Определенно, в выставке «Осторожно, религия!» был заряд провокации. Хотели спровоцировать дискуссию — спровоцировали погром. Но тут уж все, как классик прописал: нам не дано предугадать, как наше слово отзовется… Да, Иисус, протягивающий зрителям бутылку кока-колы со словами It is my blood, мог быть воспринят верующим как оскорбление. Мог бы, конечно, и верующий увидеть в шелкографии Александра Косолапова порицание общества потребления, заменившего кока-колой духовный поиск. Но, согласитесь, не любой — только художественно грамотный верующий. Обладающий навыком читать произведения искусства на языке оригинала. Но сегодня именно за любым человеком с улицы — возможно, познавшим православие столь же поверхностно, как изобразительное искусство, — признается право, испортив пару-тройку картин, встать в ряды поборников веры.
Чтобы нарваться на погром, художникам даже не обязательно провоцировать крепнущий православный фундаментализм. Он сам, как и положено фундаментализму, будет решать, что можно, чего нельзя.
МУЗЕЙНАЯ РЕЗКОСТЬ
В ростовском Музее современного искусства в середине сентября открылась выставка «Искусство или смерть. Двадцать лет спустя». Выставлены работы художников из товарищества «Искусство или смерть», в которое в конце 80-х объединились ростовчане Авдей Тер-Оганьян, Александр Сигутин, Юрий Шабельников и Валерий Кошляков. Экспозиция собрала несколько работ, созданных товариществом за последние годы. Картины, инсталляции, видеоролики. Торт от Шабельникова «Мавзолей» — Ленин в Мавзолее в натуральную величину — приехал в Ростов в виде фотографии: его съели московские любители прекрасного, приговаривая: «Ленин в тебе и во мне». В общем, современное искусство, предполагающее у зрителя игривость ума и солидный культурный багаж. Эпатаж есть — попрания чувств верующих днем с огнем не сыщешь.
Судите сами. Вызвавшие «погромную реакцию» работы:
Инсталляция «Десять заповедей» (просто десять заповедей, те самые, черным шрифтом по белому фону). Серия, написанная в соавторстве с Владимиром Анзельмом, «Жизнь замечательных людей»: двухслойные картины, где на первый слой — канонические изображения святых — наложен второй, широкие мазки краски.
Более того, работы эти, на мой взгляд, именно акт веры, никак не богохульства. Разве вера не подразумевает осмысления? Товарищество «Искусство или смерть» явило зрителю именно это — записанную средствами изобразительного искусства мысль художника о вере. Его, художника, попытку понять и выразить.
За это и обвинили ни много ни мало в надругательстве над святынями. Сначала были угрозы по телефону организаторам выставки. Называли безбожниками и обещали привести казаков с плетками. Грозились, что прихожане по кирпичику разберут «поганый музей». Потом перешли к более активным действиям. В галерею приехала некая съемочная группа. Представились сотрудниками одного из ростовских телеканалов, 31-го. Попросили вызвать художника для интервью. Сигутин приехал и начал было рассказывать о своем творчестве, но тут один из съемочной группы стал его бить. Искусство отступило, слегка помятое и донельзя удивленное. Кулачный боец, очевидно, в ознаменование своей победы оставил ругательную запись в книге отзывов и — страна должна знать своих героев! — номер мобильного телефона. Все, что вызвало возмущение погромщиков, пришлось убрать в кладовку.
Попутно выяснилось, что телевизионщики, приезжавшие на выставку, были вовсе не с 31-го канала, а из телестудии «Дон православный». (И ведь прямо перед защитниками православия висела одна из табличек инсталляции «Десять заповедей»: «Не лги». Врунишки — защитники веры? Не вяжется как-то.)
Ростовская епархия победу кулака над искусством одобрила. Ни один из священников картин, правда, не видел. Но комментарии были эмоциональны.
— Само название «Искусство или смерть» — это же сатанизм какой-то! — заявил благочинный Ростовского округа отец Иоанн. — Ему хочется так рисовать? А Чикатило хотелось убивать людей! Так что ж, позволять? Вот мусульмане — появилась карикатура на Пророка, так они жестко отреагировали. А мы что, сидеть должны?
— У меня и в мыслях не было ни оскорблять, ни провоцировать, — оправдывался Сигутин. — Я художник, я наблюдаю, как традиция входит в современность. Сверхидея серии «Жизнь замечательных людей» в том, чтобы посмотреть на пересечение художественных текстов. Каждое произведение несет в себе неопределенное множество смыслов, а раздражение возникает только когда нет культурного опыта.
БУЛЫЖНИК — ОРУДИЕ ИСКУССТВОВЕДА
Ну, диалогом это не назовешь. Говорить о «пересечении художественных текстов», когда «искусство или смерть» — это сатанизм, а кисть художника равна ножу маньяка-убийцы? Это Сигутин, скорее всего, по инерции. Такая вот инерция внутренней культуры: тебе по морде, а ты удивленно — про неопределенное множество смыслов.
