Этот страх был в крови у наших бабушек и дедушек, передавался по наследству нашим родителям. 27 миллионов репрессированных в СССР, 125 тысяч — в Казахстане! Это коснулось почти каждого. И это было совсем недавно. Каких-то 70 лет назад. Даже меньше. Репрессии начались в 20-х годах и закончились только со смертью Сталина. И то не совсем. Но, несмотря на прошедшие годы, несмотря на то, что архивы вроде бы открыты, остается много белых пятен. КНБ не спешит делать достоянием общественности допросные листы. Во многих городах бывшего Союза в темницах НКВД устроили музеи для посетителей. Их заводят в камеры, где люди ждали приговоров. Наши камеры — закрыты до сих пор. В здании, где пытали и расстреливали, — банк, медицинский центр, столовая, фирмы. Но здание все такое же серое, невеселое. Там под ним — целый пыточный город. И об этом не забыть.
Власти выделили целый день для памяти — 31 мая. К 70-летию самых массовых расстрелов государство запланировало мероприятия: выставки, конференции... Вот только постр
Жертвы и палачи
В этом году исполняется 70 лет печально известному в истории нашей страны 1937 году. В Казахстане большой террор имел свою специфику
«Голощекинщина»—кровавый пролог
70 лет назад в Москве открылся ставший трагическим мартовский пленум ЦК КПСС. Главным вопросом на повестке дня стояло усиление борьбы с «врагами народа». У многих это понятие ассоциируется исключительно с эпохой «большого террора» конца 30-х годов. Это не совсем так: термин «враги народа» в употребление ввел Ленин сразу после октябрьской революции, и этот ярлык стали навешивать на неугодных большевикам людей. Под это определение попадали целые политические партии. Так, первой партией врагов народа стали конституционные демократы (кадеты), в Казахстане же такого звания немедленно «удостоилась» партия «Алаш». И первое время отношения большевиков и алаш-ордынцев действительно были откровенно натянутыми. Однако в 1920 году Ленин нанес сильнейший удар по оппонирующей большевикам партии: предоставил Казахстану автономию—то есть сделал то, на чем держались основные положения «Алаша». И часть членов этой партии заключили с большевиками перемирие.
Годы НЭПа—1921—1928—ознаменовались и некоторой политической либерализацией. В РКП(б) еще теплилось подобие внутрипартийной демократии—правая и левая фракции пока могли дискутировать между собой о судьбах развития Советского Союза. Но прежде чем, согласно выражению отца народов, «отбросить НЭП к черту», принялись за свертывание политической свободы. Своего рода полигоном полит-террора выпало быть нашей республике, когда Казахский крайком возглавил один из палачей царской семьи—Филипп Исаевич Голощекин. Тогда-то по Казахстану и прокатилась волна арестов интеллигенции, выступающей против насильственного насаждения совхозов и колхозов. Репрессиям подвергались в основном партийные работники, такие как Сакен Садвакасов, и общественные деятели—писатель Габит Мусрепов. Голощекин на свои действия получил карт-бланш от Сталина. Особо пострадало сельское хозяйство: поголовье скота снизилось почти на три четверти, а в 1931—1932 годах в Советском Союзе грянул невиданный голод—Казахстану и Украине причинено больше всего ущерба. Но главная миссия—слом политического сопротивления местной интеллигенции—была осуществлена блестяще.
«Голубая ежевичка»
У главного действующего лица трагедии 1937—1938 годов Николая Ежова многое связано с Казахстаном. Некоторые историки считают, что свое кровавое мастерство Николай Иванович также оттачивал на нашей республике, однако это неправда.
Впервые судьба забросила Ежова в Казахстан в 1923 году. Тогда он и не подозревал, что работа в этой неизвестной ему центральноазиатской стране станет для него началом восхождения к вершинам власти. Николай Иванович Ежов был достаточно серым, безынициативным, но исполнительным партработником, и всегда покорно следовал воле партии—куда бы она его не забрасывала.
