Брест — Минск — Москва — Нижний Новгород — деревня Шпитьки под Киевом — Сочи. Тогда, в 56-м, — единый Союз. Но попасть за железный занавес, его ограждающий, было все равно что высадиться на Луну. В ответ на запрос в посольство СССР в Париже журналист Лапьер получил безальтернативное «NIET»: индивидуальные поездки иностранцев запрещены. Но 25-летний Доминик и 27-летний Жан-Пьер не теряли надежды: журнал Paris Match аккредитовал их в составе делегации журналистов, сопровождавших экс-президента Франции Венсана Ориоля в официальном визите в СССР. По дороге в Москву журналисты рассказали г-ну Ориолю о своих грандиозных планах. И он, недолго думая, представил их на приеме в Кремле лично Хрущеву, между делом заметив, что товарищи Лапьер и Педраззини хотели бы провести каникулы со своими супругами в СССР, чтобы рассказать французским читателям о жизни простого советского народа.
«Повисла полярная тишина, — вспоминает Лапьер в своей книге «Однажды в СССР», изданной в 2006 году, спустя 50 лет после путешествия. — Хрущев отер пот с лысины большим платком. Булганин нервно погладил бородку. Молотов протер пенсне. Громыко закашлялся. Маршал Ворошилов сглотнул. Анастас Микоян потеребил тонкие усы… И вдруг Хрущев расхохотался. «Это очень плохая идея, товарищ президент! — воскликнул советский лидер. — Наши дороги так отвратительны, что жены ваших протеже попросят развода уже через две недели!» Журналисты вернулись в Париж ни с чем. Но хрущевская оттепель сделала свое дело: в Москве решили налаживать отношения с Западом. Через четыре месяца после приема в редакцию Paris Match пришла официальная телеграмма из Москвы за подписью директора «Интуриста» Владимира Ильичева: «Месье Лапьер и Педраззини. Мы одобряем ваш проект путешествия на автомобиле по Советскому Союзу».
Брест
22 июля 1956 года французская Simca Mаrly, обклеенная постерами, подъехала к пограничной заставе на Варшавском мосту в Брест-Литовске. Два газика с солдатами и офицерами уже поджидали гостей. Доминик вспоминает, как он, Жан-Пьер и их супруги Альетт и Анни разглядывали советских солдат, которые, обступив машину, изучали капот, колеса, амортизаторы. Подъехала «победа», из которой вышел молодой человек: «Добро пожаловать в Советский Союз! Меня зовут Станислав Петухов, можете называть меня Славой! Я — репортер «Комсомольской правды», буду сопровождать вас во время путешествия!»
52 года спустя начальник автодорожного пункта пропуска «Брест» подполковник Олег Малец встречает журналистов Владимира Вазака и Себастьяна Гиссе, вооружившись цифрами. В 1953 году здесь пересекли границу только 17 машин. В 2007-м — 5,5 миллиона человек.
Мы стоим на Варшавском мосту над рекой Западный Буг, половина моста белорусская, а половина уже европейская. «Вас не смущает, что соседняя Польша стала членом ЕС, а Белоруссию по-прежнему считают недемократическим государством?» — спрашивает Владимир Вазак у белорусских пограничников. «Пограничная служба должна быть вне политики», — грамотно отвечает на провокационный вопрос полковник Малец. Сейчас на погранзаставе «Брест» относительно тихо. С момента ввода шенгенских виз в Польше в 2007 году поток машин в обе стороны уменьшился на… 70 процентов.
«Запишите нас в свою делегацию, мы с удовольствием поедем с вами!» — шутят на прощанье немного расслабившиеся пограничники. Фото на память. Впереди 350 км до Минска.
В 1956-м вдоль дороги громадные плакаты призывали крестьян идти навстречу коммунизму и приветствовать мир образцовым трудом. «Казалось, что от деревни к деревни огромный кулак каменного Ленина или Сталина, или даже обоих сразу, защищал нашу Marly от превратностей советских дорог», — вспоминает Лапьер.
