Редкому философу удается увидеть реализацию своих идей на практике — а вот Фукуяме удалось. Политика США последних лет проводится, можно сказать, «с Фукуямой в сердце». Ведь именно его знаменитый «Конец истории и последний человек» (1992), в котором, коротко говоря, утверждается, что, кроме демократии, альтернативы у мира нет, — стала идейной базой для политики неоконсерваторов в главе с Бушем. И в случае с Ираком, например, Америка лишь решила немного «ускорить» теорию Фукуямы. Новая книга Фукуямы отчасти выглядит и как оправдание за нелепые действия США в Ираке, и вообще за вульгарно понятые идеи философа. Это все равно как если бы Маркс восстал из гроба и написал Ленину письмо — типа «вы меня неправильно поняли». Конечно практика всегда грубее теории, однако и на самого Фукуяму быстрота реализации его идей произвела гнетущее впечатление. В новой книге он выступает большим ортодоксом, чем в прежних. Консерватором практически выступает. Основым принципам он, конечно, не изменяет, но в шуме демократического мотора появляются и другие нотки: например, Фукуяма пишет, что существование стран «переходного типа», «серой зоны», то есть с полудемократиями или имитационными демократиями, есть не ошибка природы, а закономерность истории. И с этим придется мириться — поскольку декоративная демократия в иных случаях более продуктивна, чем искусственно взращенный либерализм, не обоснованный ни исторически, ни политически. Однако при этом Фукуяма вовсе не отрицает роль США как мирового полицейского — как это подают наши политологи из патриотического лагеря: Фукуяма, напротив, призывает США — раз уж так сложилось — стать хорошим, образцовым полицейским, а не мировым ковбоем, который сперва стреляет, а потом думает. На прошлой неделе Фрэнсис Фукуяма встречался с представителями российских СМИ; также он ответил на вопросы «Огонька»:
Господин Фукуяма, в последней книге вы выступили не столько в роли философа, сколько публициста. Видно, что вам важно было успеть побыстрее высказаться на волнующую тему — чтобы вас услышали...
Да. Мой интерес вызван сегодняшним доминированием США во всех мировых сферах — в военной, экономической, культурной. США постарались максимально использовать эту позицию, чтобы повлиять на ситуацию в мире. Это, конечно, было связано с заботой о безопасности, борьбой с терроризмом, особенно после 11 сентября. Но — и об этом часто забывают — также с идеалистическим подъемом, который сохраняется в США, по распространению демократии во всем мире. Иракская кампания стала в этой истории поворотным моментом: она вызвала в мире обратную реакцию — направленную уже против США. Эта реакция в каком-то смысле сегодня направлена и против демократических идеалов вообще. Антиамериканизм и антилиберализм сильно переплелись в сознании многих. Впрочем, антиамериканизм был в каком-то смысле неизбежным: влияние Америки сегодня несравнимо ни с одной страной. Сегодня, мне кажется, пришло время попытаться вновь сформулировать принципы нашего отношения с миром. Я считаю, что влияние Америки всегда было сильнее, когда осуществлялось не при помощи военной силы, а собственным примером — являясь успешной демократией, экономикой, соблюдением прав человека, — тем, что я называю мягким влиянием.
Часто ловлю себя на мысли: в той или иной ситуации я могу поступить по-русски, а могу — по-европейски. Может ли государство с тысячелетней историей поступиться национальными особенностями, вступая на путь либерализма? Или все-таки демократии в разных странах всегда будут отличаться?
Мой учитель Сэмюэль Хантингтон в книге «Схватка цивилизаций» определил Россию в качестве цивилизации, которая существует отдельно от Западной Европы и Северной Америки. Это случилось благодаря двум факторам: влиянию православной церкви и более тоталитарной традиции России. Я тоже считаю, что влияние национальной культуры нельзя не учитывать, но в современном глобальном мире эти границы гораздо быстрее стираются. Страны и народы начинают существовать вместе и влиять друг на друга, а значит, прийти примерно к одним базовым стандартам — дело времени. Причем здесь нет необходимости применять какие-то изуверские технологии. Если страна хочет модернизации, то она должна начать с хорошего управления. Значит, в разных странах, стремящихся к демократии, будут создаваться схожие институты. Да, люди справедливо требуют, чтобы государство было сильным и поддерживало порядок, однако при этом желательно, чтобы государство было подотчетно гражданам. Мы видим, как процесс либерализации по-разному происходит сегодня в Китае, Индии, в долгосрочной перспективе — в России. Все это доказывает только одно: модернизация в мире идет с очень небольшой скоростью. Мы обречены в некоторых случаях наблюдать режимы переходные — между тоталитаризмом и демократией. Вот Китай сейчас не является демократической страной, однако в экономике там произошли большие перемены. Вот мы и посмотрим: изменятся ли со временем политические институты в Китае сами собой или нет.