Так случилось, когда будущий «железный нарком» стал секретарем Семипалатинского губкома. Незнание и игнорирование местной специфики сыграло с ним плохую шутку. Многие местные жители, жившие в Семипалатинске в те годы, вспоминали о Николае Ивановиче как о замкнутом и странном человеке, но то чудовище, каким он станет в конце 30-х, в нем тогда не разглядел никто. Ежова с сильным понижением перевели в Оренбург—тогдашнюю столицу Казахской АССР. Однако позже, в Кзыл-Орде (в 1925—1929 годах столица КазССР) Ежов показал себя очень активным работником и вскоре дослужился до третьего секретаря Казкрайкома. В те годы он дружил со многими представителями интеллигенции. Известный писатель Юрий Домбровский писал о нем: «Среди моих знакомых нет ни одного человека, который сказал бы о Ежове плохо. Это был отзывчивый, гуманный, мягкий и тактичный человек». Кзыл-ординский учитель истории и литературы Ажгиреев вспоминал, что Николай Иванович отзывался на любую малозначительную и мелочную просьбу и всегда исполнял ее.
Позже, когда этого учителя осудят, Ежов не ответит ни на одно его письмо с просьбой о помиловании или пересмотре дела.
Впрочем, многие знакомые Ежова уже в те годы замечали его, мягко говоря, неординарные пристрастия. В частности, то, что жене он предпочитал мужскую компанию, а в помощники выбирал юношей приятной внешности. Свою нетрадиционную сексуальную ориентацию Николай Иванович особо и не скрывал. Это, кстати, впоследствии будет отягчающим обстоятельством, когда его арестуют. Да и на следствии, когда ему будут вменять в вину и заговор с иностранными державами, и готовящееся покушение на Сталина, и прочие злодеяния, Ежов будет отрицать все, кроме гомосексуализма.
Именно когда Ежов работал в Казахстане, на него обратил внимание сам Сталин. Со своей непринужденной фамильярностью он окрестил Николая Ивановича «ежевичкой» (и называл его так вплоть до его ареста в 1939 году). В 1927 году он покинул Казахстан, продолжая взбираться к вершинам власти.
Репрессии при любимом руководителе
Период 1932–1935 годов в истории сталинского СССР можно рассматривать как потепление. Позади были муки раскулачивания, Голощекина отозвали в Москву, казахстанскую парт-организацию возглавил Левон Исаевич Мирзоян. В отличие от Голощекина нового руководителя местное население встретило доброжелательно, и Левон Исаевич не обманул ожиданий казахстанцев. Именно при нем Казахстан получил полноправный статус союзной республики. Казахи же на свой манер даже называли его Мырзажаном. Население вздохнуло с облегчением—казалось, все страшное уже позади…
Население, как и руководство Казахской ССР, было далеко от московских интриг, и в конце 1934 года даже не подозревало, что ад, который, казалось бы, пережит, возобновится буквально через несколько месяцев…
1 декабря произошло событие, которое обрекло на гибель миллионы людей,—убили Сергея Мироновича Кирова. Споры: причастен ли Сталин к его убийству, идут и по сей день, но то, что смерть человека № 2 в стране вождь использовал, как повод для организации судилищ по всей стране,—неоспоримый факт. Уже через четыре дня Верховный Совет принял «Закон от 1 декабря». По нему следствие нужно было вести по следующим правилам:
1. Следствие по этим делам заканчивать в срок не более 10 дней.
2. Обвинительное заключение вручать обвиняемым за одни сутки до рассмотрения дела.
3. Дела слушать без участия сторон.
4. Кассационного обжалования приговоров и ходатайств о помиловании не допускать.
5. Приговор к высшей мере наказания приводить в исполнение по вынесении приговора.
Примерно еще год страна жила в предчувствии трагедии, и она действительно случилась —аресты начались еще в 1935-м, однако тогда они были не такими массовыми, и многие надеялись, что эта очередная советская кампанейщина вот-вот закончится. Как бы не так!
В Казахстане бывшим членам партии «Алаш», которые уже давно спокойно и добросовестно работали в советских учреждениях, стали припоминать нелицеприятное прошлое. В том же 1935 году арестовали Мыржакыпа Дулатова, который скончался в лазарете Соловецкого лагеря. Арестовывали не только «алашевцев», но и настоящих большевиков—Сакена Сейфуллина, Турара Рыскулова, Ораза Исаева и многих других. Судьба многих из них трагична и загадочна. Так, например, по официальным данным, Ахмета Байтурсынова расстреляли в 1938 году, однако Александр Солженицын в своих мемуарах писал, что видел его живым в Экибастузском лагере незадолго до своего освобождения в 1953-м.