В 2008-м Владимира и Себастьяна дорога на Минск приятно обрадовала. Основную трассу европейского направления белорусы поддерживают в идеальном состоянии: малейшая шероховатость, не успев возникнуть, ремонтируется прямо на глазах. Чтобы не пугать иностранцев, бесчисленные посты ГАИ вдоль дорог переоборудовали в кафе. Вдоль домов — одинаково красивые аккуратные заборы. Наш гид Илья Кузнецов говорит, что такие заборы стоят теперь вдоль дорог по всей Белоруссии. Сам президент распорядился, чтобы было красиво.
Минск
За завтраком в гостинице «Минск» на французов повеяло дымом свободы: табачный дым пробудил в европейцах уже забытые ощущения. «Мы живем в свободной стране!» — радостно сообщали минчане гостям, сочувственно кивая под рассказы о том, что во Франции с января 2008-го запрещено курить в общественных местах. Отреставрированные интерьеры, шведский стол, разноязыкие бизнесмены с ноутбуками… А на французов все равно веет Советским Союзом: в красивой порционной упаковке с логотипом гостиницы сахар слишком грубого на европейский вкус помола.
«Нам захотелось открыть галерею портретов советских людей с одного из двух миллионов железнодорожников, представителя пролетарской аристократии этой страны... И мы отправились в локомотивное депо «Минск», — пишет в своей книге Доминик Лапьер. 52 года спустя почетный железнодорожник Евгений Матвеевич Коробенков и начальник депо «Минск» Константин Кейзер встречают Владимира и Себастьяна у главной проходной. Матвеич, как называют его сослуживцы, приглашает за стол. Сегодня важный день в его жизни: сослуживцы провожают на заслуженный отдых после 50-летней службы. Официально он на пенсии уже 18 лет, да вот только до сегодняшнего дня продолжал работать, так и говорит: «Родина попросила». Стол накрыт в комнате союза ветеранов.
Гостям наливают. Категорически непьющий Владимир, за свою галантность уже успевший получить прозвище Д’Артаньян, тостует квасом. Себастьян, прозванный де Голлем за схожий профиль, спешит добавить: «Я сейчас выпью эту рюмку водки залпом и, уверен, тут же интегрируюсь в вашу экономику!» «Еще немного выпьем, и вы в Белоруссию вступить попроситесь!» — усмехаются железнодорожники. Они с гордостью рассказывают французам, что их экспериментальные поезда уже ездят до Бреста со скоростью 160 километров в час. Европейцы, опустив глаза, скромно замечают, что высокоскоростной TGV идет со средней скоростью 320 км в час.
После пятой рюмки начинают вспоминать былые времена. Сокрушаются, что Вильнюс оказался в недоступной для них стране. А ведь они там учились, 35 лет ездили туда машинистами через день, там друзья.
«Как живется при сегодняшнем режиме?» — продолжает пытать Владимир. «Президент у нас хороший. Ситуацией владеет капитально — не отнимешь, — объясняет Евгений Матвеевич. — На заре его президентства, я помню, как-то замминистра хотел ему что-то соврать. А он ему: «Ты больше не замминистра. Вон отсюда!» Как можно президента обманывать, это как отца обманывать! Он ведь нам батька! Отец! Хозяин! Рука должна быть жесткая! Страна — это семья! А вот Саркози у вас, кажется, еще сыроватый президент!»
