Когда я был маленьким, мне хотелось быть иностранным туристом. Не где-нибудь, а именно здесь, в России. Чтобы программа «Советский Союз глазами зарубежных гостей» была и про меня. И дело не только в том, что гости были броско одеты, угощали жвачкой и ездили на чистеньких красных «Икарусах». Главное — с ними были вежливы. В гостинице, на улице, в метро (куда они шумным стадом спускались на экскурсию под предводительством стреляющего глазами гида), им не хамили, им улыбались, их всюду пропускали без очереди. Они открывали для себя несуществующий город, альтернативную действительность, где постовые отдавали честь, а девушки смотрели вслед долгими, полными тоски взглядами.
И вот я вырос и стал иностранцем. Ну, почти. Четырнадцать лет в Америке — достаточный срок для того, чтобы, изредка наезжая в Москву, чувствовать себя в ней туристом. И что же? От былых привилегий не осталось и следа, гаишники с нескрываемой радостью соглашаются на взятку в долларовом эквиваленте, а девушки, считывая, как кассовый аппарат, ярлычки на твоей одежде и не обнаружив Армани и Гуччи, мигом теряют интерес и продолжают смотреть вдаль своими невеселыми взглядами.
Я видел трех немцев в водовороте подземного часа пик на станции «Площадь Революции»: одного из них подхватило и несло к эскалатору вопреки отчаянному сопротивлению. Он явно хотел продолжить осмотр памятников сталинской архитектуры, но толпе было не до искусства. Он что-то кричал своим, вдавливаемый в воронку перед «лестницей-чудесницей» — то ли прощался, то ли давал последние наставления. У его вжавшихся в скульптуры друзей был жалкий и растерянный вид.
Я видел американца, осажденного толпой «частников» на выходе из Шереметьево-2. Ему предлагали машину до центра по цене получасовой вертолетной прогулки вокруг Манхэттена. Он что-то подсчитывал, затравленно озираясь, ища спасение в англо-русском разговорнике.
Я пытался вспомнить заученные когда-то правила, пытался мыслить логически. Безуспешно.
Стоя в пробке на Садовом кольце, недоумевал, зачем нынешнему москвичу автомобиль, если доехать на нем никуда невозможно.
Переходя улицу только по «зебре» и исключительно на зеленый, не мог взять в толк, почему машины меня не пропускают. Почему они едут по тротуарам и трамвайным путям, перегораживают проходы. И почему, если сделать им замечание, из них доносится мат.
Мне объяснили, что в сегодняшней Москве пешеход бессилен перед автомобилем, так же как «жигуль» бессилен перед «мерсом», так же как «мерс» бессилен перед черным внедорожником с тонированными стеклами. В городе, который живет по закону джунглей, выживает сильнейший.
Я могу это запомнить. Но не в состоянии этого понять.
Когда я рос, в моем городе было много правил — всюду свои. В школе, дома, на улице, на комсомольском собрании. Им можно было не подчиняться, но их можно было усвоить, как таблицу умножения, в которой дважды два — пять.
А сколько это сегодня? Граждане! Кто-нибудь может ответить?