Старейшему фестивалю пьес — «Любимовке», который раньше проходил в имении Станиславского на Клязьме, а ныне в Москве — на пятки наступает стартовавший на этой неделе фестиваль «Новая драма». Получается полный театральный цикл: впервые показанные на «Любимовке» пьесы часто обретают вид законченных спектаклей на «Новой драме».
— Многие пьесы, впервые звучавшие на «Любимовке», разобрали репертуарные театры, — говорит один из организаторов фестиваля, драматург Елена Гремина. — Именно здесь артисты театра-студии Фоменко нашли драматурга Ольгу Мухину и поставили две ее пьесы «Таня-Таня» и «Ю».
Здесь впервые читал свои пьесы Иван Вырыпаев, приезжавший из Иркутска. А пьеса «Русская народная почта» Олега Богаева, вызывавшая у завлитов крупных театров настоящее недоумение, после читок на фестивале была поставлена в «Табакерке» Камой Гинкасом с Олегом Табаковым в главной роли. И получила «Антибукера».
Отсюда начался и путь многих пьес самой Греминой: «За зеркалом» (где в постановке МХТ играла Галина Вишневская), «Дело корнета О-ва» (театр им. Пушкина). Пьеса «Трусы» молодого белоруса Павла Пряжко с прошлогодней «Любимовки» прогремела в Москве и объездила Европу. Здесь же встретились братья Пресняковы и Кирилл Серебренников. Словом, фестиваль, созданный Рощиным, Славкиным и Казанцевым 17 лет назад, стал местом встреч неизвестных талантов с успешными режиссерами. И дело не только в том, что в начале сезона режиссеры успевают присмотреться к «товару». Дело в том, кто и с чем дебютирует на «Любимовке».
МЕДЕЯ ИЗ МОРОЗОВСКА И ШУМАХЕР ИЗ ТОЛЬЯТТИ
Драматурги, приехавшие в эти дни в Москву, — люди разных профессий, поколений и убеждений. 37-летний Алексей Щербак из Риги, исполнительный директор ежедневной деловой газеты, начал писать недавно и даже театральным фанатизмом похвастаться не может. Ну «Короля Лира» смотрел. А пьесу написал о полустанке, где заезжий писатель завел роман с матерью-одиночкой, а та от беспросветной жизни и непосредственно после его отъезда под поезд бросилась. Хотя, казалось бы, чего — ну жизнь себе и жизнь. О такой «ну себе жизни» — в городах, поселках и мегаполисах — большинство пьес.
21-летняя Юля Голованова, актриса из Тольятти, написала пьесу о фанатах Михаэля Шумахера: живут они в призрачной реальности гонок, марок резины и побед кудрявого автогонщика. Смеха над своим увлечением не терпят: потому что фанатизм этот — не детское увлечение, а способ занять ее чем-то, эту жизнь, найти поддержку, тепло, друга. Пусть этим другом станет телекартинка, рекламный постер, Шумахер. И штука в том, что, как большинство пьес на «Любимовке», эта — отражение настоящей, всамделишной жизни. Сама Юля так и жила.
— Когда мне исполнилось 12 лет, в школе меня побили, — говорит Юля, горячо жестикулируя. — Я пришла домой, отец как-то не отреагировал, был занят своими делами. И тогда я увидела в телике лицо Шумахера — он как раз победил. И почему-то сразу стало легко: я подумала — вот он, мой друг, человек, к которому я могу обратиться, пусть и мысленно.
Если раньше на «Любимовке» собирался узкий круг критиков, авторов, актеров, то теперь пошел косяком простой зритель, для которого все и пишется. Хотя это фестиваль читок. А читка — это недоспектакль или спектакль очень аскетичный, без режиссерского давления, где просто с интонацией читают, но по сцене не бегают и руками не машут. Таким образом, зритель может без примесей уловить смысл текста и получает простор для собственных фантазий. Это не значит, что режиссерской и актерской работы нет: напротив — они как раз текст и оживляют. И сам драматург видит его ожившим: были себе буквочки, вдруг стали людьми. Но это еще и потому, что актеры в новой драме замечательные. А минимализм — это и к лучшему. Охи и ахи надоели до смерти.