Французы просят разрешения навестить завтра Евгения Матвеевича дома, чтобы показать фотоальбом о путешествии соотечественников в 56-м. Матвеич на всякий случай спрашивает разрешение у начальника депо, тот дает добро. Провожая нас до дверей, Матвеич распихивает нам леденцы на дорогу и тихонько спрашивает у меня: «Мне контру-то не пришьют? Я вроде не очень хаял…»
На следующее утро мы в гостях у Евгения Матвеевича и Жанны Васильевны. В тихом районе недалеко от депо пенсионеры живут в двухкомнатной квартире со всеми удобствами. Две взрослые дочери с семьями имеют отдельную жилплощадь. Хозяева с гордостью показывают достижения белорусской промышленности — холодильник «Минск» и два телевизора «Горизонт». Сверяясь с книгой Доминика Лапьера, французы констатируют, что прогресс налицо: в семье Виктора Ситчейко, работавшего мастером депо «Минск» 50 лет назад, не было ни холодильника, ни телевизора, стоимость которого равнялась двухмесячному доходу семьи. Сегодня у Коробенковых на двоих пенсии — под 900 тысяч в месяц. Внушительная в белорусских рублях сумма конвертируется в скромные 270 евро. Говорят, на жизнь хватает, только вот путешествовать, как европейские старики, позволить себе не могут. Правда, исправно — вот уже 20 лет—ездят в санаторий, каждый сентябрь на 21 день, грибы собирать. А еще Матвеич как почетный железнодорожник имеет право на бесплатный билет в СВ один раз в год в любом направлении. «Мы бы поехали и в Париж, деньги есть, — говорит Евгений Матвеевич, — но надо ведь и на похороны оставить».
На кадрах французской хроники пенсионеры узнают послевоенный Минск своей молодости: «Тяжеловато было, что там говорить. Даже по одежде видно — бедновато».
«А политически тяжело было жить?» — интересуется Владимир у Матвеича. «Я был далек от политики, — отвечает тот. — Нас, молодых, это не очень касалось. Главное было восстанавливать экономику. Были, конечно, какие-то репрессии. Но страну-то ведь подняли! Сталин пришел к сохе и плугу, а ушел с атомной бомбой. Надо отдать ему должное, какой бы он там ни был». Евгений Матвеевич достает из шкафа потрепанную коробку со старыми документами: «Вот мой партбилет. Сохранил, не выбросил». А с пожелтевшей фотографии на нас смотрят женщина в платке, две молодые девушки и юноша. «Это моя мать, две сестры и я». «А где же отец?» — спрашивает Владимир. «Отца… забрали... — Евгений Матвеевич с трудом подбирает слова: — В 37-м пришли и забрали. Мне пять лет было. Многих тогда из нашей деревни забрали…» «Как это, режим отнял у вас отца, а вы потом всю жизнь служили этой системе?» — недоумевает Владимир. «Как вам объяснить?.. Жить надо было… Выживать… Я свою жизнь строил. А как по-другому?» Жанна Васильевна с тревогой смотрит на мужа. Они вместе 48 лет. Наверное, только она знает, как сложно ему говорить на эту тему.
Пора прощаться. Владимир и Себастьян взволнованы, они понимают, что переживают те же моменты, о которых читали в книге Лапьера: «Обязательно передайте французским рабочим, что мы их очень любим!» Огонек загорается в грустном взгляде Виктора Ситчейко. Мы все почти что плачем. «Spasibo bolchoi, дорогие советские друзья!» Нас ждет дорога в Москву».
Москва
После 40 минут ожидания багажа в Шереметьево-1 французы Владимир Вазак и Себастьян Гиссе недоумевают, почему мадам с высокой прической не позволяет никому пройти, не сверив бирки багажа с билетами. «Объясняю! — взвизгивает сотрудница таможни, — чтобы никто не своровал чужой чемодан». «Что же это за общество, где все друг другу не доверяют? Зачем мне чемодан с чужими штанами?» — озадачивается Себастьян.
Не заезжая в Москву, ползем по пробкам в Долгопрудный. На улице Театральной в доме 12а нас ждет Вера — жена журналиста «Комсомольской правды» Славы Петухова, который сопровождал французских репортеров в 56-м году.
