Местной номенклатуре была дана свобода — право составлять расстрельные списки, выносить смертные приговоры и приводить их в исполнение. Кремль оказался клонирован в каждом субъекте Союза ССР. Каждый начальник управления НКВД, местный прокурор и секретарь обкома на какое-то время могли почувствовать себя Сталиным.
СНЯТИЕ КОПИЙ ВОСПРЕЩАЕТСЯ!
Шифровки и сегодня сигнализируют об угрозе для жизни каждого, кто прикасался к ним. Строго секретно! Хранить только в секретных хранилищах! Запрещается упоминать, что текст получен шифром! Воспрещается указывать номера! Подлежит возврату в 48 часов! Снятие копий воспрещается! Текст ответа сообщается коротко! Только в одном экземпляре! Не трогать!
Прошло 70 лет. Показываешь коллегам эти иллюстрации, а их первая реакция от одного вида этих кроваво-красных бланков — бросить прочь. Кто-то спрашивает: «А где штамп, что это рассекречено?» Другие хотят знать, не попадает ли знание об этих документах под статью УК РФ о гостайне? Нужен ли допуск для их чтения? По-своему вопросы справедливы. Документы рассекречены. Но архивный Чернобыль с его грузом миллионов радиоактивных спецдел требует тотальной дезактивации.
ДАН ПРИКАЗ ЗА НОМЕРОМ 00447
На основании шифровок о тройках и о количестве учтенных на местах контрреволюционных элементов был составлен пресловутый приказ НКВД № 00447, подписанный Ежовым 30 июля 1937 года и в тот же день утвержденный и откомментированный Политбюро ЦК. Приказ вводил беспрецедентные в мировой истории контрольные цифры на отстрел по областям и республикам граждан собственной страны.
Приказ подготовили в недрах Лубянки. Экземпляр завизировал замнаркома Михаил Фриновский. Похоже, что он должен был быть главным куратором спецоперации — в черновике написано «докладывать мне», но эта честь досталась Ежову. Фриновский послал текст приказа секретарю Сталина — Поскребышеву. До последнего момента за кадром оставался не только нарком в ежовых рукавицах, но и лучший друг советских спортсменов. Документ пускают на голосование вкруговую. Одни члены Политбюро ставят загогулины, другие отвечают «за» по вертушке, секретари оформляют особое постановление Политбюро о порядке проведения приказа № 00447 в жизнь. Даются инструкции Совнаркому (правительству) и Наркомфину (казначейству) о выделении 75 млн рублей из резервного фонда на оперативные расходы, из них 25 млн — Наркомату путей сообщения на обеспечение вагонов-столыпиных и оплату билетов (сталинская забота о человеке!), Наркомлесу — на развертывание лесоповала за Уралом.
9 июля Политбюро утверждает тройку по Северо-Осетинской АССР в составе товарищей Маурера, Тогоева и Иванова. Дает «добро» на расстрел 169 (по первой категории) и высылку 200 человек (вторая). А уже на следующий день главный кадровик и специалист по нац-вопросу на Старой площади, будущий премьер Советского правительства Георгий Маленков докладывает Сталину по делу руководителя северо-осетинской тройки Маурера. Проглядели! Маленков: «Тов. МАУРЕР, работающий в настоящее время 1-м секретарем Северо-Осетинского обкома ВКП(б), должен быть освобожден в связи с серьезными сомнениями в его прошлом — по национальности венгерец, происходит из богатой семьи, попал в Россию как военнопленный... ведет сейчас себя подозрительно. О снятии Маурера советовался с тов. Ежовым Н. И.». На место «венгерца» предлагается Ф Г. Коков — второй секретарь обкома. Учился в Высшей школе парторгов ЦК, осетин, член партии с 1920 года, «проверенный партиец».
Потом будут расстреляны подавляющее большинство авторов первых шифровок с мест, и те, кто придет им на смену (Коков в том числе), и те, кто сменит этих вторых. Расстреляны будут Ежов, Фриновский, другие заместители большинства наркоматов, подавляющее большинство секретарей обкомов, прокуроров, председателей исполкомов, начальников местных управлений НКВД. В мясорубке погибнут 20 тысяч чекистов. Последний факт будут неустанно повторять в годы перестройки Чебриков и Крючков, и в этом они будут правы.
