Если книгу воруют — это скорее всего значимая книга. Если все политические, экономические и личные новости отходят на второй план и главной темой в блогах на неделю становится обсуждение новой книги Виктора Пелевина и ее таинственного появления в интернете в пятницу, 13 октября, — это ставит точку в спорах о том, кто у нас сегодня главный русский писатель.
Правда, утверждают, что Empire V возник в Сети задолго до лавинообразного скачивания книги всеми желающими. Якобы кто-то видел роман уже 3 октября, а кто-то даже и в сентябре, но тогда издательство успело «убить ссылку». Представители «Эксмо» — в первую очередь Леонид Шукрович, курирующий работу с Пелевиным, — многократно подтвердили официальную версию: сервер издательства взломан, причем похищен с него не окончательный вариант книги, а своего рода «полуфабрикат», с которым Пелевин еще намеревался плотно работать. Пелевин в отчаянии. Он собирался появиться на презентации, а теперь еще глубже уйдет в свой кокон. Ну и так далее.
Значит, чтобы сразу разобраться с таинственным взломом сервера, похищением рукописи и выкладыванием полуфабриката: позвольте вам не поверить. Издательство «Эксмо» работает с Пелевиным три года, за это время ничего подобного не было, и я отлично помню, сколько уровней секретности было нагромождено при появлении первой после пятилетнего молчания книги «нового Пелевина» — а именно «ДПП (NN)». Две главы свежей рукописи были заранее вброшены в «Афишу» в порядке анонса — стало быть, не такой уж перед нами и полуфабрикат. Что выиграли «Эксмо» и Пелевин? Во-первых, массовое обсуждение текста в Сети позволяет еще до выхода книги выслушать основные критические претензии, определиться с попаданием (или непопаданием) в таргет-группу, убрать раздражающие длинноты — словом, скорректировать текст в соответствии с наиболее частыми читательскими пожеланиями. Во-вторых, теперь книгу уж точно купят все — хотя бы для того, чтобы лично проникнуть в творческую лабораторию Пелевина и сравнить начальный текст с результатом плотной обработки. Наконец, у издательства есть отличный шанс опубликовать совершенно другое сочинение. Пелевин, когда надо, пишет очень быстро. В итоге мы прочтем в ноябре либо радикально измененное произведение, либо некий новый текст под тем же названием — и тогда бум будет вовсе уж громким. Маркес в свое время — после пиратской кражи «Моих грустных шлюх» — переписал финал. Маркесу 80, Пелевину 44 — переписать полкниги за месяц для него вполне выполнимая задача. Такой нестандартный маркетинговый ход вполне в духе Пелевина. Мы, дураки, отстреляемся, пожужжим в «жопной жужжалке», как называется в романе «Живой Журнал», посетуем на затянутость, вторичность, деградацию культового автора — и месяц спустя будем триумфально посрамлены, когда обновленный, веселый, по-прежнему точный и по-новому одухотворенный Пелевин ворвется на рынок с бесспорным шедевром!
ОБОРОТНАЯ СТРАНА
Что сказать о самой книге? Я люблю Пелевина. Еще прочитав «Жизнь насекомых» (1994), я окончательно перестал сомневаться в том, что пришел главный русский писатель нашего времени. Плохой роман Пелевина все-таки лучше, чем самый старательный опус любого нынешнего стилиста. Я не был в восторге от «Священной книги оборотня», душной, монотонной, перегруженной софизмами, но одна сцена доения нефтяной коровы перевешивала всю трилогию Сорокина. Плюс к тому Пелевин ведь не только писатель. Это блестящий социальный диагност, остроумный памфлетист, интересный футуролог.
Иное дело, что роман — если он роман — должен обладать какими-никакими героями, и здесь Пелевин отчетливо движется в сторону полного уже расчеловечивания. Вавилен Татарский и банкир Степа из его предыдущих сочинений обладали вполне узнаваемыми чертами и даже, не побоюсь этого слова, характерами. Волк и лиса из «Священной книги оборотня» были, понятно, уже меньше похожи на людей — но не могут же волк и лиса, вдобавок оба оборотни, чувствовать и мыслить вовсе уж по-человечески. Начинающий вампир Рома Шторкин из нового романа — совершенное и безнадежное пустое место. Это даже не «типичный представитель» — его индивидуальность стерта начисто. Герой настолько лишен примет, а все его гуру до такой степени на одно лицо, что концепция Пелевина — одна пустота поучает другую, причем до бесконечности, — иллюстрируется более чем наглядно. Правда, художественное воздействие такого текста снижается до плинтуса: раньше у Пелевина бывали и сильные фабулы с непредсказуемыми поворотами, и живые герои с биографиями, и хоть какие-то подобия эмоций.