Казахстан же тогда обрел репутацию места ссылок. В АЛЖИРе можно было встретить жен и детей вчерашних творцов революций, сегодняшних «врагов народа». Жена врага советской власти № 2 Николая Бухарина Анна Ларина с дочерью жила в ссылке в Петропавловске. А дочь Григория Зиновьева Ольга даже училась в Алма-Ате.
— Мы все знали, что эта девочка—«дочь врага народа»,—рассказала «Огоньку» пенсионерка Надежда Козлова, учившаяся в 1949—1954 годах на химфаке КазГУ.—И завидя ее, каждый раз перешептывались. Она, кстати, никогда не скрывала, кто ее отец, и даже гордилась этим, не боясь быть наказанной. Но советская пропаганда была в те годы на высоте, и мы дочь Зиновьева, мягко говоря, презирали и сторонились.
Левон Мирзоян как мог пытался остановить маховик репрессий. И иногда даже казалось, что ему это удалось. В 1939 году репрессии стремительно пошли на спад. Левон Исаевич и вверенная ему республика вздохнули с облегчением, но судьба руководителя казахской компартии была решена. В октябре того же 1939-го Мирзояна пригласили на традиционное заседание Верховного Совета СССР. В Москву глава Казахской парторганизации отправился из Алма-Аты на поезде, не ожидая ничего дурного. Левон Исаевич уже был под Коломной, когда поезд неожиданно задержали и предъявили ордер на арест Мирзояна. Его судьба не помиловала…
Кто как закончил?
Колесо истории раздавило всех: и тех, кто командовал террором, и тех, кто искренне хотел защитить своих сограждан. Первым в декабре 1939 года расстреляли Мирзояна. Через несколько месяцев, в феврале 1940-го, казнили Ежова. По слухам, перед смертью Николай Иванович сказал своим палачам: «Передайте Сталину, что я умру с его именем на устах!» Дольше всех продержался Голощекин. Ему даже удалось пережить террор 1937—1938 годов. Почивая на лаврах, он спокойно жил до июня 1940 года. Обвинения, предъявляемые ему, не отличались оригинальностью. Первоначально он был приговорен к 10 годам без права переписки. Но уже в другие трагические для страны дни—в августе 1941 года—его постигла судьба остальных.
КОНСТАНТИН КОЗЛОВ
РЕПОРТАЖ
Музей национальной безопасности
Телефон Музея истории политических репрессий молчал. Тогда мы пошли по адресу Наурызбай батыра, 108: если верить справочникам и собственной памяти, именно в бывшем здании НВКД по полному праву в 2003 году расположился музей. Пришли…
Перемена мест
Вместо музейных работников туда-сюда снуют банковские служащие. Взамен музейной тишины—трескотня кассовых аппаратов. О том, что еще совсем недавно здесь располагался музей, напоминает только постамент у здания.
«Неужто закрыли?»—мелькнула мысль. В банке не смогли сказать, что стало с музеем.
Судьбу его прояснили только в акимате. Как оказалось, произошло объединение с Музеем города Алматы.
— У нас пока, к сожалению, нет экспозиции,—развела руками заведующая отделением Музея истории политических репрессий Назира Жакуова.—Все хранится в фондах.
К 31 мая—Дню памяти жертв политрепрессий, мы, конечно же, все откроем.
Но, скорее всего, место над кинотеатром «Искра»—временное прибежище. Сейчас готовится новый проект—там, где чудом сохранились остатки Верненской крепости, собираются сделать большой историко-культурный комплекс. В одной из сохранившихся казарм, возможно, будут размещены экспонаты, свидетельствующие о страшном тридцать седьмом годе.
— На самом деле репрессии начались в 20-х годах и закончились только в пятидесятых,—рассказывает директор Музея истории города Алматы Ербулат Ауэзов.—Но мы помним 37-й—самый страшный год. Поэтому в этом году получается своеобразный юбилей. В акимате пройдет научно-практическая конференция. 31 мая все поедут в Жаналык—место захоронения расстрелянных.
