Сегодня отличить хороший сериал от плохого — очень просто: если рекламная пауза кажется кощунством, значит, сериал хороший. И наоборот. Реклама в сериале «Завещание Ленина» — о чудовищной судьбе Шаламова, автора «Колымских рассказов», отсидевшего 20 лет — смотрелась особенно страшно. Режиссер телефильма Николай ДОСТАЛЬ после премьеры «Завещания» испытывает смешанные чувства победы и разочарования.
Вы как-то сказали, что для вас Шаламов — это пример сверхчеловечности. Как этот опыт применим сегодня — ведь нынешняя жизнь как раз не приемлет сверхусилий?
Называя его сверхчеловеком, я имел в виду прежде всего сверхвыживаемость. Духа и тела. Духа — даже больше. Убивает, писал Шаламов, большая пайка, а не малая. Когда ты не предаешь, не становишься стукачом, нарядчиком — только так есть шанс выжить в лагере. Шаламов всю жизнь жил «на малой пайке» — это его и спасло. Во всех смыслах.
Но эта позиция прямо противоположна нынешней морали общества: перефразируя Шаламова, можно сказать, что сегодняшний принцип — брать от жизни лучшую, самую большую пайку, даже если подавишься.
Общество потребления только на первый взгляд сняло проблему нравственного выбора. Вы думаете, этой проблемы нет в сегодняшней корпоративной среде? Да, для нынешнего человека не существует угрозы лагерного унижения, «Освенцима без печей», как называл
ГУЛАГ Шаламов, нет страха физического наказания. Но для всякого человека главным является не то, что было когда-то с кем-то — в другой жизни, а его собственные страдания, то, что с ним происходит сегодня. И нам не дано узнать, какие нравственные муки человек испытывает сегодня от своей нереализованности, от непонимания…
Даже и выражения такие появились — «духовный ГУЛАГ», «внутренний ГУЛАГ».
Твою стойкость и нравственность сегодняшняя жизнь испытывает на прочность не меньше, чем всегда. И ты, как всегда, должен уметь противостоять. Но когда речь заходит о крепости духа, принято ориентироваться на высшие ориентиры. Шаламов — стоик, страстотерпец. Это высший, невероятный тип поведения, он под силу единицам. Недаром для самого Шаламова нравственный ориентир — протопоп Аввакум. Шаламов писал, что самыми стойкими в лагере были религиозники — католики, баптисты, православные. Человек по-прежнему вынужден делать выбор между добром и злом — мучительный выбор. В этом сопоставимость того времени — и этого, любого.
Это странно, но Шаламов в России до сих пор не прочитан: в 90-е годы его быстренько запихнули, как говорится, в лагерную тему и забыли.
Я как раз не хотел делать центральной темой сериала Шаламов — ГУЛАГ. Я хотел сделать фильм именно о великом русском писателе, поэте Шаламове, которого у нас, к сожалению, не знают. О том, что Шаламов как писатель не сравним с Солженицыным — выдающимся историком, исследователем, философом. А вот Шаламов — именно писатель этой чудовищной правды, которую исследовал Солженицын. Что же до непрочитанного Шаламова… тут есть, конечно, объективные причины. Понимаете, мы очень быстро прошли теорию свободы, так сказать: у нас на все осмысление прошлого ушло всего-то лет пять, с 85-го по 90-й. Тонны неожиданной правды. А потому мы сразу перешли к пользованию этой свободой. К тому же теоретически прежнее государство, ответственное за ГУЛАГ, условно говоря, закончилось — началось новое. Казалось, что на прошлом поставили крест — и надо двигаться вперед. Мы не прочитали нашу историю, а пролистали — и очень быстро зашли в тупик. Потому что очень скоро выяснилось, что, прежде чем действовать, нужны базовые нравственные категории, моральные основания — а откуда им взяться? Мораль прежняя, лагерная, построенная на лжи, о которой писал Шаламов, стала общей, легальной моралью. А возвращение к нравственным основам начинается с покаяния. А у нас его не было. Ни внутри каждого, ни в масштабе всей страны. Был только замечательный фильм Абуладзе «Покаяние»…
Покаяние за что и кому? Стране, которая победила фашизм, страдала в лагерях, еще и каяться? Может, такое покаяние только повредит нации? Вот и от вашего сериала — шок. От этого хочется побыстрее отделаться, забыть — как человек старается забыть унижение.
Не соглашусь. Посмотрите, что происходит в Германии уже десятки лет. На Берлинском кинофестивале нет такого, чтобы от Германии не было двух-трех картин, посвященных осмыслению их кошмарного прошлого. Это разве унижает немецкий народ? Совсем нет.
То есть проблема в том, что у нас не было своего Нюрнбергского процесса, который осудил бы преступления сталинизма?
Не только, но и в этом тоже. Наверное, единственный такой шанс был в начале 90-х. Сейчас это уже невозможно.
Ну да. Попробуйте сказать, что Россия должна покаяться — и вас разорвут.
Да. Один сериал «Сталин. Live» чего стоит. «Были допущены отдельные ошибки» — почти брежневская уже формулировка, почти официальная о том времени. То есть уже и каяться не перед кем и не за что. Но если не покаяние, то хотя бы осмысление сегодня еще возможно: постепенное, шаг за шагом.