В Театре.Doc, где зрители сидели на полу, на подоконниках, висели на трубах отопления, стояли в коридоре, навострив уши, все эти дни возле входа стояла сложенная гармошкой инвалидная коляска. И пока все выходили покурить-поговорить, на стульчике в зале оставалась одна, с виду совсем девочка — драматург из города Морозовска Света Кариллон. Свете — 29 лет, она инвалид с детства, училась в Москве, стала редактором, но живет в Морозовске.
— Здесь такой сильный уровень пьес, я чувствую, какая у меня вещь недоработанная, боюсь, раскритикуют, — Света говорит тихо, с испугом. Признает, что социофоб. Я говорю, что, в общем, тоже. Света немного успокаивается, рассказывает, что ей интересны люди, их внутренняя жизнь. Ясно, что сама она — специалист по внутренней жизни. Премьеры своей пьесы застенчивый автор так и не вынесла — уехала, не услышав бурных аплодисментов и восторгов критиков. Ее пьеса «Медея и Пан» — о том, как женщина отдала все, что может отдать (любовь, юность, жизнь) мужу, а тому эти жертвы оказались не нужны. И вот, осознав, что жизнь-то принесена была не на алтарь любви, а потрачена на приготовление окрошки, обычная деревенская тютя превращается в античную мстительницу, в Медею, и убивает всех, включая своих детей. Посредством окрошки, сдобренной мышьяком. Вещь простая и сильная — в этом году одна из лучших.
МЕТАФИЗИКА ИЗ ГЛУБИНКИ
Почти все пьесы на «Любимовке» оказались страшно близки народу: они не уводят в художественные дали, а выхвачены из жизни, как горячая картошка из котелка. Как, к примеру, пьеса Владимира Забалуева и Алексея Зензинова «Прощание славянки», где использованы настоящие размышления матерей, отдавать сына в армию или нет. Сразу после читки пьесы матери, но уже не художественные, а из плоти и крови, вставали со своих мест и запальчиво говорили, спорили. В этом и штука — пьесы задевают за живое и больное.
Драматург из Тольятти Юра Клавдиев выглядит как настоящий герой своих пьес. А пьесы у него подчас населены наркодельцами, бандитами и прочими смутными личностями из неблагополучных районов. Клавдиев, конечно, законопослушный гражданин, но с «цветами зла», чувствуется, знаком не понаслышке. Бунтарь с виду, харизматичен, ярок, ошейники, ботинки-гриндеры, пальцы на руке красноречиво перебинтованы. «Дрался?» — спрашиваю я с девичьим восторгом. «Портвейн открывал, — важно говорит Клавдиев. — Артерии порвал, 16 швов наложили». Клавдиев еще и прекрасный актер: когда читает, как пиво с вином мешали в подворотне, веришь безоговорочно. Потому что это — из его оперы. В его пьесе «Боевые искусства» наркодилеры убивают родителей-наркоманов и охотятся на сына, обнаружившего пакет с героином. По форме — криминальное чтиво, а по содержанию — чистая поэзия. Потому как мальчик, чтобы победить наркодилеров, вызывает Пиковую даму.
— В прошлые годы мы соревновались, кто полно и достоверно изобразит действительность, а сейчас появилась метафизика: стало больше пьес-рассуждений о том, откуда берется весь этот кошмар, в котором глубинка живет, — говорит Клавдиев.
А историк Вячеслав Дурненков написал пьесу о маленьком городке — для этого честно пожил в такой же маленькой Крапивне. Речь брал непосредственно с крапивненских улиц. Но превратил ее в многоголосый стройный хор.
— Задача драматурга сейчас — написать пьесу не хуже Островского, — считает Слава Дурненков. — Пьесы должны быть мастеровитыми. Табуретка же стоит на четырех ногах, так и пьесы должны быть по форме соблюдены. Мы сейчас открываем для себя театр: новая драма в нем — всего лишь комната. Голая правда уже не работает, надо учиться у мастеров. Мы пока думали о честности и искренности, а надо еще и о фабуле.
Героям пьесы Вячеслава Дурненкова предлагается не жить своей бедной, провинциальной жизнью, а деньги зарабатывать — устраивать маскарад в нарядах XIX века, а дома переформатировать под музеи, с прялками да лавками и беззвучно застывшими хозяевами для ублажения туристов. Такое пришествие коммерции и капитализма вызывает у местных возмущение. Не хотят они быть ходячими экспонатами. Начинают говорить ружья.
