Яростное выжигание сомнения из картины мира, свирепая установка на цельность, однозначность и неизменность всех лозунгов, догматов и постулатов, которые мы видим в исламизме, заставляют нас вспомнить другое мощное движение XX века, захлестнувшее чуть не половину планеты, - коммунизм. Однако коммунистические государства, хотя и представляли огромную опасность для свободного мира, редко прибегали к террору за пределами своей территории. Похищение генералов Кутепова (Париж, 1930) и Миллера (1937), убийство Троцкого (Мехико-сити, 1940), дробина с бациллами в бедре болгарского радиожурналиста Маркова (Лондон, 1979), выстрел в Папу Иоанна Павла II (Рим, 1981) — все это были прицельные операции, спланированные и осуществленные тайной полицией. Они не были направлены на уничтожение мирного населения, мы не чувствуем в них бурления стихийной — иррациональной — ненависти. Интересно разобраться: почему?
Общие черты идеологии коммунизма и исламизма лежат на поверхности, бросаются в глаза. И все же перечислим их еще раз.
1. Полное подчинение человека воцарившейся догме и властям предержащим.
2. За попытку отступничества — бегство за границу, переход в другую веру — смерть.
3. За критическое или просто ироничное замечание в адрес живых или мертвых святых — смерть.
4. Последовательное подавление свободной рыночной и финансовой деятельности.
5. Строжайший контроль за искусством и наукой, уничтожение неугодных произведений или открытий.
6. «Как коммунистическая партия в ее ленинской конструкции, ислам стремится контролировать государство, не подчиняясь ему и не неся никакой ответственности» (Scruton, Roger. The West and the Rest).
7. Отсутствие законной и зримой оппозиции, которая могла бы корректировать действия властей все тем же инструментом сомнения.
8. Коммунистическая партия всегда права, ибо опирается на священное учение Марк-са — Ленина; и также всегда права господствующая мусульманская улема, ибо она опирается на священные заветы пророка.
9. Весь окружающий мир населен сатанинскими силами — капиталистами, неверными, — главная задача которых: уничтожить «светлое царство» — коммунизма, ислама.
10. Смерть в бою с врагами — величайшее жизненное свершение, открытое каждому подданному «светлого царства».
То, что безбожники-коммунисты и фанатично верующие мусульмане выстраивали такие похожие политико-социальные постройки, ясно указывает на наличие исторических импульсов, не связанных с культурно-религиозными традициями различных народов. Коммунистическую модель пытались применять бен Белла в Алжире, Насер в Египте, Асад в Сирии, Саддам Хуссейн в Ираке, Секу Туре в Гвинее, Кваме Нкрума в Гане, Сукарно в Индонезии, Бургиба в Тунисе — все приступили к национализации предприятий, к жесткому регулированию рыночных отношений, к той или иной форме коллективизации сельского хозяйства. Сходство между этими странами и Вьетнамом, Камбоджей, Кубой, Никарагуа, Северной Кореей было не в культуре, а в том, что все эти народы в середине XX века оказались на пороге — перед необходимостью — вступления в индустриальную эру.
Самое распространенное заблуждение западного идолопоклонника демократии, что власть в этих странах была захвачена кучкой заговорщиков, которые не пользовались поддержкой народа; а вот если бы провести там свободные выборы, то все стало бы на место. Но выборы в Алжире (1992), Пакистане (1997), Газе (2006) ясно показывают, насколько велико влияние исламистских партий. Даже в сегодняшней Турции судьба секулярного государства висит на волоске. И это происходит потому, что народная масса неспособна провидеть гарантированную нищету, которую несут ей коммунисты и исламисты. Зато она жадно тянется к тем двум реальным благам, которые обещают и те, и другие: свободе от жизненного состязания и свободе от сомнений. То есть равенство и непогрешимость. А что может быть бесценнее?
Не важно, что и равенство, и непогрешимость при этих режимах остаются абсолютно иллюзорными. Иллюзия производит такой же обезболивающий эффект, как алкоголь или новокаин. Именно спасаясь от мук сомнения, даже образованные и одаренные люди так часто кидаются под сень коммунистической идеологии или строгого мусульманства. Жан Поль Сартр был увлечен в объятия троцкизма-маоизма тем же душевным порывом, что и египетский писатель Сайид Катб в объятия исламизма.
Глубинное сходство — родство — ислама и коммунизма станет нам яснее, если мы раздвинем исторические рамки и включим в рассматриваемую картину век XIX. Тогда мы увидим, что воцарению коммунизма предшествовал — и способствовал — революционный террор огромной силы, сотрясавший страны Европы и Америки ничуть не слабее, чем сегодняшний джихад. Ненависть к возникавшему индустриальному миру бушевала в сердцах европейцев из стран, отставших от технологического прогресса, с такой же силой, с какой она пылает сегодня в сердцах мусульман, противопоставляющих себя индустриальному миру.
