Парковки перед кинотеатром «Октябрь» в Москве не существует. Выйдя из кинотеатра, ты сразу попадаешь на Калининский проспект. Ты злишься и все равно ищешь здесь место, потому что кинотеатр «Октябрь» чересчур многозальный, чтобы отсутствие парковки могло остановить человека, который хочет посмотреть какое-нибудь кино, а какое, он еще не решил, но знает, что оно там обязательно идет.
Потом ты видишь, что тебе отчаянно машет рукой мальчик лет четырех. У него за спиной свободное место. Он то ли цыган, то ли узбек, не разглядишь, потому что он еще и очень грязный. Таких замарашек нет, по-моему, больше нигде в Москве, и липнут они именно к «Октябрю» почему-то.
Но свободное место есть свободное место, и ты паркуешь машину в этом месте за 100 рублей. Так сделал и я, когда решил посмотреть «Беовульф». Я много услышал об этом фильме за последнюю неделю. Из того, что я услышал, хорошего я услышал мало. Кино сделано в технике 3D, то есть это такое объемное кино. Раньше, в советское время, кинотеатр «Октябрь» был единственным в Москве, где показывали стереокино. Зрителям выдавали специальные очки, через которые они и смотрели фильмы про подводное царство, хлюпавшее во время просмотра у тебя под носом. Рыбы били тебя хвостом по голове, а звери скалили зубы так, что после сеанса у тебя болел нос и казалось, что это фантомная боль.
Цыганенок, пообещавший, что последит за моей машиной (я этому, кстати, скорее огорчился, чем обрадовался), кратко рассказал мне, какие фильмы идут в «Октябре» (эта услуга входила, видимо, в его пакет), и сказал, что лучше всего посмотреть «Беофульф». Собственно, изо всего, что он рассказал, я только это слово и расслышал.
Перед входом в кинотеатр цыганенок сказал мне еще кое-что, но я подумал, что я и тут чего-то не расслышал или не так понял, так как то, что я расслышал, было слишком странно. Но он повторил это.
Из «Октября» я вышел с твердым убеждением в том, что кино, которое было до этого, умерло и что кино теперь — это только то, что я видел еще пять минут назад. Я думал о том, что кино теперь может совершенствоваться только в направлении улучшения качества очков, которые тоже выдавали перед сеансом.
И на улице я, конечно, сразу наткнулся на цыганенка.
— Украл? — спросил он меня.
— Нет, — признался я с таким трудом, словно надо было признаться, наоборот, в том, что украл.
Он посмотрел на меня с презрением. Я перестал для него существовать. И когда ехал домой, я ловил себя на том, что хочу отличиться и что-то все-таки сделать для него, чтобы он начал хоть чуть-чуть уважать меня. Но было поздно. Нет, я все-таки не смог украсть для него эти очки, хоть он и просил меня и говорил, что у всех его друзей на улице уже есть эти волшебные очки. Они смогли раздобыть их, и они смотрели через них на мир, и тот безо всяких спецэффектов, спецэкрана и спецпроектора становился, видимо, каким-то другим. Он их устраивал больше, им в нем было гораздо лучше, чем в том, в котором они на морозе махали руками машинам, обливающим их реагентом, а потом пацаны шли греться поближе к люку теплоцентрали.
Я не сделал для него этого. Просто очки были на счет. Один посетитель — одни очки — один выход. Не получилось.