Очаг холодной войны тлел на рельсах долгие 12 лет. Французская аристократка загасила его всего за один год. Как ей это удалось? Просто захотела…
Дуся звучит для русского уха куда менее романтично, чем Консуэло де Хавиланд, но она настаивает, чтобы к ней обращались именно так — без романтики, зато по-свойски. Вообще-то правильнее было бы величать ее Евдокией, раз уж так окрестили, причем совершенно официально — под запись в храмовой книге. Но именно краткое Дуся — в этом она совершенно и бесповоротно убеждена — искреннее и нежнее на слух. Спорить трудно: слух-то в оригинале — французский.
Дуся назначила «Огоньку» свидание на парижской площади Альма с видом на Эйфелеву башню, чтобы узнать, как там, в Москве, и поговорить о месте российских железных дорог в собственной биографии.
— Обалдеть можно, — говорит она с неподражаемо симпатичным акцентом, — раньше я рассказывала репортерам о своих работах в кино и театре, о русских сезонах в Авиньоне, за организацию которых отвечала, чего-то выдумывала про особую роль искусства в современном мире, а теперь вот — про рельсы, шпалы и согласованный график движения подвижного состава. Ужас. Кошмар. Сумрак. Но мне все это нравится. Правду говорю. Вот уже целый год.
Ужас, кошмар и сумрак вместе с подвижным составом пришли в Дусину жизнь сначала нематериально — в виде обиды за Россию. Это когда выяснилось, что поезда из Парижа в Москву не ходят, а Дусе надо было в российскую столицу срочно и по делу, а самолеты она не любит, потому что боится.
— Мне сказали: «Это невозможно», но я не стала верить. Как это можно «невозможно», если раньше прекрасно все было? Я сама ездила в Москву на поезде 20 лет назад — в 1986-м. Чаек, попутчики, остановочки — это так классно, что не жалко, что 56 часов. Мне не надо быстро. Я люблю, когда хорошо. Но с французами трудно разговаривать, если ты просто пассажир: «Это невозможно, мадам», «Туда не ходят поезда, мадам». Почему? С каких пор? В конце концов, я сама видела в Москве рельсы, по которым приехала из Парижа …
На выяснение того, куда делись рельсы, у Дуси ушел, по ее подсчетам, целый квартал. То есть три календарных месяца, в течение которых настойчивой мадам пришлось подняться с каверзными вопросами от автоответчиков и секретарш до руководства корпорации французских железных дорог и Минтранса. Путь был нелегким, но его совершала не только Дуся, но и Консуэло де Хавиланд, обладательница одной из самых «репутационных» фамилий Франции, чей прадед помимо всего прочего возглавлял компанию, которая тянула ветку знаменитого «Восточного экспресса» в Анкару.
— Знаете, что мне сказали на самом конце этих вопросов? Сказали, что все просто: в России нет условий для современных поездов, нет самих нужных поездов, нет стандартов, по которым живет Европа, и вообще для Франции уже давно нет России по железной дороге. Давно — это с 1994 года, значит, 12 лет. Как выяснилось, тогда где-то под Парижем сгорел какой-то вагон российской национальности, был шум, и французы решили закрыть это безобразие. Россию, короче, вычеркнули из списка цивилизованных партнеров по рельсам. Поэтому из Парижа в Москву на поезде — «невозможно, мадам».
Другой бы смирился и полетел самолетом, но Дуся, которая стала Евдокией в московском православном храме, а чуть раньше до того вышедшая замуж за всероссийски известного Игоря Костолевского, обиделась за «вторую родину» не на шутку и ввязалась в тяжелые позиционные бои.
— Мне объяснили французы, с которыми официально ничего не добьешься, что пассажиру это дело не по силам даже с моей фамилией. Как сказать по-русски? Наверное так: бумага нужна, что ты мандат. Точнее, мандат нужен, что ты не пассажир. Короче, мне сказали: «Мадам, нужен статус». Ну я и пошла за статус — в РЖД. О, это было приключение! Меня беседовали столько разных людей, что когда я добилась приема у господина Якунина, я поверила в это с трудом. Он мне сказал при первой встрече: «Дуся, в Москву удобнее летать», но не сказал: «Это невозможно, мадам». Тогда я поняла, что все будет хорошо. Я правильно поняла — Якунин дал мне мандат. И когда я вернулась во французские кабинеты уже как официальный представитель РЖД по внешним связям, разговор пошел совсем другой.
Дуся кокетливо вспоминает, что в Российских железных дорогах ее вскоре стали называть «наш французский бронепоезд» и даже нежно «танк на каблуках». Она сделала то, что не сделал бы никто другой, — загасила, как она сама говорит, «последний очаг холодной войны на рельсах». Благодаря хрупкой и изящной Дусе две гигантские и неповоротливые бюрократии сначала начали общаться канцеляриями (а ведь и переписки даже не было целых 12 лет!), а потом и законтачили самым непосредственным образом — делегациями и совместными проектами.
— Я так смеялась сама с собой, когда меня включили на переговоры. Такой роли не было ни в одном сценарии, которые я прежде играла, — важные чиновники, галстуки, тосты за двусторонние перспективы, а я как «шпион» для обеих сторон — этакий странный патриот и для русских, и для французов. На первой встрече все было настороженно, потом теплее. Правда, как раз тогда, на первых контактах, я испугалась. Они принимают какую-то бумагу типа «Ориентиры продвижения» из семи пунктов и расходятся по углам — дальше, мол, само собой. Но я-то знаю, что само собой — это будет в конце концов «невозможно, мадам». И тогда решила: никакой почты и переписки, все сделаю сама — каждый пункт из кабинета в кабинет. В приемных проводила часами, у меня стала почти квадратная попа, но иначе всего за год эту дистанцию было не пройти.
Дуся жмурится на парижское солнце и с гордостью называет обещанные Москвой и Парижем сроки: пассажирскому поезду быть в 2007 году, дебютный рейс по маршруту всего за 40 часов — в мае, сначала два вагона, потом четыре, последний рубеж — согласование графика движения по Европе через Германию и Польшу. Мечты сбываются?
— Мечта все же есть. Чтобы хотя бы один вагон назвали «Дуся-экспресс». Об этом думаю — и мне приятно до жути. Хотя понимаю, что скорее всего — «это невозможно, мадам». Решила для себя: с этим смирюсь. Лишь бы поезд ходил из Парижа в Москву. Чаек, попутчики, остановочки. И никакой холодной войны на рельсах.
Фото RALPH ORLOWSKI/REUTERS