Вспомним, как все начиналось. Покончив с вынужденным советским аскетизмом, мы угодили в пестрый балаган вещей—незнакомых, крикливых. Блеклые советские товары вели себя скромно: сидели тихонько там, куда их выкинули, ждали, пока мы набредем на след. А эти бойко напрашивались к нам с телеэкранов и витрин, обещали незабываемые ощущения. Сникерсы с якобы толстым-толстым слоем шоколада, джинсы «Монтана», в которых выросла вся Америка. Первые образчики забугорной продукции, добравшиеся до советских руин, оказались обманкой. Врали нам на каждом шагу. Простенькие, но расфуфыренные, выдавали себя за посланников лучшего мира. Но когда попадали наконец к нам в руки, оставляли по себе неприятный осадок. (И только спирт «Рояль» не разочаровывал, был настоящий.)
Позади голодные и лживые 90-е. Впереди 200 долларов за баррель и преемственность политического курса. Мы продолжаем жить в неудобных замусоренных городах, зато стали отлично разбираться в первоклассных мировых брендах. Мы подбираем себе машины как свитера: удобно ли, наш ли фасон. У наших детей шкафы ненужных игрушек, наши холодильники никогда не бывают пусты. Мы дорвались. У нас потребительский бум.
В стране небогатых в общем-то людей, где до сих пор нет достойной медицины, а дороги—вечное напоминание о последней войне, потребительский бум выглядит… своеобразно.
Он невозможен без «толстого-толстого» слоя зажиточных граждан, и многих из нас (в МЭРТ подсчитали, что таких сегодня 21 процент) действительно удалось убедить, что они-то и есть тот самый средний класс, а значит, потребление—их законное неотъемлемое свойство.
Есть, впрочем, одна загвоздка. Если верить статистике, наш средний класс потребляет то же и с той же активностью, что и средний класс западных стран. В смысле, ест-пьет, носит и водит он практически то же, что его западный собрат. Только вот доходы у него меньше в разы. А это значит, чего-то наш средний класс сильно недополучает. Может быть, накоплений на образование детям? Медицинских страховок, по которым можно получить настоящее лечение, а не то, что имеем мы по нашим бумажкам? Может быть, стоит учесть пенсионный вопрос? Словом, если пользоваться единой системой координат, тех, кто впишется в определение среднего класса (чур, чиновников не считать!), в России окажется значительно меньше 21 процента. Того, что представители нашего неполноценного среднего класса профукают на машины и отпуска сегодня, завтра не хватит их детям на поступление в хороший вуз, а послезавтра не хватит им самим на здоровую старость.
О степени экономической независимости нашего среднего класса говорить не принято. А она, как и у всех нас, граждан великой сырьевой державы, одинакова: подешевеет нефть—и потребительский бум обернется непотребным пшиком. Несколько успокаивают выкладки аналитиков, мол, нефти и газа у нас хоть залейся, цены на них в обозримом будущем будут расти. Хотя нет—не успокаивают. Пару лет назад ни один аналитик не предсказывал, что доллар опустится до нынешних отметок.
Сын растет, и как я ни стараюсь остеречь его от тяги к ненужным вещам, получается пока слабо. «У всех в классе мобильники с фотокамерами, а у меня без». Вот и выбирай, что лучше—купить своему второклашке дорогой телефон с камерой, которая и не понадобится-то ему в обозримом будущем, или заставить его чувствовать свою ущербность.
Не мы первые, на Западе та же петрушка? Возможно. А все же фразу This is too expensive for me, которая есть в любом разговорнике, они произносят так же легко, как мы просим закурить.
В 94-м я участвовал в программе по обмену опытом российских и американских учителей и впервые общался с американцами. Однажды мы проходили мимо кинотеатра, в котором показывали фильм Тарантино «Четыре комнаты». «Смотрели?»—поинтересовался я. «О нет,—отозвались американские учителя.—Мы в кино не ходим. Мы не можем себе этого позволить». А я мог. У меня не было ничего из того, что было у них: двух машин (ни одной не было), собственного жилья, собаки, абонемента в бассейн. Именно поэтому я мог тратить на кино треть своей аспирантской стипендии.