Функция осмысления сегодня, как и многие другие, отдана телевидению. Которое способно заиграть, заговорить любую трагедию своим бесцветным, казенным языком. Так мы к покаянию не придем.
Покаяние — это признание вины всего общества. Чтобы не выходило так, что виноват только Сталин, или — что еще гаже — только его ближайшие помощники. Шаламов учил, что палачам нельзя прощать. Вот сегодня ко Дню Победы по Москве развешивают портреты маршалов — героев войны. И среди прочих — портрет Ворошилова, чья подпись, по данным «Мемориала», стоит под 185 расстрельными списками. На основании его записки политбюро приняло постановление, по которому за хулиганство можно было расстреливать с 12 лет. Вопрос: портреты этого «героя» сегодня — сознательный обман народа или случайность? Или создание нового мифа?..
Сейчас поведение Шаламова объяснили бы цинично — по Фрейду. Такой вот жертвенный характер у человека, хотел пострадать за идею. Сегодня такой тип поведения — жертвенный, стоический — вообще смешон. Типа неконструктивно, непродуктивно.
Вы знаете, а ведь к нему примерно так же и при жизни относились. А когда он вынужден был письмо в «Литгазету» написать по поводу публикации за границей «Колымских рассказов» без его ведома в 72-м году, нашлись люди, которые его за это осуждали, представьте. Солженицын после этого письма сказал, что «Шаламов кончился». А Шаламов просто хотел быть при жизни опубликованным на родине. Он стал страдальцем не по своей воле — его система сделала стоиком. Он и из семьи ушел поэтому — после возвращения из лагеря. Ему жена говорила: мол, давай все забудем, давай поживем, как люди. А он не хотел забывать — чем сильно отличался от нашей интеллигенции, которая хорошо овладела наукой забывать то, что помнить опасно.
Шаламов — это еще и укор русской интеллигенции?
Шаламов справедливо упрекал интеллигенцию за безудержное восхваление и воспевание народа. Ни одна литература в мире, кроме нашей, говорил он, не сделала из людей тяжелого физического труда такого фетиша. Наша интеллигенция так возвысила и облагородила образ народа, что… народ перестал критически к себе относиться. Я не вставил в фильм другие слова Шаламова — из «Четвертой Вологды», просто они не легли органично в повествование, но чрезвычайно важны: «…и пусть мне не поют о народе. Не поют о крестьянстве. Я знаю, что это такое. Интеллигенция ни перед кем не виновата. Напротив, народ, если такое понятие существует, в неоплатном долгу перед своей интеллигенцией».
Элита в любой стране призвана воспитывать уважение к чужому мнению, образу жизни. Но несмотря на все усилия интеллигенции, любой несогласный у нас по-прежнему автоматически становится врагом.
Разнообразию мнений соответствует горизонтальное устройство общества: когда все мнения имеют равные права. Тогда можно общаться, спорить, дискутировать. А когда общество выстроено по вертикали, это невозможно. Речь даже не о Кремле: беда в том, что у нас любая, даже творческая организация выстраивается сейчас по принципу вертикали. Взять хотя бы Союз кинематографистов во главе с Михалковым. При вертикальном подчинении какое же может быть разнообразие мнений? Вертикаль — это всегда одно мнение.
Были ли попытки вас… не цензурировать, но как-то направлять, влиять на вас, когда сериал создавался?
Что до идеологической цензуры — ее не было, да и не могло: канал «Россия» купил у нас готовый продукт, он не принимал участия в его создании. Цензура была другого рода — уже во время демонстрации, гадкая такая. «Художественная». Речь идет о крепких словцах, которые употребляют зэки. Они, собственно, только на этом языке и разговаривают: но я оставил их только там, где они были обоснованы художественной логикой. Во время показа я заметил, что отдельные слова просто вырезали. «Я тебе затолкаю его в жопу», — говорит зэку о прокисшем хлебе лагерный начальник. В эфире осталось: «Я тебе затолкаю его». Таких мест в фильме я насчитал восемь. Уверен: это не какие-то руководители сидели и вырезали, а мелкий человечек, который дует на воду, убивая слова, корежа смысл. Еще я возмущен прямым нарушением закона о рекламе: и по количеству минут — было превышено в одной серии, и начинать рекламу имеют право только после 24-й минуты фильма, а они начинали после шестой, восьмой, десятой; они имеют право ставить два рекламных блока в час, а ставили три.
Кажется, сегодня такой выделки и цельности характер и судьба, как у Шаламова, просто невозможны…
Тем не менее они всегда в нашей истории появляются. Сейчас мы с братом, продюсером Владимиром Досталем, задумали 12-серийный телефильм «Раскол. Хроники времен царя Алексея Михайловича» (автор сценария Михаил Кураев). Протопоп Аввакум, патриарх Никон, боярыня Морозова — сплошь личности, как говорится, харизматические. Без таких история была бы застывшей массой.
Фото: АНДРЕЙ НИКОЛЬСКИЙ; КИНОКОМПАНИЯ «АВРОРА»