Красный террор был и до приказа № 00447. Но именно приказ принес с собой анонимность. С ним обезличка стала абсолютной. Искать ответа на вопрос, почему жертвы попадали в первую, а не во вторую категорию, бессмысленно. Право на комплектование было отдано местным тройкам, которые добирали до сотни в студенческих общежитиях, до тысячи — на колхозных сходах. Попали под раздачу — расстрел. Оказались в ненужном месте в ненужное время, но уже после выполнения плана — в лагерь. Тем страшнее рисовался образ террора в массовом сознании. На месте жертвы мог оказаться любой.
Узаконилось понятие о двух сортах врагов народа: первая и вторая категория. Третья — жены и члены семей врагов народа (см. иллюстрацию на с правкой Сталина, снижающей возраст преследования детей репрессированных, на документе, написанном рукой Молотова).
Первая категория — расстрел без суда и следствия, без права на апелляцию, без объявления приговора.
Вторая — высылка в концлагерь в Сибирь, на Крайний Север или на Дальний Восток. Тоже без апелляции. Стране нужны были лес и особенно золото и платина. На лесоповале, на норильских платиновых рудниках, на колымских золотых, в воркутинских шахтах был гарантирован быстрый переход из второй в первую. Эти миллионы строили гигантские комбинаты, БАМ, нефтепроводы, ГЭС — многое из того народнохозяйственного достояния, акциями на которое сегодня успешно торгуют на Нью-Йоркской и Лондонской биржах.
Если на проведение спец-операции Политбюро выделило 75 млн рублей «из резервного фонда СНК на оперативные расходы», то на всю киноиндустрию в 1938 году дадут
150 млн. А 38-й — это «Волга-Волга», «Александр Невский», «Ленин в восемнадцатом году». Расходы окупятся. Одна мебель, сделанная в том же году рабами ГУЛАГа и проданная в мебельных магазинах страны, даст прибыль в 150 млн.
УРОК АРИФМЕТИКИ
10 марта 1938 года, в канун годовщины исторического пленума ЦК, на котором Сталин сделал выдающееся открытие — по мере продвижения к социализму усиливается классовая борьба, — Ежов направляет премьеру Молотову гулаговскую заявку для Наркомторга на 617 тысяч одеял, на 1 миллион 165 тысяч пар кожаных ботинок и на 742 тысячи пар валенок. Ежов пишет: «Выделенное количество по 1-му кварталу не обеспечивает потребностей лагерей и мест заключения...»
Одно одеяло на двоих — логично. Работают в две смены по 12 часов. Не пропадать же одеялам по полдня. Характерна разница между количеством ботинок и валенок. Акт вычитания между кожаными штиблетами (весенне-осеннее время года) и фольклорными валенками (зимняя, полярная ночь) дает разницу в четыреста тысяч единиц зэков по одному бюджетному 38-му году. Такая смертность была заложена в плановую гулаговскую экономику. На этот лимит санкции Политбюро не требовалось.
НЕБОЛЬШОЙ ЦИТАТНИК
С приказом № 00447 был перейден и моральный, и делопроизводственный барьер. На смерть отныне можно было посылать округленными тысячами, скопом, арифметической массой. Не здесь ли истоки трагедии отступления 1941-го и сталинских ударов 1942 — 1945-го? Вязьма. Харьковский котел. Мясной Бор.
В подборе цитат из тех шифровок нет никакого сегодняшнего геополитического умысла.
Из солнечной Армении:
«Тов. Микоян просит в целях очистки Армении от антисоветских элементов разрешить дополнительно расстрелять 700 человек из дашнаков и прочих антисоветских элементов.
Предлагаю расстрелять дополнительно 1500 человек, а всего с ранее утвержденной цифрой 2000 человек.
Народный комиссар внутренних дел СССР, Генеральный комиссар госуд. безопасности Ежов».
Здесь особенно важно, что просит лучший друг армянского народа Анастас Микоян, а не лучший друг грузинского народа Лаврентий Берия. Сам Лаврентий Павлович требует для Грузии:
«НКВД Грузии арестовано членов нелегальных организаций меньшевиков, эсеров, соц. федералистов, нац. демократов, возвращенцев из ссылки до двух тысяч человек.
Прошу разрешить особой тройке НКВД Грузии рассмотреть следственные дела по первой категории на 1000 человек и по второй категории на 500 человек. Берия».
Из забайкальского Иркутска:
«Ввиду значительной засоренности области право-троцкистскими пан-монгольскими и кулацко-белогвардейскими элементами, подпадающими под первую категорию, просим ЦК ВКП(б) разрешить дополнительный лимит по первой категории для Иркутской области 4 тысячи». Видна специфика: Забайкалье рядом с Монголией.
