Каждый раз, уезжая из Москвы даже на несколько дней и возвращаясь в город после небольшого перерыва, по дороге из Шереметьево я обязательно вижу какие-нибудь изменения. Скажем, вот был дом, а теперь его нет. А другой занавешен полупрозрачной сеткой с нарисованным фасадом, как будто за этой декорацией все на месте и в порядке, хотя это и есть самый подозрительный знак.
Чувство такое, что если уедешь надолго, то можешь вернуться абсолютно в незнакомый город. Этот наш каток перемен на самом деле пугающий раздражитель, от которого и хочется отмахнуться, да не получается. Темпы, с которыми размывается привычное в городском пейзаже, опережают какое-либо разумное осмысление. И что именно можно называть привычным при таких скоростях? Где та точка в стиле, архитектуре, по поводу которой можно сказать: раз уж так было почти всегда, то оставьте это место в покое. Выясняется, что неприкосновенных объектов у нас вообще нет. Недавно с Красной площади за одну ночь увезли то, что осталось от Средних торговых рядов. Там тоже теперь висят занавески.
Московские дома — ценные и не очень — давно проигрывают битву ценам за квадратный метр. Даже если от них и остаются какие-то стены, то с переиначенными фасадами или гроздьями кондиционеров пропадает среда. Вслед за средой из Москвы исчезает загадка, а именно она придает очарование большому городу.
Часто оказывается, что именно нетронутый ряд совсем не «охраняемых» домов бывает ценнее отдельно взятого строения, хотя и не нужно воспринимать мои слова как индульгенцию на снос всего оставшегося. Среда, улица, перспектива делает жизнь человека в городе стабильной — ты можешь спокойно вернуться на то место, где родился, вырос, учился, и узнать его, а не почувствовать себя чужим.
Прогулочное пространство в Москве съеживается, и вроде бы все это в пользу и на благо машин, хотя проблемы с ними скорее нарастают. Пока мы пассивно наблюдаем за этим явлением, многие городские улицы становятся типичными хайвеями, просто еще не на всех из них успели установить металлические разделители. Так уже давно оказалась вычеркнутой для нормальной жизни Беговая улица — хотя обратите внимание, какие там стоят уникальные жилые дома во главе с Московским ипподромом. Или вспомним парадный въезд в Москву — отрезок некогда популярной улицы Горького/Тверской между Триумфальной площадью и Белорусским вокзалом — ее тротуары почти всегда безлюдны, прохожим здесь неуютно, и даже многие дорогие магазины и рестораны здесь не приживаются, хотя пешком в них никто и не планировал ходить. Значит, не всякое центральное место может быть коммерчески привлекательным.
Вот недавно я слушал, как по популярному радио актриса Вера Глаголева рассказывала типичную историю о том, как вместе с коллегами она пыталась защитить один киношный дом в районе Тишинки и даже подписывала по этому поводу письмо в Кремль, но все оказалось бесполезно. Еще Вера Глаголева сказала простую, но осязаемую вещь: наша Москва — это такой уникальный город, где практически нет старых деревьев.
Деревьям давно у нас несладко, в отличие от человека они первыми реагируют на отрицательную экологию. Сейчас нельзя, например, представить, что 30 лет назад при уже интенсивном движении на Садовом кольце росли липы, и когда они цвели, то вы чувствовали запах. Но старые деревья, так же как и старые подъезды, старые дворы, — все это звучит особенно близко и понятно, потому что хочется иметь в своем городе то, чем можно дорожить, по крайней мере, десятилетиями, не опасаясь того, что внуки увидят принципиально другой город.
Или исчезают привычные перспективы. Так, раньше колокольня Новодевичьего возвышалась в конце Большой Пироговки на фоне Воробьевых гор, теперь этого вида уже больше никогда не будет, так как за колокольней теперь появился огромный дом. И с территории самого монастыря, чудом выжившего оазиса, через крепостную стену уже видны башни нового делового квартала на противоположном берегу. Я совсем не против притока инвестиций, но я за то, чтобы получать некую моральную компенсацию за вторжение нового хотя бы в других частях города.
Или закрываются рынки, которые тоже были органичной частью Москвы, хотя проблему изобилия мы в целом и решили. Центральный рынок закрылся много лет назад, сейчас прекратил свое существование Черемушкинский, а это было очень московское место, облик которого в немалой степени определяли представители академической и творческой интеллигенции.
Вот сейчас прошла «социальная» рекламная кампания с целью пробуждения добрых чувств к городу. Всегда полезно «посмотреть себе под ноги». Люди, чьи мнение и авторитет весомы, объясняются с городских плакатов в своей любви к Москве. По интонации там неплохо подобраны слова: и про дождь, и про пустынность утренних улиц, но, читая это, меня не оставляло чувство, что речь чаще всего идет уже о виртуальных понятиях. Редко можно почувствовать свежесть московского утра — потому что в городе отчетливо пахнет бензином, и утром, увы, этот запах острее, чем днем. И почти нет уже скрипа снега под ногами, зато есть непонятный химический раствор на тротуарах, из-за которого люди боятся за своих собак.
Это не разговор на тему известных наших архитектурных потерь. Москву безжалостно сносили и в советские времена: я помню, например, как буквально опять же за ночь под первый государственный визит американского президента Никсона убрали квартал домов при въезде в Боровицкие ворота. Но вот Никсона уже давно нет в живых, а на месте тех снесенных московских домов до сих пор пустой газон, к которому к тому же невозможно подойти.
Я пытаюсь рассуждать об утрате городского духа в Москве с позиций современных взглядов на то, что ценно в той или иной стране, в том или ином городе. В мире сегодня все меньше и меньше остается подлинного, и это тема, которая начинает задевать общественное мнение. Образ жизни на разных континентах унифицируется, а практически любую обстановку можно легко воссоздать. Так, американец, побывавший в Лас-Вегасе, вполне может решить, что в Италию ехать незачем, так как некоторые архитектурные или интерьерные шедевры воспроизведены в невадских отелях. И он будет по-своему прав.
Поэтому остатки аутентичного будут цениться все больше и больше. Вот поэтому важно защищать не только то, что осталось от московского ампира, но и образцы промышленной архитектуры первого русского капитализма, советские кооперативные дома 30-х годов, сталинскую архитектуру и постройки советских 60-х. Огромные внутренние дворы в домах на Ленинском проспекте — это такое же общечеловеческое достояние, как и снесенная недавно гостиница «Минск». Ведь такого уже нигде не будет. Никогда.
Фото ИТАР-ТАСС