Первые нападения «земледельцев» на «машиностроителей» произошли не в Палестине 1960-х, а гораздо раньше. Уже в начале XIX века вторжение машин во все сферы производства приводило к гигантской социальной ломке жизненных устоев, ломка причиняла страдания, страдания вызывали протест, протест порождал акты насилия. Движение «луддитов» в Анг-лии (1811 — 1816) содержало все знакомые нам элементы: ночные нападения злоумышленников в масках, разрушение и поджоги фабрик, убийства их владельцев, последующая охота за нападавшими, аресты, суды, казни, высылки.
С середины XIX века терроризм приобретает международный характер. Но истоки его, как правило, находились в районах и странах, отстававших на пути индустриального развития. Итальянские карбонарии, польские анархисты, российские народовольцы и эсеры, ирландские католики, сербские националисты — все они имеют право получить отдельную главу в историческом обзоре «Земледельцы против машиностроителей». Летопись терроризма в период, предшествовавший Первой мировой войне, не уступит ни длиной, ни кровавостью терроризму, начавшемуся после Второй. Также бомбы взрывались в кафе и скверах, также лилась кровь невинных людей на улицах Парижа и Лиона, Лондона и Манчестера, Чикаго и Нью-Йорка, Москвы и Санкт-Петербурга, Вены и Сараева. Существующие формы государств, вступавших в индустриальную эру, объявлялись преступными, а всем сотрудникам административного и судебного управления заранее и заочно выносился смертный приговор. От пуль, бомб и кинжалов анархистов гибли не только рядовые защитники права и порядка, не только министры, губернаторы, полицмейстеры, но и главы государств и члены их семей: русский царь Александр II (1881), французский президент Сади Карно (1894), премьер-министр Испании Антонио Канова (1897), австрийская императрица Елизавета (1898), король Италии Умберто I (1900), президент США Мак-Кинли (1901), наследник австрийского престола, эрцгерцог Фердинанд (1914).
Тогда так же, как сегодняшний джихад, движение анархистов-социалистов не имело строгих организационных форм, поэтому полиции было так трудно бороться с ним. Об этом говорил на суде французский анархист Эмиль Генри, бросивший бомбу в парижское кафе: «С каждым днем ненависть переполняла меня при виде этого отвратительного общества... Корни анархизма глубоки: он есть реакция на прогнивший порядок... Он повсюду, поэтому его невозможно поймать. В конце концов он вас уничтожит». Гибель невинных людей в огне террора революционеры оправдывали теми же аргументами, что и джихадисты сегодня: «Анархисты не будут щадить детей и женщин буржуазии, потому что она не щадит детей и женщин угнетенного большинства», — заявил Эмиль Генри. И точно так же интеллектуалы и художники во всем мире, хотя и не одобряли вслух акты насилия, дружным хором утверждали, что бороться с ними нужно не ответным насилием, а устраняя несправедливости и жестокости господствующих режимов.
Если бы современный исследователь взялся за написание истории вступления России в индустриальную эру, он вправе был бы разбить свой труд на две части: первая — период революционного террора, начало которого было отмечено фигурами учителей Ленина — Чернышевского, Бакунина, Нечаева, Желябова (1861 — 1917); вторая — от большевистского переворота в октябре 1917-го до падения коммунизма в августе 1991 года, то есть период, в котором коммунистическая олигархия сделала внутренний и внешний террор своим монопольным оружием. Исторические аналогии — дело рискованное, обращаться с ними нужно крайне осторожно. И все же представляется правомочной такая гипотеза: вступление других отставших стран в индустриальную эру тоже скорее всего будет иметь аналогичные два этапа: сначала — стихийный террор, потом — жесткая диктатура, базирующаяся на исламистской — столь похожей на коммунистическую — идеологии.
Примерами мусульманских государств, вступивших во вторую стадию, можно считать Иран, Сирию, Ливию. Мы почти не видим террористов из этих стран, и это объясняется тем, что тоталитаризм умеет держать своих подданных под полным контролем, крайне затрудняет их свободу перемещения, их контакты, обмен информацией, подавляет малейшие попытки вступления в какие бы то ни было ассоциации друг с другом. Скорее всего и развитие Египта, Пакистана, Саудовской Аравии пойдет в сторону тоталитаризма, а не в сторону демократии, как надеются благомыслящие интеллектуалы. Но индустриальному миру это принесет некоторое облегчение. Тоталитарный режим не терпит людей, готовых идти на смерть за абстрактные идеи, а именно такие представляют сегодня самую большую опасность для нас. Тоталитаризму, по крайней мере, можно грозить ракетами, авианосцами, бронированными вертолетами — и поздний Советский Союз показал, что такие «аргументы» на него действуют. Толкать же эти несозревшие страны в сторону демократии — верный рецепт возрождения террора во всей его силе.
Эта публикация — отрывок из новой книги Игоря Ефимова «Грядущий Атилла».
Иллюстрация ИГОРЯ БОРИСОВА