Полину Дашкову называют в Германии «королевой русского детектива» и сравнивают с Агатой Кристи. Именно в Германии она получила свою первую и единственную литературную премию — за лучший европейский криминальный роман года. В России общий тираж ее книг давно превысил 30 млн экземпляров. Но в литературных кругах отношение к ее романам довольно критическое.
Действие твоего последнего романа «Источник счастья» начинается в 1916 году и посвящен поиску эликсира молодости…
В какой-то момент я вдруг поняла, что вот это материалистическое мышление, которое вызрело к ХХ веку, стало чревато уходом в языческий мистицизм, в механистическое понимание рукотворного чуда. Следствием этого явился мистический, древнейший языческий акт мумифицирования вождя. Серьезная доля эзотерики, ритуального шаманства присутствовала не только в Третьем рейхе, но и у нас. К началу ХХ века существовало около 300 теорий старения и методов его предотвращения.
Поступая в Литературный институт, ты уже имела четкие литературные вкусы?
Я начала читать рано и читала все подряд. Но первое ощущение, когда книга тебя не только переворачивает, но и меняет, связано с «Приглашением на казнь» Набокова. Это был самиздатовский экземпляр, который я откопала лет в 12 — 13 и который, дочитав на одном дыхании до последней страницы, я начала читать снова.
А «Лолита»?
Я прочитала «Лолиту» сначала по-английски. Я не люблю этот роман. Он касается таких вещей, о которых даже гению, может быть, писать не стоит. Честно говоря, для меня Набоков заканчивается тогда, когда заканчивается Сирин.
То есть тема любви девочки и взрослого мужчины тебя раздражала?
Дело в том, что на самом деле очень многие девочки оказывались в подобных ситуациях с той или иной степенью близости: пионерский лагерь, школа и так далее. Я чувствовала потрясающую красоту набоковского слога, понимала, что книга гениальна, но я ее не люблю.
У тебя на столе лежит Сэлинджер, чей роман «Над пропастью во ржи» помог многим молодым людям разобраться в себе самих…
Ох, не дай бог разбираться в себе по Сэлинджеру. Исторический же факт, что это любимая книга Че Гевары, настольная книга Марка Чепмена, убийцы Леннона. Известно достаточно случаев, когда террористы, убийцы, идя на преступление, держали эту книгу у себя за пазухой. Однако благодаря этому роману я увидела Америку, Нью-Йорк. Когда я попала в Нью-Йорк (мне было уже 29 лет), то первым делом попросила отвезти меня в Центральный парк, где попыталась найти скамеечку у озера, на которой сидел герой романа.
В твоей библиотеке есть необычная книжка, подписанная Бродским.
Это перепечатанная мной от руки поэма Бродского «Шествие». Я напечатала ее в таком детском альбомчике, подписав на титуле «Мойиздат». Был 83-й год. Когда мой муж снимал фильм с Бродским «Прогулки по Венеции», я попросила его подписать книжку у поэта.
Я знаю, что на твое творчество оказали влияние воспоминания Надежды Мандельштам. Почему?
Судьба Мандельштама — это одна из самых страшных трагедий в русской литературе. Набоков в одном из интервью говорит о соцреализме как о некоем уродливом порождении тоталитарного режима, произнося при этом потрясающие слова о том, что ему бывает неловко ощущать себя свободным и защищенным, когда он думает о Мандельштаме…
А какая книжка была у тебя любимой в детстве?
Сказки Оскара Уайльда — я их прочитала по-английски в возрасте девяти лет. У меня до сих пор сохранилось это уникальное издание 1909 года. Тогда я была страшно горда тем, что свободно читаю по-английски, но моя прабабушка Лена как-то спросила: «Ты что, так навсегда и останешься горничной с одним языком?» Я ответила с гонором вопросом на вопрос: «Когда это у нас горничные говорили по-английски?» Бабушка Лена до глубокой старости свободно читала по-французски, по-немецки и по-английски, она знала латынь и помнила греческий, за ней была гимназия, Бестужевские курсы, Сорбонна, то есть настоящее русское образование. При Сталине все, что было в доме на иностранных языках, подлежало уничтожению. Когда дедушку Лешу, сына моей прабабушки, должны были арестовать, жена его арестованного друга позвонила и предупредила, что придут, дедушка уехал, а ночью в туалете жгли все эти книги на иностранных языках…
Есть какой-то образ в сказках Оскара Уайльда, который тебе близок?
Мне дорога любовь ласточки со счастливым принцем. В этих отношениях между этой статуей и ласточкой есть что-то такое неуловимо тонкое, что и является искусством и что невозможно объяснить. Совершенно пронзительная грусть есть в каждой из историй, она делает их отнюдь не детскими. Дети плачут. Я плакала, обе мои девочки тоже плакали, когда мы их читали… Если так плачут из-за сказок — это очень целебные слезы.
Ты выучила французский?
Я понимаю по-французски, но по большому счету так до сих пор и осталась горничной со знанием только английского языка.
Следующий выпуск передачи «Библиотека «Огонька» — в субботу, 14 апреля, в 16:00. О своей библиотеке расскажет фотограф Владимир Клавихо-Телепнев.
Фото АЛЕКСАНДРА ШАТАЛОВА