Из Красноярска:
«К работе приступили. Тройку образовали. […] Просим для северных районов продлить срок проведения решения ЦК до 1 августа». Видна сибирская деловитость: северный завоз тоже идет из той славной эпохи.
Из Алма-Аты:
«Количество подлежащих расстрелу, по предварительным данным, 2346 человек, подлежащих в высылке 4403 человек. […] Просим разрешить нашей тройке рассмотреть дела и на кулаков, проживающих в спецпоселках». Разрешили.
Особая тема — телеграммы с братской Украины. Из Чернигова:
«Тройка утверждена: первый секретарь обкома Маркитан, вридначальника УНКВД Самовский, прокурор Склярский. Рассмотрен список без данных по двум районам. Отобрано всего первой категории 244, всего второй категории 1379».
Скромные цифры. Но и область маленькая.
Из Днепропетровска запрос посолиднее:
«На № 863/ш от 3 июля сообщаю: по Днепропетровской области намечено ориентировочно для изъятия по первой категории кулацкого и враждебного элемента 1500 человек и уголовного элемента 1000 человек. По второй категории кулацкого и враждебного элемента 2000 человек и уголовного элемента 1000 человек».
Кремль убавляет пыл днепропетровских товарищей — этой будущей всесоюзной кузницы кадров времен застоя. (Помните, у Леонида Ильича в «Малой земле»: «Дневников на войне я не вел»?) Это незабываемые годы ученичества маршала Брежнева. Приказ № 00447 по первой категории утверждает тысячу человек (вместо запрошенных двух с половиной), а по второй — две тысячи (вместо затребованных трех).
Читаешь эти шифровки из Ашхабада и Еревана, Сталинабада (Душанбе) и Сталинграда (Волгоград), Харькова и Чернигова, Ворошиловограда (Луганск) и Новосибирска, Москвы и Нальчика и ненавязчиво составляется ответ на модный сегодня вопрос: можно ли растаскивать историю сталинского террора по национальным квартирам?
Нет и еще раз нет! Массив шифровок показывает не только безграничный масштаб инициированного Кремлем бедствия и подхалимскую роль местных кадров в его конкретной практике, но и отсутствие дискриминации в выборе жертв. Террор прошел без различия национальных, расовых, сословных, религиозных, территориальных границ и барьеров. Тотальный интернационал.
Если заклеить фамилии авторов шифровок, города отправителей и перемешать эти десятки документов, то лишь по количеству предлагаемых жертв — сотен или тысяч — можно будет сказать — большая это республика или маленькая. Угадать точно, была ли это Винницкая область или Западно-Сибирский край, Таджикская ССР или ССР Армянская, тихий Дон или горный Дагестан, — очень трудно даже специалисту. Воистину в горниле террора, во всенародном несчастье рождалась новая историческая общность людей — советский народ.
Не унижает ли интернациональную по своей сути память жертв растаскивание в наши дни истории террора по национальным квартирам? Кощунственна сама попытка доказать, что чья-то кровь по цвету была краснее соседской.
На полное осмысление шифровок, их научную оценку, на выверенные выводы, на введение этих первоисточников в научный и школьно-университетский оборот понадобятся время и солидарные усилия отечественных историков. Желательно, чтобы все это было опубликовано сначала на языке оригинала в России, а не в виде «Избранных мест из переписки с друзьями» в Киеве, Таллине, Варшаве или на веб-сайтах фондов и институтов в плохом переводе на английский, не на средства грантов зарубежных гуманитарных фондов. Хотелось, чтобы нашу общую трагедию никто не приватизировал.
ДЛЯ ЧЕГО ВСЕ ЭТО БЫЛО?
Истины ради следует отметить, что читать эти шифровки нужно с оглядкой на другие документы 37-го года. В архивных делах расстрельные бумаги лежат вперемежку с созидательными, государствообразующими. Ведь 37-й прошел под знаком подготовки к первым в истории тысячелетней России всеобщим, прямым и тайным выборам. Вот образец избирательного бюллетеня по выборам в Верховный Совет СССР 6 марта 1937 года. Выборы готовились на 6 марта, а вместо выборов — пленум ЦК с его «по мере продвижения к социализму усиливается классовая борьба».
Для образца к утверждению типового бюллетеня на Политбюро был выбран Днепропетровский округ по выборам в Совет национальностей от УССР. В списке три (обратите внимание — три) кандидата на одно место: Петров Иван Семенович, Семенов Петр Иванович, Сиваков Семен Петрович. Кем выставлены кандидаты в депутаты? Общим собранием рабочих и служащих завода № 22. Колхозом им. Ленина. Маравлинским райкомом партии и комсомола.
