Дай ответ!

После встреч с первым вице-премьером и замглавы руководителя Администрации президента Денис Гуцко всерьез задумался: зачем сегодняшней власти писатели и писателям власть?

Денис ГУЦКО, писатель

Так исторически сложилось, что в течение менее чем месяца я дважды пообщался с большими российскими чиновниками, Медведевым и Сурковым. С одним в ЦДЛ, куда был зван в числе прочих собратьев-литераторов на ужин с вице-премьером. Со вторым совсем недавно в Кремле, куда пригласили всех желающих участников Форума молодых российских писателей, проходившего в подмосковных Липках. «Не слишком ли часто?» — насторожился я перед вторым разом. «А чего такого? — сам себе удивился. — Приличные люди. Только — власть».

В общем — если есть возможность — почему бы вопрос «Куда несешься, Русь?» не переадресовать возничим? Так я решил. В их руках ведь и вожжи, и кнут… Заглянуть в глаза тем, кто решает, в какой стране нам жить. Задать им вопросы, которым никак нельзя оставаться без ответов.

Вышло ровно на две трети: удалось заглянуть и задать — но с ответами как-то не заладилось. Впрочем, есть подозрение, что вопросы были слегка невпопад. (Или совсем.)

Вице-премьеру я задал вопрос о питерском деле, в котором присяжные заседатели оправдали бритоголовых, обвиненных в убийстве вьетнамца. Меня не интересовало его мнение о нюансах судебного процесса, я же не юрист. Мне было интересно — что дальше, когда будет уже «пора» покончить с дворовым фашизмом?

Может быть, это было не к месту? Ведь мог же как нормальные русские писатели постсоветской эпохи, сидевшие вокруг и напротив, — про развращающее телевидение, про развратные детективы. Ну хотя бы про нацпроекты.

А я спросил:

— Скажите, вас как представителя действующей власти не задел сюжет, в котором показали, как малолетние нацисты покидают здание суда? Еле сдерживая улыбки, оттопыривая средние пальцы в камеру? Мой дед победил фашизм — а теперь фашизм приходит ко мне домой. Я не могу не воспринимать все это как личное оскорбление. А власть — воспринимает ли она это как личное оскорбление? Этот отогнутый средний палец?

Почему-то мне казалось тогда и кажется сейчас, что, если кто-то обидит нашу власть лично (как Саакашвили, нехорошо сказавший про нашего президента), мы обязательно устроим ему небо с овчинку.

А вице-премьер ответил:

— Увы, система суда присяжных заседателей несовершенна. Так было всегда. Вспомните, как Вера Засулич покидала зал суда под аплодисменты толпы. Проблема, о которой вы говорите, сложная, простого решения она не имеет, если не рассматривать как вариант решения тоталитаризм.

— А мы ведь не рассматриваем?

— Не рассматриваем, — успокоил вице-премьер. — Поэтому для решения этой проблемы нужен комплекс мер.

Общий разговор вскоре вернулся в свое русло: судьбы библиотек, издательств, толстых журналов и пожилых литераторов, «хорошо бы государству субсидировать переводы отечественных авторов на иностранные языки» и ностальгическое, уже под десерт: «а ведь теперь ЦДЛ не принадлежит писательскому сообществу». В общем, дальше все было по теме: встреча-то была — с писателями.

Я бросал в рот вкуснейшие махонькие пирожные, окончательно хмелел от французского вина и думал: «Может, зря я к нему с таким вопросом? Почему именно к нему? Почему именно я?»

Позже, повстречав на Форуме молодых российских писателей в подмосковных Липках приглашенного туда в качестве почетного гостя Владимира Маканина, который тоже присутствовал на той встрече с вице-премьером, я поинтересовался, почему он молчал — или ему нечего спросить у власти?

Маканин поднял удивленно брови:

— Но это он — он должен был нас расспрашивать, а не мы его.

«Ну да, — подумал я с некоторой досадой на себя, все еще — эх! — молодого писателя. — Мощная позиция». В истории с Магометом и горой мне всегда была симпатична гора, а в историях взаимоотношений литераторов и власти полнейший восторг вызывал Лев Толстой, обращавшийся в письме к Николаю II «любезный брат». И тут я вспомнил, что через день назначена поездка к Владиславу Суркову, в Кремль, и я записался.

Накануне поездки по Липкам пополз слух, что Захара Прилепина в Кремль велено не пущать. Но вскоре ситуация устаканилась. Оказалось — перебдели помощники Суркова, опасались подпускать писателя-нацбола вплотную к власти. Прилепин поехал. И еще человек двадцать.

Улыбчивый, умело эксплуатирующий свое природное обаяние, Сурков в начале встречи уточнил: а правильно ли ему передали, что молодые писатели желают послушать про политику — «про то, что мы вообще пытаемся тут делать»? Да-да, дружно закивали писатели, у которых на пятый день бурного общения друг с другом налицо был явный кризис словесности. Сурков умудрился в сорок минут довольно плотной, убористой речи упаковать всю новейшую историю России — от распада Союза до дела ЮКОСа.

За это время писатели собрались, нахохлились. И начались вопросы.

