я тут не рассматриваю. Тем более что и у Панюшкина, и у Токаревой гораздо пространнее о себе, чем о Ходорковском. Куда более интересным получился образ опального олигарха в художественной прозе, которая может теперь наконец-то обрушиться на него всей своей слезливой, потной, восторженной массой! Роман Устиновой в этом смысле особенно характерен — Устинова вообще единственная из иронических детективщиц, кто умеет писать увлекательно, грамотно, а порою и психологично. Весь ее роман — отроческая эротическая фантазия на тему бедствующего прекрасного принца, спасаемого пастушка (есть и такая версия легенды о принцессе и свинопасе). Чувствуется прямо что-то личное. Устинова проговорилась откровеннее прочих: в ее романе низвергнутый Дмитрий Белоключевский, владелец крупнейшего нефтяного концерна «Черное золото», по договоренности со следствием отдает государству все и выходит из тюрьмы сравнительно быстро, через два с половиной года, — но бомжом. Все, что ему оставили жестокие сатрапы, — жалкий джип за 100 тысяч долларов и не менее жалкий дачный домик дедушки и бабушки с роскошной ванной. Главное занятие безработного олигарха — расчистка снега вокруг гаража соседки, деловой женщины Лизы. Снег он чистит совершенно бескорыстно, как раньше помогал деятелям эскюсства. Лиза сначала пугается его, но уже на другой день влюбляется. Дальше чистильщика пытаются убить, Лиза его спасает, во время этих пертурбаций между ними происходит страстный секс. Почему-то средний класс и верхний класс, сливаясь, испытывают фантастический оргазм, которого не знали сроду, причем как Белоключевский доводит Лизу до этого состояния, она сама толком не понимает. Он вроде ничего и не делает. Это замечательная откровенность: Ходорковский в самом деле вроде ничего и не сделал, чтобы стать народным героем. Ему оказалось достаточно лишиться всего — в буквальном смысле раздеться догола (Лизе впервые интересно рассматривать голого мужчину, что автор подчеркивает неоднократно). То есть наш человек чувствует жаркую, почти интимную близость только с тем, кто оказался в его положении: у всех нас было нечто и у всех это отняли. Чтобы население ощутило оргазм, достаточно рухнуть в его гущу.
Читатель до конца остается в недоумении: чем именно опальный олигарх до такой степени пленил строгую и деловую Лизу? Из личных особых примет упоминаются только прищуренные глаза, узкие ступни и длинные ресницы — плюс неописуемый, неизбывный аристократизм каждого жеста. Лиза, чья жизнь на деле была цепочкой фрустраций и неудач (неавантажная внешность, трудная карьера, шрам от аппендицита), способна обожать человека уже за то, что он многое потерял; так раскрывается важная национальная черта, которую предпочитают называть пресловутой русской жалостью, но которая к жалости не имеет никакого отношения. Наш народ действительно жалеет каторжников, изгоев, даже и преступников — но не от сентиментальности, а так, как сокамерники радостно приветствуют новичка: о, нашего полку прибыло! Население до такой степени зажато и несчастно, что радостными, почти любящими воплями встречает любого, кто дошел до этого состояния: каторжнику подают уже за то, что ему хуже, что одним своим видом он внушает мысль о нашем относительном благополучии. Лиза со всем пылом нерастраченной души влюбилась в своего олигарха именно потому, что на его фоне она действительно в шоколаде. А уж потом, когда мы объединились, можно и забогатеть обратно, разобраться с врагами, вернуть часть утраченного… И здесь явлена еще одна сокровенная мечта народа — подняться вместе с Ходорковским! Не может быть, чтобы он еще чего-нибудь не придумал. Вот сейчас мы его полюбим черненьким — а потом он обязательно станет беленьким, так в России всегда бывает, стал же в свое время Ельцин… И все мы, его новые адепты, войдем с ним в земной вариант Царствия Небесного, в золотой миллион, и у всех у нас станут длинные ресницы и узкие ступни, а шрам от аппендицита рассосется.