Свидетели
В Музее города Алматы более 20 тысяч экспонатов. 6—7 тысяч из них относятся к Музею политических репрессий. Главным образом—документы, копии приговоров. Перед нами дела Байтурсынова, Сейфуллина, Майлина… К папкам прикреплены фотокарточки. Последние снимки перед расстрелом. В деле 22 стандартных вопроса—где, когда родился, состоял ли в партии, где проживал до и после 17-го года. Все дела, как братья-близнецы: ордер на арест, протокол, приговор, справка о расстреле и определение—документ о реабилитации. На расследование особо время не тратили: месяц—и хватит. Дело Беимбета Майлина начато 6 октября 1937-го, закончено 28 ноября того же года. Судебный процесс, как правило, длился 15 минут. Еще здесь хранятся ложные справки, которые отправляли в 40-е годы родственникам: мол, ваш муж умер в лагере от порока сердца. Хотя на самом деле человек получил пулю в затылок еще в 1937-м… Чудовищная государственная машина врала легко и беззастенчиво. Кроме дел, собирают и фотографии. 
По принципу—до ареста и после. Чтобы сравнить, увидеть разницу.
Еще есть вещи репрессированных. Правда, их мало—после ареста личные вещи, как правило, пропадали. Но что-то все же сохранилось. Например, записные книжки, футляр для карандаша, ручки.
— Ищем вещи повсюду. Обращаемся к родственникам. Ходим в антикварные салоны,—рассказывает Назира Кудайбергеновна.—Там встречаются конфискованные вещи. Например, в 30-х годах общественные деятели любили носить белые рубашки с вышивками. А недавно мы там приобрели правительственный телефон. Тоже свидетель времени.
Собрать документы помог архив КНБ. Именно оттуда поступили копии дел Сакена Сейфуллина, Майлина, Байтурсынова и многих других. Правда, листы с допросами музейщикам увидеть так и не удалось. Видимо, есть еще тайны.
Архипелаг Карлаг
В прошлом году сотрудники музея ездили в командировку в Карагандинскую область. Из таких поездок обычно привозят поделки узников. Вот газетница из черной ткани. На ней вышиты красные гвоздики. Хороший подарок для начальника лагеря или охранника. В АЛЖИРе женщины шили из своих обносков подарки детям. Вазипа Майжолова-Куленова жива до сих пор, ей уже 96 лет. Ее мужа расстреляли, а саму осудили на 10 лет. В музее хранится одежда, которую она шила в лагере для своей дочки Клары и отправляла на свободу. Из комбинации смастерила кофточку, вышила на ней узоры. Женщины вышивали на всем, что попадало под руку,—на полотенцах, салфеточках. У жены Мансура Гатаулина, узницы АЛЖИРа, был шерстяной платок. Она относила его весь свой срок—8 лет. Платок этот теперь хранится в музее—коричневый, в дырах, залатанный. Свидетель страшных испытаний своей хозяйки и целого поколения.
—Вы знаете, оказывается, даже колючая проволока бывает разная,—говорит Назира Кудайбергеновна.—В 30-х—очень прочная. Это мы поняли, когда побывали в КарЛаге. Это было государство в государстве. Там было свое сельское хозяйство, выставочный зал. Был Мамочкин дом—где женщины рожали и где дети росли, пока их не отдавали в интернат. Есть мамочкино кладбище. В поселке Долинка, где и был КарЛаг, до сих пор живут потомки репрессированных. И до сих пор живы некоторые охранники. У тех и у других страх в крови. Они и сейчас боятся и не любят вспоминать о тех временах.
P.S. Дети репрессированных (которые сами уже давно бабушки и дедушки) приходят в музей редко—они не любят вспоминать то время. Тяжело. Когда их приглашают на презентации Книги скорби, они соглашаются с трудом. Главным образом сюда приходят школьники, студенты и иностранцы…
СВЕТЛАНА РОМАШКИНА
«Тот тридцать-окаянный год...»
Людей, попавших под страшную машину репрессий, давно нет в живых. Сейчас свидетелями этих преступлений могут выступать только их дети. Даже те, кому тогда было по два-три года—потому что жуткие воспоминания хранила и детская память, которая обычно бывает легкой и короткой…
Кудайберген Жубанов
Даже современники признают Кудайбергена Жубанова титаном науки. Один из основоположников казахской лингвистики, ученый Жубанов сделал столько, сколько потом не смогло создать целое поколение языковедов. Он знал 18 языков и был первым, кто написал учебники казахской грамматики для школ и вузов. Судьба щедро одарила талантами не только его. Родной брат Кудайбергена—выдающийся композитор Ахмет Жубанов. Но даже блестящая биография не спасла их от тяжелых жерновов советской системы.