Указание для политически незрелых: «Оставьте в избирательном бюллетене фамилию одного кандидата, за которого вы голосуете, остальных вычеркните».
Такие альтернативные выборы готовились параллельно с большим террором. Подспудно шулерски обманывали партию, страну и народ: только помогите разобраться с врагами — и наступит царство свободы, марксовой осознанной необходимости. 9 июля, через неделю после сталинской шифровки о тройках, Политбюро утверждает «Положение о выборах в Верховный Совет СССР».
Спецтипографии печатали не только ордера на арест и бланки для протоколов допросов, но и избирательные бюллетени.
27 августа Политбюро утвердило образцы и цвет этих бюллетеней, конвертов, списков избирателей, удостоверений на право голосования.
После выборов немедленно посыплются новые запросы от троек с мест. Не добили врагов. Будут просить новые лимиты. По-видимому, по результатам работы с письмами трудящихся, оставленными в заклеенных конвертах в избирательных урнах. Все-таки умный человек был Сталин.
ПОСТСКРИПТУМ: ПРЕМИАЛЬНЫЕ
Парадоксальным видится завершение чистки. Не столько арест Ежова и его расстрел и объявление чрезвычайных троек перегибами ежовщины. Для оставшихся в живых чекистов решилось самое заветное — тот самый квартирный вопрос, который по бессмертному замечанию М А. Булгакова так испортил москвичей.
Ежов и приехавший ему на подмогу по хозяйству Берия в последней совместной законодательной инициативе подают жалобу-челобитную Сталину: «За последние два года из центрального (московского) аппарата НКВД по разным причинам выбыло большое число сотрудников, взамен которых из периферии и по командировкам партийных организаций влились новые товарищи. В то же время жилищный фонд НКВД в Москве не только не увеличился, а наоборот, он уменьшился в связи с занятием нескольких жилых домов под служебные помещения и в связи с отменой постановления СНК СССР о закреплении за органами НКВД жилищной площади, освобождаемой сотрудниками […]».
Положение с жилплощадью действительно критическое: дома НКВД обеспечивают только восемь процентов личного состава. Остальные живут у родственников, знакомых, занимая углы и койки, в общежитиях вузов, в общежитиях школ НКВД и милиции, в гостиницах, вагонах (пять сотрудников), на не пригодных для жилья площадях (подвалы, летние помещения за городом, предназначенные к сносу дома, малометражная площадь). В общем, на положении полубездомных-полубомжей.
Таких разъяренных «щитов и мечей» революции в центральном аппарате насчитывалось 2199 сотрудников. Вот что питало их ненависть к арестованным врагам. Из трущоб, шанхаев, халуп и хибар рвались они в номенклатурные дворцы и «дома на набережных» и проспектах. «В московские особняки врывается весна нахрапом», — скажет Борис Пастернак устами Юрия Живаго. В московские особняки врывались озверевшие легавые и чекисты с дворниками-понятыми. Можно понять, откуда происходило то садистское остервенение и классовая жестокость, с каким они выбивали из арестованных, их жен и членов семей, их детей, знакомых, соседей, подчиненных, любовников и любовниц признания в шпионаже, диверсиях, террористических актах.
Конкретно требовалось 4783 комнаты. Не пять тысяч, не четыре тысячи пятьсот — а именно 4783. Это к вопросу о лубянской арифметике — первые и вторые категории они округляли до тысяч, а в своем, наболевшем, были по-большевистски честны до последнего рубля.
1 ноября 1938 года Политбюро решило вопрос. Приняло постановление «О квартирах для работников НКВД»:
«1. Передать в распоряжение НКВД СССР 1900 комнат из числа опечатанной в Москве жилищной площади репрессированных — для размещения сотрудников и 600 комнат для вселения в них семей репрессированных, которые будут удалены с площади, передаваемой НКВД. Всего 2500 комнат.
2. Возобновить действие постановление СНК СССР о закреплении за НКВД жилищной площади, передаваемой НКВД. Всего 2500 комнат. […]
3. Передать в распоряжение НКВД мебель, подлежащую сдаче в госфонд...»
Почему мебель? Ежов и Берия объяснили: «Сотрудники НКВД, особенно прибывшие и прибывающие для работы в Москве с периферии, в своем подавляющем большинстве не имеют никакой мебели».
(Документы выявлены в фондах Российского государственного архива Социально-политической истории и откомментированы Николаем Сидоровым.)
Фото: ВАЛЕРИЙ МАТИЦИН/ИТАР-ТАСС; фото документов предоставлено автором