 |
Том Стоппард: «Я долго искал этот памятник. Я нашел Россию» |
— Давайте пока определимся, сначала я, потом я передаю слово Тому, Том передает Илье, Илья — Ларисе Ивановне…
— Товарищи журналисты, отпустите, пожалуйста, Стоппарда! Пора начинать субботник!
Такими возгласами под бравурные марши военных лет в динамиках начинался субботник с участием сэра Тома Стоппарда. Один из самых почитаемых драматургов современности лично пожелал участвовать в субботнике МГУ — с видимым удовольствием он сметал осенние листья, засыпавшие мемориал Герцену и Огареву на Воробьевых горах. Высокий, седоватый, стоял он под опадающими листьями с метлой и, казалось, был единственным, кто придавал всему, что здесь происходило, какой-то смысл.
Одну из его пьес точно знает всякий, даже если не читал и не слышал про Стоппарда, — «Розенкранц и Гильденстерн мертвы». В конце ноября в России, в «Иностранке» готовится к выходу трилогия Стоппарда «Берег утопий». Главные герои трилогии — Герцен, Бакунин, Белинский и Огарев. РАМТ на прошлой неделе начал репетиции трех спектаклей Стоппарда: премьера намечена на апрель 2007 года. Сэр Том с худруком РАМТа продолжают работу над текстом, и в «Иностранке» выйдет этот доработанный вариант.
… Пока до премьеры еще далеко, РАМТ совместно с «Иностранкой» организовал литературно-театральный проект «Прогулки по берегу утопий». К участию в проекте привлекли студентов: четыре столичных вуза — МГИМО, МГУ, Высшую школу экономики и Экономическую академию им. Плеханова. На встрече с классиком студенты сразу спросили его о том, сколько времени ему понадобилось для изучения трудов русских классиков демократического движения XIX века.
— О, эта работа длилась около трех лет. Перед началом работы над трилогией о русском демократическом движении я несколько лет просто читал различные книги, связанные с этой темой. Я читал, я пытался понять дух, причины русского социализма и радикализма. И я уважал этих людей. Они начинали свою деятельность, находясь примерно в том же возрасте, что и вы, сидящие в этой аудитории.
Сэр Том, вы много преподаете. Отличается ли принципиально лекция, которую читает драматург, от лекции, скажем, писателя или поэта?
В Америке я читал лекции в университете и без всякого желания спровоцировать студентов сказал, что никогда не писал пьесы для того, чтобы их изучали. По аудитории прошел шум. Понимаете, пьесы нельзя изучать как тексты — по книгам. С театром должны возникать… отношения. Такой подход очень важен: студенты-гуманитарии живут среди текстов, читают и обсуждают тексты — но это лишь первый этап, как погружение во что-то. Кроме этого должна быть еще вовлеченность в действие. Театр не в тексте, театр — в событии. Театр подразумевает вовлеченность: когда вы сидите и смотрите на сцену, вы становитесь участником всего, что происходит. И то, что вы для себя выносите, эти итоги — это результат совместной работы, сотрудничества. Как в командном спорте, когда результат зависит от каждого игрока. Так и в театре — результат зависит не только от актера, но и от зрителя.
Будете ли вы адаптировать свои пьесы для русского зрителя - с учетом менталитета России — или же вам кажется это абсурдом?
Разницу менталитетов надо учитывать. С другой стороны, в мире театра, где я работаю, главное — это события, которые происходят на сцене. И я не думаю, что в этом смысле перевод моего текста с английского на русский как-то повлияет на действие пьесы, изменит ее ход, сделает их менее значимыми. Изменения же текста режиссером, актером, зрителем, в конце концов, — это как физические упражнения, которые помогают совершенствоваться. Перевод — это не просто доскональный перевод слов, это перевод произведения из одной культуры в другую. Эти ситуации, когда нужно переводить не слова, а что-то более глобальное, возникают постоянно в жизни. Это так же важно для англичан, как и для русских. Культура перевода — культура сохранения. Мы должны понимать друг друга, чтобы выжить в конце концов.
Уникальная свобода, которую дает нам театр, — это свобода понимать друг друга не только с помощью слов, а на каком-то подсознательном уровне, на уровне жестов, намеков, движений — это как в отношениях между супругами, членами семьи, близкими друзьями. Русский Чехов, его «Чайка», которую за неделю порой можно увидеть в трех разных постановках, — это особый мир, который мы, англичане, скажем, точно так же постигаем через театр. Гений обязан требовать и обязан отчитываться. Он должен быть понятным. Для художника нет запретов, но художник отвечает за то, что он сделал.
Почему вы сегодня взялись за классиков русского революционного движения XIX века — в постсоветской России интерес к ним как раз поугас: видимо, слишком долго Герцен и Белинский навязывались в качестве обязательного чтения…
Выбирая в качестве героев Герцена, Бакунина, Белинского, я думал о том, кем был каждый их них для России и чем была Россия для них. Что вообще такое — Россия? Не только географически. Какой была Россия для европейцев? И почему понятие «европеец» было для России чем-то особенным, не здешним, не совсем своим? Мы должны возвращаться к прошлому, к прошлому не только своей страны. Россия — страна особенная. Ее опыт очень важен для всех людей. Обращаясь к истории России, к каким-то важным личностям в ее истории, можно понять, осознать нечто более масштабное, глобальное, человеческое, что стоит вне рамок одной страны. Россия в пьесе становится правдой. Театр заставляет поверить в эту страну, живую и настоящую, делает ее реальностью, а не абстрактным понятием.
Меня конечно же интересовали истоки, причина русского радикализма в XIX веке. И мне кажется, я знаю причину. Приведу пример уже из недавнего прошлого. Понимаете, то, что при Советском Союзе говорилось и писалось подпольно, тайно, в Париже обсуждалось за столиком в кафе. Когда можно говорить свободно, многое из того, ради чего человек страдает, идет в ссылку, во что свято верит, теряет значимость, масштаб. И наоборот: чем больше человека преследуют за каждое свободное слово, чем больше его давят — тем он последовательнее и жестче будет отстаивать свои взгляды. До фанатизма, полного испепеления оппонентов. Русский радикализм родился при царизме. Он — порождение закрытости, закупоренности тогдашнего русского общества со всеми его церквями, многовековой историей, с тем, что потом породило большевизм, коммунизм.
Сэр Том, в начале 90-х в Россию пришел Сорос с теорией открытого общества и провалился. Насколько открытое общество возможно в современном мире?
Открытое общество не только возможно, но и доступно. Мы должны к этому стремиться.
Сэр Том не говорит по-русски, но он знает о Герцене и Тургеневе гораздо больше, чем знают сегодня русские студенты. «Былое и думы» Герцена, как оказалось на встрече в МГИМО, читали около половины аудитории — человек пятьдесят. Мне показалось, что Стоппарду было грустно и удивительно такое пренебрежение к своей литературе. И когда кто-то из зала решил исправить неправильно произнесенную им русскую фамилию, сэр Том очень вежливо попросил не указывать ему на его произношение, ведь он очень старается, и не указывает на наше…