В прежние времена порядка и дефицита город наш отличался от любой мировой столицы полным отсутствием уличной торговли. Места, где можно было купить что бы то ни было, назывались солидно и торжественно: «Гастроном», «Хлеб», «Универмаг» и «Мосторг» — к последнему прибавлялось название района. Мой веселый приятель придумал такой титул: «Марьинский академический художественный имени трудового красного Ленина мосторг СССР». Получилось красиво и вполне соответственно пустому многоэтажному дворцу советской торговли с уродливыми и никуда не годными вещами. Еще была особая тройка ГУМ, ЦУМ, «Детский мир» и экзотические «Армения», «Грузия» и «Азербайджан» на улице Горького, в девичестве Тверская.
Теперь Москва — город ларьков. И никакие усилия самоотверженного мэра, никакие его указы и декреты не могут ничего изменить. Просто маленькие ларьки из мутного стекла и ржавого железа превращаются в большие, из стекла первоклассного и алюминиевых уголков, торговля идет не через окно-кормушку, а посредством впрыска покупателей в тесную дверь — но ларьки остаются ларьками. В их летнем удушье и зимнем обледенении маются неместные продавцы, в условно работающих холодильниках отливают цветами полежалости неопределенные колбасы, в шатких штабелях тихо позвякивают сомнительные бутылки и происходит удовлетворение материальных потребностей случайно проходящего народа. Там все продается и, как ни странно, все покупается, там истинный мир нашего корявого чистогана.
Московский ларек неистребим.
И это прекрасно. Потому что упаси нас бог дожить до полного его уничтожения как класса. Не могу объяснить почему, но я уверен, что исчезновение ларьков непременно совпало бы с упразднением любых колбас и пива в свободной продаже, переименованием мегамаркетов в мосторги и немедленным возникновением в них злобных очередей. Вместо ларьков может появиться только дефицит.
В конце концов, должны же у нашего общества потребления быть национальные особенности.