—Мне не было еще 4 лет, когда папу арестовали,—вспоминает дочь Кудайбергена Кызгалдак Жубанова.—За ним пришли 19 ноября 1937 года. В тот день мы как раз забрали маму из роддома, за неделю до этого родился мой младший брат. Но когда пришли те люди, папы не было дома.
Их появления не ждали. Неразговорчивые и холодные, они напугали всех домочадцев. Время было смутное, но даже в страшных снах они не могли представить, что их интеллигентного и умного отца могут забрать. По-настоящему стало не по себе, когда старшая дочь, увидев отца, поспешила открыть дверь, а ее грубо перехватили.
—Они заперлись в кабинете и о чем-то долго разговаривали,—продолжает Кызгалдак.—Через некоторое время отец вызвал маму и сказал, что его объявили врагом народа. После этого его увезли…
На следующий день чекисты приехали с обыском. На ковер бросали все, что могли найти: бумаги, документы, вещи. В поле зрения попала даже детская игрушка—ружье, которое в описи пометили как «винтовка». Обчистив комнату, ковер сложили и увезли. Жубанова обвинили в связи с троцкистами, подготовке антисоветских выступлений и в японском шпионаже. Нелепое обвинение было основано на том, что Кудайберген Куанович собирался изучать японский язык…
Жена Жубанова осталась с шестью детьми на руках. Первые два месяца, когда ее пускали на свидания, она еще во что-то верила—не может быть, чтобы власть не понимала, какой Кудайберген безобидный и простой человек. Ведь он столько сделал для страны и народа.
—Однажды он попросил собраться нас всех,—говорит Кызгалдак Жубанова.—Долго смотрел на каждого из нас. Поднял нас с сестренкой на руки, вытащил из карманов конфеты, прижал в последний раз и отпустил. Сестренка начала плакать и цепляться за него, но ему уже нужно было идти. Это был последний раз, когда мы видели отца…
Им сказали, что его отправляют в Сибирь на 10 лет. А оказалось, что расстреляли в поселке Жаналык 25 февраля 1938 года. Тем морозным утром он стоял в яме со связанными руками и ждал пули в затылок.
Он умер в один день с Сакеном Сейфуллиным, Санжаром Асфендияровым, Сейткали Мендешевым и многими другими. Их было 38 человек. Самые лучшие люди страны. Интеллигенция. Честь и совесть нации.
О его смерти родные узнали лишь спустя двадцать лет. 22 февраля 1958 года Кудайбергена Жубанова посмертно реабилитировали. В тот день к ним домой пришли его друзья и коллеги: Мухтар Ауэзов, Смет Кенесбаев, Маулен Балакаев, его брат Ахмет Жубанов и многие другие. Сильные мужчины не могли удержаться от слез. Но жизнь Кудайбергена Жубанова продолжилась в его детях. Гены берут свое—трое из них стали кандидатами наук, а один даже имеет докторскую степень.
Гадильша Аяпбергенов
Трагедия семьи Аяпбергеновых почти характерна для того времени. 37-й год унес жизни шестерых ее членов. Первым погиб отец Аяпберген Науанов, которого обвинили в шпионаже в пользу Турции. Постепенно уничтожили всю мужскую часть. Гадильша Аяпбергенов всегда жил несколько обособленно от своей семьи. В детстве его отдали в интернат Оренбурга, позже учился в институте в Алма-Ате, где и остался преподавателем. Там же влюбился в свою студентку Зейнегуль Мадалиеву.
—Мама у меня была очень красивой, за ней все ухаживали. В том числе и Ильяс Джансугуров,—с улыбкой говорит их дочь Алия.—У нее были такие длинные волосы, что она каждый месяц по 10 сантиметров отрезала.
В 1934 году Аяпбергеновы получили направление в Ленинград, где Гадильша поступил в аспирантуру университета имени Герцена. В любимом городе родились двое его детей: дочь и сын. На защите кандидатской диссертации молодому казаху неожиданно дали докторскую степень. Ему единственному удалось доказать теорему, которую до этого никто не мог решить.