Сегодня мы и они, окруженные практически одинаковыми потребительскими соблазнами, отличаемся друг от друга всё тем же. У них есть понимание, чего они не могут себе позволить,—у нас его нет. Наше желание попользоваться, пока дают, понятно, учитывая голодное прошлое. Диагноз как раз ясен, непонятен энтузиазм. Особенно вышестоящих товарищей.
Нас методично пытаются убедить, что жить не по средствам и есть искусство потребления. Кредиты, говорят нам, волшебный ключик в потребительскую сказку. «Полмира так живет»,—уверяют банкиры, протягивая на подпись кредитный договор. А если разобраться? Думается мне, весь вопрос в цене кредитов и уровне инфляции. Потому что одно дело—15 лет выплачивать ипотеку при инфляции в 2—3 процента и совсем другое—бежать наперегонки с инфляцией в 22—25 процентов, а именно такой была прошлогодняя инфляция в России по оценкам независимых экспертов. В официальные 12 процентов я поверить не могу: каждый месяц я плачу коммунальные, раз в неделю езжу в супермаркет и оплачиваю в школе «дополнительные образовательные услуги».
Что нужно сделать, чтобы мы не переставали тратить, чтобы не отвлекались от своего потребительского счастья? Все просто: создать иллюзию доступности—вещей, услуг, вальяжного отдыха. Как в жилищном нацпроекте. За счет чего, например, нам делали доступной ипотеку? Снижения ставок—того, что долгие годы будет влиять на ширину дыры в наших бюджетах—так и не случилось. Зато условия выдачи существенно упрощались. Не хватает доходов? Посчитаем совокупный доход семьи. Нечего предложить в залог? Оформим в залог родительскую квартиру. И не вздумай разводиться. Или болеть. Или остаться без работы: папе с мамой придется бомжевать.
Вред потребительского обжорства мы смогли оценить не далее как летом прошлого года, когда в США шарахнул ипотечный кризис. Его орудием стали неблагонадежные заемщики, те, у кого по тамошним меркам за душой ничего нет, но которым хочется много и сразу. Говоря современным русским языком, американские банкиры и воротилы ипотечного рынка в целях наживы долгие годы раздавали кредиты на покупку недвижимости без должного обеспечения. «Кредит в 400 тысяч долларов! Месячная плата 1,4 тысячи долларов! Без страховки, без карты социального страхования!» Эти кредиты охотно брали даже те, у кого не было реальной возможности их погасить. В какой-то момент звенел звонок, задолженность по кредиту взывала к расплате. Но к тому времени цена на недвижимость вырастала. А поскольку американская экономика шла вверх, перепродать с прибылью невыкупленный дом, земельный участок или квартиру не составляло труда. Но потом доходы граждан упали, и покупать все это стало некому…
Хотя кризис этот, переросший в мировой финансовый, наделал много шуму, верхушка трофической цепи—сами воротилы и банкиры—ничуть не пострадала. Задумаемся? Намекну еще раз: трофическая цепь, непотопляемая верхушка, живущие не по средствам низы.
Фондовые аналитики, фиксируя снижение котировок на мировых биржах, напомнили нам о рыночной цикличности, о том, что моменты падения рынков—лучшее время для инвестиций. И все покатилось дальше. Кредиты чуть подорожали, но закаленному потребителю это не помеха. Берем, свято веря, что нам-то уж точно повезет с фазой очередного экономического цикла. В Ростове, к слову, в январе выстроились очереди за автокредитами. «Обычно в январе застой,—сказали мне в кредитном отделе одного из банков,—а тут, пожалуйста, план за квартал».
Что ж, пусть у них план, у нас все равно праздник. Потом посчитаем.
Фото KOMISSAR