В Европе и Америке философия имела традиционно сильное влияние на политиков. Сохранилась ли сегодня традиция взаимодействия интеллектуалов и политиков на Западе — как это было в 60-е годы, в 90-е?
Боюсь, что нет. Хотя бы потому, что, например, современные европейские философы совершенно не затрагивают проблем практических, животрепещущих, зато очень много сил уделяют вопросам второстепенным. Вот, например, Западная Европа уже 10 лет назад столкнулась с проблемой самоидентификации. В одном Берлине живут миллионы мусульман, которые хотят жить в соответствии с собственными традициями. Европейцы же хотят, чтобы мусульмане уважали традиции Старого Света. Я писал в новой книге о том, что Америка переоценила мусульманскую угрозу для себя после 11 сентября. Потому что основные конфликты будут возникать как раз на территории старой Европы.
Вот если помните, весь мир был поражен тем, что террористы-мусульмане в Лондоне были все с высшим европейским образованием, а некоторые даже — гражданами Великобритании. Это подавалось как казус, нелепость — тогда как именно это многое и объясняет: терроризм, джихадизм вызван не мусульманским влиянием, а именно отчужденностью мусульман за границей от своей культуры. Терроризм — это в конечно итоге реакция на чуждость, непонимание и одиночество. И даже новейшие учения радикалов имеют меньше общего с традиционным исламом и больше заимствований из европейских, крайне левых и крайне правых радикальных движений в Европе XX века.
Словом, сосуществование двух культур в Европе — важнейшая проблема. Но честно говоря, я не вижу сегодня ни одного европейского философа, который бы всерьез занимался этой проблемой.
Что не мешает резким действиям и заявлениям политиков…
Да, как Саркози во Франции, который пытается справиться с ситуацией методами, присущими всем политикам. К сожалению, мы сегодня наблюдаем огромный разрыв между гуманитарной сферой и политикой, между мыслью и действием. Это проблема не только Европы: во всем мире практика глубокого теоретического осмысления глобальных проблем уходит на второй план. С другой стороны, откуда им взяться: постмодернистская практика привела к вакууму ценностей, а без ценностей не бывает ни общества, ни государства, ни политики. Общее состояние американской философии не очень отличается от европейской.
Ваша новая книга выглядит в какой-то степени оправданием за «Конец истории» за то, что вас не так поняли и решили «стимулировать процесс демократии» — как в Ираке. Особенно забавно, что вы называете администрацию Буша «ленинистами» — за их волюнтаризм.
«Конец истории» была работой идеалистической, и даже скажу, что в какой-то степени это была марксистская книга. Маркс считал, что мир постоянно модернизируется, и я так считаю: но в отличие от Маркса я уверен, что модернизация мира приведет не к коммунизму, а к либеральной демократии. Однако в книге моей было совершенно ясно сказано: процесс демократизации длительный, он необъясним логически, не связан с экономическим процветанием или отставанием… Демократия — это вообще загадка. Неизвестно, почему она возникает. И тем более этот процесс нельзя ускорить искусственно. Но администрации Буша показалось, что на Ближнем Востоке процессы демократизации шли недостаточно быстро и они решили ускорить этот процесс. За такое вольное обращение с историей я и назвал «бушистов» «ленинистами», которые тоже попытались в свое время завертеть колесо истории с большей скоростью. Проблема любых политиков-идеалистов в том, что они считают, будто историю можно двигать вперед при помощи одной политической воли. В этом уверена была Америка, вступая в Ирак, та же уверенность была и в 30-е годы в СССР. И, думаю, это будет всегда: политики если и используют чьи-то идеи, то только для достижения своих целей. Что мы и наблюдаем сейчас.