Грех сказать, но этой девической мечте поддался и Сергей Доренко, чей «2008» заканчивается триумфальным возвращением Ходорковского во власть. Правда, в получившемся бардаке триумф несколько смазывается — город разбегается, власть берут нацболы (это до какого же развала все должно дойти, чтобы хоть что-нибудь досталось нацболам?!). Но у Доренко Ходорковский обладает именно вышеотмеченной принципиальной чертой — слившись со своим народом, он уже не может из него выйти. Ходорковский — возможно, сам того не желая, — заново высветил своей судьбой все прелести отечественной пенитенциарной системы. В романе Доренко он выступает не просто пассивным сидельцем, но освободителем неправедно осужденных, их полномочным представителем, заново осознавшим свою роль: это еще один пример чисто русской логики, когда человек становится борцом не в силу убеждений, а в силу участи. Как будет править этот новый человек — мы, вероятно, узнаем из романа «2012».
Две принципиально новые трактовки Ходорковского предложили два рижских прозаика, работавшие прежде в тандеме («Головоломка», «Серая слизь», «Фактор фуры»), но после переезда Гарроса в Москву начавших писать врозь. Тем не менее их стереоскопические, с двух сторон освещающие реальность сочинения выходят покамест под одной обложкой. В книге «Чучхе» — две вариации на одну и ту же тему: дальнейшая судьба лицея Ходорковского.
Оказывается, олигарх Горбовский создал свой знаменитый лицей не только для того, чтобы помогать неимущим детям, но и для того, чтобы путем сложных испытаний, внушений и прямых зомбирований растить из них суперэффективных менеджеров. Гаррос продолжает свой давний диалог со Стругацкими: выясняется, что суперэффективные менеджеры до такой степени нацелены на успех, что после окончания лицея, когда они в двадцатилетнем возрасте заняли все ключевые посты в отечественной экономике и молодежной политике, их главным занятием становится истребление друг друга. Иначе какая же это эффективность? Самоубийственность пресловутого прагматизма, энергии, целеустремленности и других офисных добродетелей — главный посыл «Чучхе»: опора на собственные силы (как и переводится знаменитый южнокорейский лозунг) приводит к индивидуализму в квадрате, к забвению всех норм. По страшной иронии судьбы (или Бога?), пределом эффективности менеджера является его самоуничтожение. Каковой вывод на основании судьбы Ходорковского и делает Гаррос в своей чрезвычайно увлекательной киноповести, в которой действуют 25 маленьких Ходорковских. Все — элегантные, в очечках и, возможно, даже с узкими ступнями (правда, любовью все они занимаются сугубо механистично, без всяких чувств). И все обречены — причем проигравшие оказываются в выигрыше. Лицей «Юкоса» (в повести — «Росойла») выглядит моделью той будущей «Открытой России», о которой мечтал опальный олигарх. Гаррос размышляет о том, почему ничего не вышло и не выйдет никогда. Виноват оказывается не только и не столько кровавый режим. Апологии Горбовского в повести нет и близко — однако есть неотразимо обаятельный и могущественный манипулятор, спорить с которым необходимо, но, по крайней мере, не противно.
Несколько иначе все выглядит в повести Евдокимова «Люфт». Там не названный впрямую глава концерна «Лукос» растит себе не то любимого младшего друга, не то преемника — который прозрачно называется Сучковым и вскоре попадает в президентскую администрацию. Там он начинает с особенным ожесточением топтать бывшего благодетеля, чем вызывает суеверный ужас у героя-повествователя. Ведь этот человек его в люди вывел! Из дальнейшего, однако, выясняется, что именно Сучков лучше прочих усвоил главный урок «Лукоса»: надо быть последовательным. Именно это, а не верность добру и злу (которые всегда в России относительны и легко меняются местами), делает героя — героем. Вывод новый и принципиальный. Во всем идти до конца — вот единственное условие полного героизма. Сучков — еще один маленький Х. — идет: он решает стать здесь хуже всех. И ему это блестяще удается. Сочетание интеллекта, мелкого демонизма и полной атрофии совести позволяет ему сделаться теневым руководителем государства — но ведь этой железной последовательности он научился именно в «Лукосе». Стоит ли удивляться, что уничтожение «Лукоса» стало его первой задачей?
Так вырисовывается новый русский герой. Он умен, обаятелен, талантлив, смел, аристократичен, начисто лишен представлений о морали, во всем готов идти до конца — и потому гибнет, поскольку пределом его самореализации является именно самоуничтожение. В этом смысле он идеально соответствует народным представлениям о правильном герое. Потому что богатый должен быть храбрым, добрым, красивым — а в конце обязан погибать или, по крайней мере, равноудаляться очень далеко. Иначе получается несправедливо.