Насмотревшись этих пьес, понимаешь: сегодня театр рассказывает о жизни в глубинке покруче новостей. И в этом недюжинный гуманизм молодой пьесы: по эффекту воздействия его, кажется, можно сравнить с явлением народу Арбузова, Розова, Вампилова. Те пьесы для своего времени тоже были прорывом от официальной праздничной версии жизни к оригиналу. И сегодня на сцене ты видишь благодаря живому взгляду авторов не фальшивку из сериалов и ситкомов, не глазурованную гламуром реальность, а такую и помятенькую, и бедную, и трудную, но обаятельную и пронзительно настоящую, такую, что трясет от узнавания, — жизнь. Ей — веришь.
ЖИЗНЬ БЕЗ ЦИТАТ
Сами драматурги говорят вот что. Фиксация реальности первого отжима, чуть сыроватая, журналистская — уже не первая задача драматургии. Это раньше важно было о бомжах написать, точно слесаря скопировать. Сейчас направление изменилось.
— Жизнь все больше уходит от первичной реальности во вторичную — реальность телевизора, сериалов, желтых новостей, — считает Михаил Угаров. — И это происходит как раз в глубинке. В телевизоре жизнь, говорит нам государство, а то, что у вас там, — это случайности. И очень важно отражать реальное. Сегодняшнему человеку труднее жить, поскольку вторичная реальность очень сильна: послушайте разговоры в электричках — там сплошные цитаты из сериалов. Люди примеряют на себя стереотипы и модели поведения из ТВ и журналов. И театр сейчас пытается помочь человеку найти норму человеческой жизни. Без мифов и штампов.
Самой революционной пьесой можно считать постановку самого руководителя Театра.Doc Михаила Угарова: он поставил в каком-то смысле телефонную книгу. Это длиннющее письмо на телевидение реальной женщины из Курской области, где описана ее жизнь. Жизнь рядовой крестьянки: тут тебе и тяготы, и радости, и пьющие мужья, и труд в коровнике. И вот слушаешь как музыку, как Шекспира. Недаром живой классик Максим Курочкин назвал пьесы фестиваля — списком жалоб и надежд. Именно из такого коктейля и состоит жизнь вообще. Телевидению такая героиня — побоку, сенсации-то нет. В этом смысле театр куда человечнее. Он принимает во внимание то, что любой человек ценен. Даже если он не медийное лицо. Даже если он не ест стекло, идя на рекорд Гиннесса. О женщинах, кстати, было большинство пьес — та же пьеса Вадима Леванова, отца тольяттинской школы, версия жизни злодейки-Салтычихи. О женщинах, которые почему-то убивают. О женщинах сильных, пассионарности и страсти которых не соответствует ни мужчина, ни мир вокруг. О женщинах отвергнутых. О женщинах глубинки и женщинах полустанков. О современных Медеях, Калипсо и Пенелопах. И хотя «сам шеф» — Михаил Угаров — обращение к мифу считает костылем для автора, пафос убийств и страданий мифологический двойник не снижает. Леди Макбет в Мценском уезде существовали бы и без Шекспира.
Герои пьес совершают обратное чеховским сестрам движение — едут в поисках настоящей жизни на окраины: у Натальи Мошиной из Уфы герой-москвич попадает на остров, где жители не верят в существование какой-то там Москвы. Да и сам герой, баркас которого разбился, уже через год не помнит, что ему надо вернуться, — цивилизацию в его памяти смыло напрочь. Он лишь по инерции чинит этот баркас, но зачем — уже не помнит. Этот баркас — последний архетип в сознании, последний кирпичик общественного сознания. О том, какие мы сами по себе, вне цивилизации, вне установок общества, — еще писать и писать, ставить и ставить. А по поводу, где жить, так еще Бродский говорил: земля везде тверда. Вот и молодая российская драматургия говорит: жизнь — она и в Африке жизнь. То есть в Уфе, Тольятти, Сергиевом Посаде и на Камчатке. Везде, откуда пьесы присылали и откуда еще пришлют.