А КЛОУНЫ ОСТАЛИСЬ
Пелевин, кажется, то ли забыл, то ли принципиально не хочет думать о том, что литература обладает кое-какими функциями помимо диагноза и прогноза. Во всем, что касается диагноза, он, как всегда, изумительно точен — цитаты из нового романа уже пошли в народ и в прессу, кое-какие — про пидарасов и клоунов — явно сделаются поговорками.
Все это не отменяет того факта, что пелевинский роман полон блестящих фрагментов. Взять хоть такой — в нем герой слушает песенку о лягушке, которая съела кузнеца.
«Я сразу понял, о каком кузнеце речь: это был мускулистый строитель нового мира, который взмахивал молотом на старых плакатах, отрывных календарях и почтовых марках. Веселые коротышки отдавали Советскому Союзу последний салют из своего Солнечного города, дорогу в который люди так и не смогли найти. Я понял, что ласковый детский мир навсегда остался в прошлом. Он потерялся в траве, где сидел кузнечик, и было понятно, что дальше придется иметь дело с лягушкой — чем дальше, тем конкретней...
У нее действительно было зелененькое брюшко, а спинка была черной, и на каждом углу работало ее маленькое бронированное посольство, так называемый обменный пункт. Взрослые верили только ей, но я догадывался, что когда-нибудь обманет и лягушка — а кузнеца будет уже не вернуть...»
Все так и вышло. То есть герой хоть маленький, а соображал.
КТО СКРЕБЕТСЯ В ДВЕРЬ МОЮ?
Так же точен Пелевин в описании московских тусовок, банкирских распальцовок и вампирских самооправданий. Но в самой злобной сатире должен появляться какой-нибудь свифтовский гуингм — не то чтобы позитив, боже упаси, но хотя бы вестник из другого мира. Иначе ведь начинает казаться, что вся наша Вселенная действительно управляется престарелой Иштар Борисовной со следами пластических операций. Очень может быть, что вампиры действительно вывели людей, как люди вывели коров, — ради того же доения; но на одной этой гипотезе удержать такое количество разговоров нереально. Вот уж чем Пелевин по-настоящему силен — он умудряется долго и азартно поддерживать в читателе уверенность, что вот сейчас, на следующей странице, в крайнем случае через одну, ему откроется самая суть мироздания. С этой уверенностью читаешь каждый новый текст Пелевина: поскольку автор в новой книге прозорливо заметил, что русская духовность состоит в искусстве кидать понты, — следует признать Пелевина писателем исключительно духовным. Он так ОБЕЩАЕТ истину, что раскрывать ее уже необязательно: говорит и показывает как знающий. Правда, сейчас почти не показывает: с пластической выразительностью полный швах, описания монотонны, лица стерты. Но скептическая, горькая интонация осталась: так говорить о современности может только человек, действительно знающий правду. Оно, конечно, читатель всегда испытывает разочарование, когда вместо правды ему опять преподносится тяжеловесный софизм или дурной каламбур; конечно, всякая новая книга Пелевина в конце концов разочаровывает. Но попробуй кто отними ее у меня, пока я не дочитал!
Мне могут возразить, что с истиной в жизни обстоит ровно так же. Идешь к ней, подбираешься все ближе... и видишь на дне бездны либо пословицу, либо рекламный слоган. Но есть, возражу я, и другая истина — художественная. Катарсис какой-никакой. Безошибочное совпадение ощущений. Счастье от того, что кто-то думает и чувствует сходным образом. Да мало ли! Всеми этими прекрасными чертами обладает художественная литература, а иначе в ней не было бы никакого смысла. Почти полный отказ от этого арсенала в пользу все тех же магических практик, инициаций, фельетонизмов и безутешных диагнозов говорит о многом, но прежде всего о том, что автор и сам уже не видит в производстве текстов ни смысла, ни удовольствия: нельзя же, в самом деле, бесконечно смотреть на экскременты летучих мышей и думать, что мир этим ограничивается!
И ведь эта мысль у самого Пелевина высказана — хотя опять-таки никак художественно не подкреплена. Разумеется, надо поблагодарить Пелевина за одно то, что он с такой силой ненавидит и так четко видит комнаты, заселенные мышами. И уж вовсе смешно было бы предъявлять к писателю претензии в духе соцреализма — типа «Где ж у него свет?». Позитива давно никто не требует. А спрашивать «Где у него выразительность?» или «Где у него сюжет?» — наверное, так же бессмысленно, как допытываться у вампира, где у него совесть. Видимо, слишком долгое общение с определенными сущностями и слишком глубокое проникновение в их психологию даром не проходит.
В общем, автору этого романа не позавидуешь. «Вершина Фудзи — совсем не то, что думаешь о ней в детстве. Это не волшебный солнечный мир, где среди огромных стеблей травы сидят кузнечики и улыбаются улитки. На вершине Фудзи темно и холодно, одиноко и пустынно. И это хорошо, ибо в пустоте и прохладе отдыхает душа, а тот, кому случается добраться до самого верха, невыносимо устает от дороги. И он уже не похож на начинавшего путь».
Что да, то да.