Московская презентация нового романа Чингиза Айтматова «Когда падают горы» (СПб., «Азбука-классика», 2006) собрала толпу поклонников. Айтматов был и остается самым бесспорным авторитетом среди среднеазиатских прозаиков. Что говорить, советская власть любила похвастаться результатами своей культурной политики и раздувала несуществующие величины, но и в шестидесятые, и в семидесятые все понимали: автор «Белого парохода» и «Материнского поля» получил место в литературе не по национальной квоте. Киргизия дала писателя мирового масштаба. Айтматов молчал пятнадцать лет — немудрено, что его новый роман, еще в июле опубликованный «Дружбой народов», интерпретируется на все лады и продается стремительно
В «Вечной невесте» — это второе название нового романа — выбор человека обозначен просто: убить или быть убитым.
В предельной ситуации так оно и есть, я иллюзий не питаю и вам не советую. Эти предельные ситуации продолжают возникать в жизни, и тут не отвертеться от выбора. Все потому, что Вечная Невеста — украденная истина — остается недоступной, как в легенде. Если бы люди услышали плач Вечной Невесты, ежеминутное взаимное мучительство прекратилось бы, конечно. Но ее голос сегодня заглушает слишком многое.
У вас впервые появился герой-террорист — имени его, боюсь, мне не выговорить...
Таштанафган, что же тут сложного? Таштан — афган...
Вы тоже, как многие, считаете, что у террориста нет идеологии, а только корысть или злоба?
Нет, это распространенное и опасное заблуждение. У большинства террористов идеи как раз наличествуют, и террор, в общем, пусть уродливый, страшный, но ответ на реальную проблему. Проблема эта — все увеличивающийся разрыв между богатством и бедностью, цивилизацией и дикостью, и не замечать его нельзя. В романе богачи из арабского мира — между прочим, с высшим европейским образованием — лощеные, красивые, даже и доброжелательные молодые люди едут охотиться в горное селение. И то, что они там видят, — это все ведь не выдумано. Это реальность нищеты и унижения, когда единственным способом для населения заработать свои гроши становится организация таких охот. На барсов (но барсов уже мало осталось) или на горных баранов, которых у нас называют «Марко Поло», потому что Марко Поло их первым описал. Террорист — всего лишь человек, отказавшийся терпеть. Легко провозгласить его орудием абсолютного зла, но попробуйте понять, каким гигантским расколом вызвана проблема. И противостоять террористу в результате приходится тому главному герою, ради которого и написан роман, — всех спасает одинокий человек культуры, аутсайдер, по сути.
Вы тоже, кажется, чувствуете себя иногда старым, изгнанным из стаи барсом, с которым у вас сравнивается герой?
В печальные минуты — да. Но такое самоощущение не особенно плодотворно. Ничего, этот барс еще поохотится.
К вам прислушиваются в Киргизии?
В делах литературных — да.
А в политических?
А в политических, я не думаю, что писателю нужны инструменты прямого влияния на власть. Это развращает и вообще — зачем? Писатель должен ограждать людей от крайних ситуаций, тех, в которых действительно не остается выбора. Я опубликовал в Киргизии открытое письмо с призывом найти формулу согласия. И формула найдена, достигнут компромисс по Конституции, ситуация разрешилась, в общем, мирно... Я на это надеялся с самого начала.
Но к самому феномену бархатной революции вы относитесь, надо думать, без восторга?
Я к нему отношусь как к данности. Видимо, это неизбежный этап в развитии страны, раз это случилось на постсоветском пространстве пять раз. Поэтому же я не верю в какую-то организацию бархатных революций извне — их могут поддерживать, но происходят они сами, по причинам объективным и понятным. Восторг испытывать не стоит, но ужасаться тоже: нация постигает взаимосвязь свободы и ответственности. Учится не только быть свободной, но и договариваться и познавать себя. Вероятно, это этап неизбежный — после той, во многом дарованной свободы, которая осуществилась в начале 90-х. Если народ сумел обойтись без кровопролития и договориться, значит, созрел для подлинной свободы.
- Я не могу не спросить о вашем отношении к Советскому Союзу...
- Спрашивайте, но не обещаю, что вам понравится ответ. Я всегда повторял и сейчас скажу: для пространства, называемого сегодня постсоветским, советское решение национального вопроса было оптимальным. Советская власть вела в Средней Азии — говорю о ней, потому что знаю ее, — не колонизаторскую, а цивилизаторскую политику. Вместе с Россией наши страны вышли на мировую орбиту. Осуществился огромный прогресс, не обходившийся без ошибок, жертв, заблуждений, но винить в этом одну Россию безответственно. Многое делалось руками местной власти, в том числе и репрессии. У СССР было много грехов и пороков, но национальная и культурная его политика заслуживает доброй памяти. Вот вам недалекий пример — Афганистан. Это наш сосед, он рядом, и афганцы всегда гордились тем, что их никто не колонизовал. Посмотрите, к чему они пришли. Думаю, это намного хуже советского варианта...
Этот ответ мне как раз очень нравится.
Ну я рад.
А как вы думаете, сумела советская власть чем-то заменить религию?
Я атеист, не скрываю этого и, больше того, думаю, что только атеист может быть по-настоящему веротерпимым. Мне нравится в мусульманской стране изучать ислам, в европейской — христианство, я проникаюсь ими, как проникаются культурой, но ни к одной конфессии не принадлежу. Здесь мне близок Гете: «Кто знает единственную религию, не знает ни одной». Искусственная религиозная ограниченность, думается мне, не приводит, а уводит человека от истины. Да, Советский Союз нашел, чем заменить религию. И для многих эта замена работала. Он предлагал верить в народ, в великую человеческую совокупность — идеи, близкие богостроителям начала века. И народ уверовал, что способен творить чудеса. Одним из таких чудес был космос — космическая тема меня всерьез занимала, тем более что и Байконур расположен в Средней Азии. Никто на моем веку не мог подумать, что человек шагнет во Вселенную. Думаю, на моей памяти это было самым большим и самым общим счастьем. Люди оказались не готовы к собственному могуществу и к новому знанию — о чем, собственно, и написан роман «Тавро Кассандры». Но к идеям советского проекта — на новом этапе — они рано или поздно вернутся. А религиозная и национальная замкнутость будет признана уступкой прошлому.
Вы не думали продолжить «Тавро»? Вещь кажется искусственно оборванной, там были отличные сюжетные возможности...
Думал, потому что возможность предсказывать судьбу человека, когда он двухмесячный зародыш, — это шанс пофантазировать. Сама проблема остра: имеем ли мы право лишать человека права на рождение, если известно, что он вырастет тираном? И если мир будет преследовать его родителей, то не заслуживает ли мир тирана и в самом деле? Но я ограничился тем, что написал: мне важна была именно тема неготовности человечества к новым знаниям и вызовам. Так и оказалось, к сожалению.
Что вы особенно цените из написанного?
Из своих детей трудно выбирать... Пожалуй, «Пегий пес, бегущий краем моря» — самый удачный пример вымысла: я ведь не Рытхэу, быта нивхов и вообще северных народов не знал совсем. Владимир Санги, нивхский писатель, которому и посвящена повесть, дал мне крошечный толчок, рассказал легенду о мальчике, которого несколько суток носило по волнам. Все остальное — вселенную и мифы этих людей — я придумал сам, и получилось, кажется, убедительно. Кстати, вот вам пример героя, выжившего вопреки всему. Не такой уж я пессимист.