Писатели-то были — молодые, голодные (в смысле — не закормленные пока ни славой, ни признанием). Еще не кормятся от литературы. Все где-то работают, все чем-то по жизни озабочены. Поэтому спрашивали о чем попало.

Когда врачам, не только участковым, поднимут зарплаты? (Это Анна Андронова, прозаик и кардиолог из Нижнего.)

Когда вместо плохих УАЗов можно будет ездить на нормальных, пусть иностранных, машинах? (Прозаик Александр Морев, он же — фермер с Сахалина.)

Почему реформа ЖКХ навязала людям в собственность жилые дома, доведенные до предаварийного состояния после того как долгие годы средства на их ремонт разворовывались? (Это я.)

Что делает государство, чтобы забрать беспризорных с улиц? (Это Дмитрий Орехов из Питера.)

Явно несколько удивленный широтой охвата и нелитературностью вопросов Владислав Сурков не преминул заметить:

— Вот видите, мы до сих пор готовы любые вопросы, с которыми сталкиваемся в жизни, адресовать высшей исполнительной власти. В какой-то степени это верно, власть в ответе за то, что происходит в стране. Но во многом это, конечно, пережиток советского образа мышления.

Тут я, знаете, нехорошо как-то удивился:

— Но ведь вы — говорю так для краткости — сами концентрируете в своих руках все нити управления. Вот губернаторов теперь утверждают, а не выбирают напрямую. Мэров готовы утверждать по аналогичному принципу. Даже президента Академии наук — и того теперь будут утверждать. Так чему же вы удивляетесь? На самом деле вопросов вам будут адресовать все больше и больше.

Ответ в памяти не запечатлелся. Помню только Сурков сказал, что существование или отсутствие прямых выборов губернаторов со степенью демократичности страны никак не связаны.

Писатель-нацбол Прилепин с теплой открытой улыбкой спросил Суркова под конец встречи о его стихах: пишет ли до сих пор и что его вдохновляет.

В общем, поговорили, понервничали — и писатели, когда проникались пафосом собственных слов, и замглавы президентской администрации, когда проникнутые пафосом писатели начинали его перебивать.

Когда выходили из Кремля, кто-то спросил Прилепина: «А ты-то чего молчал?» «Просто я знаю ответы, — сказал Прилепин. — Зачем мне спрашивать?»

«Ну да, — снова подумал я. — Тоже ничего себе позиция, внушительная. А я не знаю ответов, я умею только спрашивать. И власть вопрошаю как человек, спешащий выкрикнуть в микрофон то, что кажется ему самым важным, самым больным. Может, со мной что-то не так — в писательском смысле?»

А нужно, чтобы каждый был самим собой, — нужно оставаться писателем. Сочиняй ответы! Тогда не ты — тебя будут спрашивать. И не власть даже — страна. А власть, если вдуматься, зачем мы ей? Нужны будут поручители перед Западом в том, что у нас все нормально и вполне демократично, — так их и сегодня хоть отбавляй. Нужны будут пророки — сплотить народ на очередной подвиг — назначат из списка. Зачем мы им — особенно в массовом порядке?

А и вправду — зачем? Следующий раз обязательно спрошу.

 

P.S. Сурков позвонил мне в пятницу. На мобильный. Сначала, как полагается, милым женским голосом меня поприветствовала секретарь, уточнила, могу ли я сейчас говорить, и нас соединили.

— Я звоню вам, как обещал, — сказал он, почему-то несколько смущенно.

— Вы мне не обещали, — еще более смущенно отвечал я. — Может быть, вы меня с кем-то спутали?

— Это Сурков, — он решил, что я не понял, с кем говорю.

— Да-да, я вас узнал, здравствуйте.

Тут двое мужчин в полном расцвете сил все-таки побороли взаимное смущение, и разговор побежал живее.

— Я, признаться, был очень удивлен, что на нашей встрече обсуждались такие вопросы, как реформа ЖКХ, например.

— Так писатели-то были специфические, из тех, что еще не успели погрязнуть в литературе.

— Я заметил. Хочу вам сказать: многое из того, что вы говорили, конечно же справедливо. Мы уже обсуждали этот вопрос. Будут вноситься коррективы в нормативы и законы.

Они уже обсуждали! Будут вноситься коррективы! Страна, ты слышала? На фига тебе мои книги, страна! Когда после разговора со мной власть обсуждает реформу ЖКХ! А если бы каждый из литераторов — хотя бы раз, хотя бы вскользь — не про то, кому принадлежит ЦДЛ, а по существу — по самому больному? А? Ты согласна, страна?

Мы поговорили еще несколько минут, я сказал, что уже написал текст для «Огонька» про ту встречу в Кремле, Сурков обещал почитать.

— Он не слишком верноподданнический, — предупредил я.

— Да это и не главное, — сказал он. — Верноподданничества и так хватает. Не хватает искренности.

Сурков предложил звонить, если «будет, о чем поговорить, если будут какие-то острые вопросы», и мы попрощались. Я бросился нажимать кнопки мобильного, чтобы сохранить номер, но оказалось — номер не определился.

«Оно и к лучшему, — подумал я. — Нельзя писателю хранить в мобильном кремлевский номер. Может плохо отразиться на искренности».

Фото из рахива «Огонька»

Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...