—Я до сих пор не знаю, что это за теорема,—сокрушается Алия-апай.—В то время я была слишком мала, а потом имя отца специально нигде не упоминали. Ведь он был врагом народа.
Но это было после. А тогда заведующий кафедрой физики Ленинградского института жил своей научной жизнью и не подозревал, что над ним сгущаются тучи. Гром грянул в 1937 году.
—Это был вечер. Мы собирались ужинать, когда в дверь постучали. Вошли какие-то люди и сообщили отцу, что он объявлен врагом народа. Папа начал говорить, что это недоразумение, но они все равно его увели. Тогда мама закрыла скатертью дастархан и сказала, что не будет есть, пока он не вернется. Это был последний раз, когда мы видели отца. А когда стало ясно, что он уже не вернется, мама пошла и сфотографировалась с распущенными волосами. По казахскому обычаю волосы распускают, когда случается самое большое горе. Она писала Сталину и Молотову, но ничего уже не могло помочь. Мы не могли выехать из Ленинграда до самой войны. Жизнь была настолько голодной, что матери пришлось обрезать и продать свои роскошные волосы—чтобы купить продукты.
В 1941 году им все же удалось вернуться в Шымкент к родителям Зейнегуль. Ее отец собрал под своей крышей всех дочерей и снох, чьи мужья были расстреляны. До сих пор непонятно, как ему удалось прокормить такую ораву людей: ведь только детей в его доме было 15 человек. А тут болезнь, начавшаяся еще в Ленинграде, свалила Зейнегуль с ног—у нее развилась тяжелая форма туберкулеза. Денег на лечение катастрофически не хватало.
—К тому времени мы уже все продали в доме,—вспоминает Алия-апай.—Единственное, что оставалось,—персидский ковер, который отец купил мне на день рождения. Я помню, однажды ночью мама плачет и говорит мне, десятилетней: «Доченька, ты разреши его продать. Я знаю, что папа очень хотел, чтобы он был твой, но мне нужно лечиться. Я обещаю, что потом куплю тебе еще лучше». Конечно, я была только рада помочь ей.
Лечение не помогло. Когда-то первая красавица в своем институте, Зейнегуль Аяпбергенова умерла в 27 лет в страшной нищете и муках. Маленькая Алия попала в детский дом. Ее жизнь заслуживает отдельной истории. Но все последующие годы перед ее глазами стоял образ отца—самого честного и умного. Имя Гадильшы Аяпбергенова было реабилитировано в 1960 году.
Вазипа Майжолова-Куленова
Их осталось всего двое в Алматы: она да Мария Даниленко—женщины, прошедшие ад на земле—АЛЖИР. В Акмолинском лагере жен изменников родины находились когда-то первые леди страны: жены крупных партийных работников, лучших представителей интеллигенции. Вазипа-апа была супругой директора совпартшколы Семипалатинска. В один из дней страшного 37-го года он пошел на партсобрание и больше не вернулся. Вазипу арестовали в 1938-м, через две недели после того, как мужа расстреляли. Трехлетнюю дочь Клару вначале определили в детдом, но потом вернули свекрови.
—Судили меня те самые беспощадные «тройки»,—вспоминает Вазипа-апа.—Меня спросили: «Ваш муж—враг народа?» Я ответила: «Нет!» Мне сказали: «Иди, восемь лет». Вот и весь суд.
Она просидела от звонка до звонка. На швейной фабрике Вазипа давала 300 процентов нормы. Думала, что сможет выйти досрочно. Документы на нее действительно готовились. Но… перепутали фамилии. И вместо Майжоловой на свободу вышла Мухамеджанова. И опять на год отложилась встреча с дочерью.
—Я почти ничего не помню из того периода, когда меня в три года определили в детский дом,—продолжает ее дочь Клара.—Но зато помню, как я прыгнула на шею своему дяде, который пришел за мной, и не хотела отцепляться. И до возвращения матери я оставалась очень испуганным ребенком, который всегда держался за подол бабушкиной юбки.
Теплой встречи не произошло. За все эти годы они стали чужими.
