В «Современнике» Римас Туминас поставил «Горе от ума»: Чацкий и компания глазами сегодняшнего российского обывателя
То, что случилось в «Современнике», еще трудно в полной мере осмыслить, но можно утверждать точно: такого Чацкого и такого «Горя от ума» мы еще не видели. За почти 200 лет, что существует пьеса, никому в голову не приходило усомниться в том, кто ее главный герой. Чацкий, кто же еще? — персонаж, который вдоль и поперек изъезжен критиками, режиссерами, училками, дребезжащими про карету-мне-карету. Чацкий у нас всегда считался героем, что называется, вечным — и живучим, черт его дери, как никакой другой герой литературы. Подтверждением служит недавняя полемика в прессе, которая — скромно упомянем — началась с публикации в «Огоньке» статьи Натальи Гранцевой («Не будь лишним», 2006), поставившей вопрос так: а нужен ли современным школьникам Чацкий и прочие «лишние люди»: Базаров, Печорин etc? Ведь герои эти — бездельники с сегодняшней точки зрения, только и знают, что бесплодно терзаться и плести словеса. А поскольку сегодня Россия нуждается в людях дела, то, может, ну их, этих «лишних героев»? Статья Гранцевой была со знаком вопроса, однако продолжение полемики в СМИ носило уже характер приговора. Да кто он такой, в принципе, этот Чацкий, без школьной догматики? — задавался вопросом известный публицист. Ест и пьет бесплатно в чужом дому, вместо благодарности всем говорит гадости, насмехается над старшими. Типа, он один умный, а все остальные — человеческий мусор. Самовлюбленный бездельник и хам — вот он кто таков, ваш Чацкий.
Забавно, что то же — почти слово в слово — 150 лет назад писал и Белинский: «Чацкий просто крикун, фразер, идеальный шут. (…) Неужели войти в общество и начать всех ругать в глаза дураками и скотами значит быть глубоким человеком?» Чацкий, надо сказать, вообще поссорил русскую литературу — Пушкин первым сказал, что Чацкий пустой человек, а вот Гончаров, например, считал, что Чацкий живее любого Онегина или Печорина.
Все это предисловие необходимо нам, чтобы понять, что вокруг вопроса «Кто есть Чацкий — герой или шут?» споры идут уже два столетия. Но никто до сих пор не усомнился в значимости фигуры Чацкого, в том, что он важная и вечная деталь нашего сознания (сколько поколений проходят в школе «Горе от ума»? Десять? Пятнадцать?). В каком-то смысле спектакль Туминаса есть ответ на новейшую полемику вокруг Чацкого. Ответ этот напоминает шекспировское: «Чума на оба ваших дома».
Потому что впервые за всю театральную историю Чацкий в спектакле — ноль, чушь, никто.
Во-первых, он с самого появления не то чтобы шут (шут обычно выделяется из толпы), но именно часть шутовского общества. Ибо в этом спектакле все московское общество — одинаково смешно, наравне с Чацким: Фамусов — Гармаш, который рубит книги топором, произнося знаменитое «собрать все книги — да и сжечь», Молчалин, который и любить-то вынужден «по должности». Его «возлюбленная» Софья - которая всю ночь проводит с молодым человеком за разговором. (Напоминает перестроечный анекдот: «Познакомился с девушкой, всю ночь провели вместе. — И как?! — Говорили о Сталине»).
Чацкому, впрочем, даже все его шутовство до сих пор не мешало быть олицетворением того редкого русского типа, для которого общественные интересы и абстрактные ценности вроде свободы были выше мещанских, частных интересов. «Чацкий неизбежен при каждой смене одного века другим», — писал тот же Белинский, потому что любые перемены делаются при наличии неравнодушных, острых умом и языком, не боящихся злой молвы людей.
Тип Чацкого был понятен тем, кто хоть немного сам был таков. Для кого эти вопросы быль хоть сколько-нибудь важны и актуальны.
Режиссер Туминас впервые посмотрел на Чацкого глазами того самого обывателя, которому трижды плевать и на Чацкого, и на Грибоедова, и на любые вечные вопросы.
Этот спектакль поставлен с точки зрения плебея, для которого любые «вечные темы» являются пустым звуком и отношение к которым выражается чудовищным московским словечком «бла-бла-бла». Это Грибоедов — глазами редакторов глянцевых журналов. Это Чацкий — глазами программных директоров радиостанций, глазами радио-ржущих Бачинского и Стиллавина; Чацкий глазами офис-менеджеров, пиарщиков и телеведущих. Это, наконец, литература глазами читателя Дарьи Донцовой.
Именно поэтому главными героями спектакля Туминас сделал не Чацкого или, скажем, Фамусова — а дворовую девку Лизаньку и слугу Петрушу. Петруша вообще ничего не говорит, но мы смотрим на происходящее именно его глазами.
А ведь и вправду: пора нам наконец, узнать, что думал о Чацком и ему подобных сам народ - крепостные, «пролетарьят», наконец, новейший электорат с чипсами у телевизора? А пустомели ваши чацкие — вот что он думал. Потому что с точки зрения плебея вообще любые разговоры, кроме «душевных» и «практических», являются лишними. Слугам в спектакле в принципе неясно — из-за чего господа так суетятся? Из-за чего шум? Ох, господа, нам бы ваши заботы — как бы говорят про себя слуги. Мне тут еще помыть, постирать, пол подмести, а этим бы только языком чесать. Чой-то там себе бубнят и бубнят... «Где оскорбленному есть чувству уголок»… Че, какой уголок? Мягкий уголок? Несчастная любовь? Да засади ей, да вот и вся любовь. Интеллигенты, а сами начадили тут (постоянно из заслонки огромной печи вырывается дым, отчего все на сцене немного в чаду и вообще напоминает сон). Ну да, все происходящее и есть сон — с точки зрения мещанина, который пребывает в вечном телевизионном анабиозе и которому никакие слова не важны, никакие мысли, кроме простейших. Единственная реакция на Чацкого и прочие «вопросы» — это туповатый смех и зевота. Это смех телезрителя — реакция физиологическая, животный инстинкт.
И вся возня: и разговор Чацкого с Репетиловым (а говорят они о либеральных ценностях, кстати), и любовь-нелюбовь Софьи и Молчалина, и одиночество самого Чацкого — все это слугам одинаково скучно и непонятно. Им что либералы, что силовики — одинаково начхать: им плевать на любые абстракции — те самые свободы слова и духа. В общем, Туминас создал крайне современный спектакль, даже, может, не догадываясь, как верно он все угадал про нынешнюю Россию. Где главная проблема — не борьба взглядов и убеждений, а отсутствие их, полная каша в голове, абсолютная зацикленность на себе, неспособность к мысли и чувству.
Это получился спектакль о бессмысленных попытках добиться хоть какого-то ума, хоть какой-то самостоятельности от людей, не привыкших мыслить и жить самостоятельно. Символично, что на премьере спектакля был Михаил Горбачев, который первым из наших государственных лидеров попытался привить России любовь именно к духовным, а не к материальным ценностям демократии. Не чувствовал ли он себя точно таким же Чацким году уже эдак в 90-м?.. Горбачев был очень грустен, выходя со спектакля. На его пути, не обращая ни на кого внимания, какая-то дама орала в мобильник: «Да, да! Скажи этим лохам, что мы берем по двести, а потом отзвони мне. Я в театре, тут чушь какая-то».