Но эпидемия, похоже, началась. И тем, кто не хочет лезть на рожон, придется побороть в себе опасную инерцию. Придется понять, что теперь реагировать на произведение, так или иначе затрагивающее религиозную тематику, будут не высоколобые искусствоведы, не худо-бедно интеллигенты, отличающие Моне от Мане. Теперь реагировать будет человек с улицы, которому гораздо приятней быть борцом за веру, чем просто нетерпимым и малограмотным. (Хочешь подебоширить? Сегодня это модно делать в музеях, а не в кабаках.) Почему-то сегодняшним представителям церкви ближе оказываются они, те, чья вера готова ломать, но творить не способна.
Это действительно странно. Чем больше церковь запрещает искусству «лезть не в свое дело», тем больше она теряет людей, которые ищут свой путь к вере. Лично меня к вере привела литература. Ни один атеист (но и ни один священник!) не дал мне столько поводов для духовного роста, сколько дали мне те писатели, которые говорили со мной о Боге. Их авторитетом я и был обращен. Это именно его, искусства, дело — договаривать то, о чем не умеет поговорить со мной священник. С огромным интересом понаблюдал бы за теледебатами на ростовском канале между представителем местной епархии и разгневавшими ее художниками. Почему бы нет? Найдите хотя бы слова, если не способны на поступки. Убедите, дайте мне больше, чем предлагает современное искусство, не позволяющее мне заплыть интеллектуальным жирком, кричащее в ухо: «Не спать!». Дайте мне больше — и я откажусь от того, что вы назовете вредоносным. Так ведь нет. Опять — проклятия и пренебрежение, узость и агрессия.
Так уже было. Церковь опять готова оттолкнуть, отсечь от себя интеллигенцию, как это случилось перед Октябрьской революцией. Своим неумением говорить с образованным и думающим (чувствующим!) человеком, как с равным, Синод тогда многих буквально толкнул в объятия отринувшей Бога революции. Неужели повторится? В какую революцию, в какие тартарары толкают интеллигенцию сейчас?
Уверен, что никто и ничто не заставит меня снять нательный крестик и разувериться. Но набирающий силу православный фундаментализм не менее опасен, чем исламский. Не для моей веры — для моей страны. Он ударит изнутри. Вроде бы только что разобрались: ваххабизм, нетерпимый и разрушительный, не имеет ничего общего с исламом. И вдруг наши священники истерические реакции исламских фундаменталистов приводят нам как пример для подражания?!
В Ростове противостояние православного фундаментализма с миром закончилось без серьезных видимых последствий. Но то, что разворачивается в стране, конечно, не окончится фарсом. В декорациях веры фарсы не ставят — только трагедии.
Реплика
Орхан ПАМУК:
«Спасение от радикализма — в большом количестве радикалов»
Нобелевский лауреат 2006 года по литературе считает, что, если каждой радикальной силе предоставлять право высказывать свое мнение, борьба религиозных конфессий примет цивилизованные формы
Сейчас конфликт цивилизаций оправдывают противостоянием религий. Ислам в принципе способен уживаться с христианством?
Всегда уживался, а тут вдруг не способен. Это кто придумал? Это придумали люди, которым почему-либо нужен доступ к очень большой нефти. Иракской, в частности. Придумали мировое зло, раздули его до бессовестных масштабов, приписали исламу то, чего в нем и нет вообще, вылущили из него все лучшее, что есть, всю его поэзию, весь смысл... Я не говорю, что радикализма не существует. Я говорю, что ислам к нему не сводится. А кто хочет отождествлять мусульманство с нетерпимостью и зверством — пусть честно признается про нефть.
Вот Турция, допустим. В ней уживаются не только ислам и христианство — в ней столько всего, что даже у меня, стамбульца, голова кругом идет. И все ужасно радикальны. Есть очень категоричные военные, требующие немедленного переворота. Есть очень твердые коммунисты, вообще коммунизм в большой моде, полно экстремалов в диапазоне от чегеваровской романтики до маоистской прагматики. Есть дюжина религиозных сект плюс фундаменталисты разных конфессий. Есть светские движения, сторонники бурной европеизации, есть поклонники Ататюрка (к ним принадлежит, кстати, моя семья), есть упомянутые ностальгисты, которые не могут примириться с утратой имперского статуса. Всего я насчитал бы штук двадцать влиятельных политических сил. И то, что их так много, — это и залог всеобщей выживаемости. Если бы к власти пришел кто-то один или если бы жизнь состояла из борьбы каких-то двух, очень может быть, что конец света в самом деле не заставил себя ждать.
Из интервью «ОГОНЬКУ», август 2006 г.