—Она не хотела общаться со мной,—говорит Вазипа-апа.—А я сомневалась, моя ли это дочь? У нее было родимое пятно на ноге в виде сердечка. Ночью легли спать, а я сразу к ноге—есть или нет? Есть! Поцеловала его и успокоилась. Только после этого и начали привыкать друг к другу.
Сегодня Вазипе-апа почти 97 лет. Последний год она ничего не видит, но ясности ума и бодрости духа ей не занимать.
—Мама у меня все равно очень живая,—с улыбкой говорит Клара.—Мы загадали, что она должна прожить не меньше 100 лет, поэтому не переживаем.
МАДИНА ИСКАКОВА
И не друг, и не враг—а так…
В советские годы в Казахстане располагалось 11 лагерей, где содержались «враги народа» и их семьи. Народу в них было больше миллиона. Около 125 тысяч жителей самой республики были объявлены изменниками родины, а 22 тысячи из них—расстреляны.
В начале 90-х годов по всему бывшему Советскому Союзу начались массовые общественные покаяния перед людьми, пережившими репрессии в ГУЛАГе, трудармиях и спецпоселениях. Казахстан в числе первых государств СНГ—14 апреля 1993 года—принял Закон «О реабилитации жертв массовых политических репрессий». До сего дня в него 8 раз вносились поправки и дважды приостанавливались действия отдельных статей. Цель закона—возмещение морального ущерба: восстановление доброго имени, возвращение всех званий, наград и статуса, и материального ущерба—единовременные выплаты, ежемесячные пособия, социальные льготы. Другими словами—попытка восстановить справедливость по отношению к людям, подвергшимся массовым политическим репрессиям. Согласно закону, реабилитированные граждане подразделяются на жертв политических репрессий и пострадавших. Правда, справедливость в раздаче определений «жертва» и «пострадавший» сомнительна. Если у ребенка были репрессированы родители, вследствие чего он остался без родительского попечения, то его родители признаются жертвами политических репрессий, а он сам—пострадавшим от политических репрессий.
Для начисления денежной компенсации гражданину необходимо получить справку о признании его жертвой либо пострадавшим от политических репрессий. Для этого нужно собрать неимоверное количество труднодоставаемых свидетельств (например, подтвердить достоверность решений, вынесенных внесудебными органами: «двойками», «тройками», особыми совещаниями), обратиться с ними сначала в суд по месту жительства, потом—в прокуратуру. Но решение о выплате компенсаций несколько раз меняли: сначала их выплачивали только жертвам, считая детей репрессированных взрослых лишь пострадавшими, потом решение о выплате льгот приостанавливали, а потом заменили льготы на ежемесячные пособия.
Сумма ежемесячного пособия почти символическая, но и ее пытаются отстоять в судах. Сегодня остались в живых в большинстве своем дети «врагов народа», которые вместе с родителями когда-то были депортированы в спецпоселения. Закон их страдания не учитывает и жертвами их не считает. Теперь, спустя 70 лет, они ищут справедливости в судах—и не находят ее.
Десять лет назад, в 1997 году, в Астане был торжественно открыт монумент памяти жертв политических репрессий. В новую столицу специально для памятника привезли капсулы с землей с мест захоронения политических заключенных из казахстанских лагерей «КАРЛАГ», «АЛЖИР» и «Жаналык». А в этом году власти города решили, что «… Монумент не отражает акты геноцида против казахского и депортированных в Казахстан народов. Все это не позволяет считать данный монумент объективно отражающим историческую правду». Поэтому на берегу Ишима, в центре Астаны, ему не место. Поговаривают о перенесении его в село Малиновка, на месте которого и находился лагерь «АЛЖИР». Проект памятника был когда-то отобран на конкурсной основе, а теперь стал неуместным. Астанчане усилиями общественных организаций пытаются предотвратить перенос монумента и обещают принять меры—от гражданского караула до пикетов и объявления «вотума недоверия» акимату города. Ответа пока нет, равно как и нет четкого законодательного понимания, кто из репрессированных в тридцатые-пятидесятые годы имеет сегодня право на льготы, компенсации и пособия. Спустя семь десятилетий мы пытаемся хоть как-то восполнить утраты тех, кто вынес самое тяжкое, что только было в нашей истории. Пока получается неказисто: с горем пополам, с огрехами и недоразумениями…
ЕВГЕНИЯ САЛАГДИНОВА