Шапка из сахарной ваты

Журнал «Огонек» и телеканал «Домашний» представляют неизвестные библиотеки известных людей

Александр ШАТАЛОВ, телеведущий

Павел Каплевич — человек, генерирующий идеи. В его оформлении в Москве идет множество театральных постановок, но он уже видит себя не только автором костюмов, но и кинопродюсером.

Часть книг, которые есть у тебя дома, принадлежали деду твоей жены — Владимиру Бонч-Бруевичу. Какие именно?

Многие из них вообще не стоят на полках, а хранятся в ящиках. Это альманахи и историческая литература. В 30-х годах Бонч-Бруевич, а мы живем сейчас на его даче, отошел от политики и стал директором Государственного литературного музея. Кстати, он сыграл тогда большую роль в спасении дневников писателя Михаила Кузмина и имел из-за этого неприятности. У нас хранятся издаваемые им поучительные плакаты, среди которых есть комичные, например изображение замерзающего ямщика и надпись: «Проводите больше времени на чистом воздухе». Что касается моих альбомов, то они собраны в мастерской.

С помощью каких книг ты работал над костюмами для оперы «Борис Годунов» в Большом театре? Говорят, ты сделал 900 костюмов для этой оперы.

Даже больше — к каждой шубе есть кафтан, и кафтан можно рассматривать как самостоятельную одежду… Сначала надо было нащупать идею. Я рисовал, мы ездили с художником-постановщиком этого спектакля Юрием Купером к Сокурову в Италию. Александр Николаевич очень деликатный человек, и он понял, что я где-то не там. Как-то раз мы вылетали в 11 часов, а я проснулся в 7 утра. И как наваждение… Здесь, наверху, я встал, пошел в мастерскую... у меня было две фотографии монахов, я наклеил их на какую-то бумажку, вырезал серединку, потом поставил какую-то пластинку… Это представляло собой нечто не очень понятное, но при наложении на любую фактуру… А у меня еще был альбом по Иоанну Грозному, и я попробовал эту фотографию положить на альбом — получался какой-то абсолютно пронзительный эффект. Сокурову это понравилось… С того момента началась работа настоящая. Когда мы выпускали «Бориса Годунова», я обратил внимание, что Борис Годунов и Босх — это абсолютно одно время. Например, колпачок, который носит юродивый, взят с картин Босха. Для этого был нужен альбом с его репродукциями.

Трудно было перечитывать Пушкина?

Я его не перечитывал, потому что когда-то даже играл Бориса Годунова. Так что я очень в теме. А потом ведь это не совсем «Борис Годунов» Пушкина. Это некая редакция. Я все думал, какая феноменальная сцена с юродивым. Я сына своего иногда прошу петь, и он поет всю сцену. Эта история с мальчиком, может быть, кому-то кажется недостаточно доказательной, а мне очень нравится. Для меня первый раз вот этот смысл «кровавых мальчиков» стал понятен — он умирает и видит своего мальчика. Ведь через две недели после смерти Бориса его сына растерзали.

А какие книги ты читаешь?

У меня есть одна книга, которую я всегда беру с собой за границу, — дневники художника Константина Сомова. Я езжу по миру с этой книгой, как с путеводителем. Мы так проехали всю Францию. Книга Сомова — это одна из самых пронзительных книг, которые я прочел в своей жизни. Мне ее подарила Таня Друбич, и я ей безумно благодарен. Как-то в разговоре Сокуров сказал, что для него люди делятся на два типа — которые могут любить и читать Фолкнера и которые не могут его любить и не читают. Я скорее где-то посредине, читаю Фолкнера, но не настолько его люблю, как Сомова.

Что это за туапсинский альбом «Век ХХ»?

Я родился в Туапсе и 17 лет там прожил. Начиная с мая мы утром уходили на пляж, проводили там время большой компанией и возвращались домой, когда начинало темнеть. Пили очень вкусный сладкий квас, обожали есть сахарную вату. Я любил смотреть на процесс, как она варится. Это просто волшебство. Сейчас в одном спектакле у меня головные уборы сделаны из сахарной ваты.

У тебя все время какие-то литературные идеи в голове…

Сейчас мы готовим грандиозный проект — «Русские любовные треугольники ХХ века», он только что запущен. Для того чтобы остановиться на каких-то героях, мне пришлось перечитать всю литературу. Там будут треугольники: Коллонтай — Раскольников — Дыбенко, Ахматова — Модильяни — Гумилев, Горький — Андреева — Савва Морозов, Блок — Менделе-ева — Белый. Мне очень нравится история Коллонтай и история Ахматовой. Когда начинаешь писать режиссерский сценарий, то там все-все потихоньку меняется и получаются уже никакие не любовные и никакие не треугольники. Какая-то жизненная история. Есть и другой проект, которым я сейчас занимаюсь, — «Медный всадник» — огромный фильм, блокбастер. Кто может написать диалоги в «Медном всаднике», если у Пушкина они не разговаривают?

Сорокин?..

Нет, нет. Не надо Сорокина, это слишком. Сейчас мы едем к Тонино Гуэрра — это великий автор, сценарист, поэт, художник, автор многих сценариев Феллини, Антониони. Я хочу, чтобы он написал. Вообще есть люди — абсолютно как книга, такой кайф. Это Гуэрра, например. Вот Сокуров — тоже абсолютная книга. Он же по первому образованию историк. Он погружен и в историю, и в литературу. Ты с ним разговариваешь и понимаешь, что это целые миры, пласты, и ты должен соответствовать. Ты не можешь быть не на уровне.

Фото АЛЕКСАНДРА ШАТАЛОВА

Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...