«Да, это я. Вот сумка моя желтая! Было время молодое!» — узнает она себя на фотографии в старом альбоме. «Хотя мне улыбаться-то некогда было, — продолжает Вера. — Я все время с серьезным видом держала сумку, набитую талонами, чтобы французов можно было везде накормить. Доминик и Жан-Пьер удивлялись, почему я такая сосредоточенная. «Наверное, она не твоя жена, а агент КГБ», — говорили они мужу! Но мы-то со Славой не из КГБ были, я даже в партии не состояла. Хотя, наверное, вокруг какие-то наблюдатели имелись. Все было расписано: лучший ресторан, лучшая гостиница. Даже не знаю, кто за все платил, они или наши. Нас предупреждали: Paris Match — реакционный журнал. Слава, помню, все время спорил с Домиником. Я французского не знаю, но понимала, что о политике».
Вере было интереснее другое. «Мне очень нравилось, как одевались жены французов Анни и Альетт. Красивые ситцевые платья, широкие юбки. Я, как только вернулась в Москву, сразу себе таких нашила. Я же тогда худее была!» — кокетливо замечает она.
«А вы знаете, что фотограф Жан-Пьер Педраззини погиб, когда снимал подавление антикоммунистического восстания в Будапеште, спустя три месяца после путешествия в СССР в 1956 году?» — спрашивает Владимир. «Жалко его очень! Мне рассказали об этом венгерские журналисты, они брали у меня интервью в 1993 году для фильма о Педраззини. И Славы тоже нет вот уже 12 лет». «Педраззини погиб от пули советских солдат…» — нагнетает Владимир. «Что делать? Мы же не будем сейчас с вами вспоминать все войны, включая 1812 год… Слава богу, что у нас сейчас Путин, что он со всеми дружит», — урезонивает журналиста Вера Михайловна. Она не политизировала ничего ни тогда, ни сегодня. «Я всегда была послушная, — самоопределяется Вера. — Если мне говорили петь в хоре про Сталина и Ленина, я пела. А в 1991 году пришла в храм и с тех пор пою в церковном хоре».
Владимир вручает Вере Михайловне флакон Chanel № 5 в подарок от Доминика Лапьера и обязуется передать во Францию от Веры привет, конфеты с русским пейзажем на коробке, фарфоровую чашку и пожелания долго жить в добром здравии. Путешествие продолжается.
«Это место с другой стороны Красной площади пользуется не меньшей славой, чем Мавзолей Ленина и Сталина. ГУМ — гордость и радость всего Союза. Каждое утро с семи часов поток из тысяч людей давится в длинных очередях, чтобы, как только откроются двери, хлынуть в магазины общей площадью 43 тысячи квадратных метров». Тогда, в 56-м, французские журналисты решили, что универмаг, где в отделе женского белья продаются лифчики с металлической арматурой, требует подробного изучения. Так была выбрана вторая героиня репортажа — продавщица из отдела «Галантерея» ГУМа, 23-летняя комсомолка Женя Григорьева, «идеальный образец молодой советской девушки». Она жила в коммуналке с родителями, училась на инженера парфюмерии. «Чтобы в ее скромном гардеробе появилось три летних платья, демисезонное пальто и две пары обуви, Жене нужно было экономить многие годы. За 48 часов работы в неделю она получает 605 рублей — это цена туфель-лодочек или летнего платья», — вспоминает Лапьер в своей книге.
На встречу с современной «галантерейщицей» из ГУМа пришлось отправиться в Люблино на улицу Верхние Поля. Там, в квартире одного из сотен одноликих высотных домов проживает Мария Почекутова. Филолог по образованию, 29-летняя Мария приехала в Москву полгода назад, бросив в родном Красноярске работу редактора на телевидении. Пройдя курсы визажиста, решила остаться в Москве, за неделю нашла съемную квартиру и работу продавца-консультанта Yves Saint Laurent в ГУМе.
Жених Марии Сергей тоже бросил прежнее место — дизайнера в красноярском журнале—и приехал за невестой в Москву. В прошлом месяце хозяйка повысила арендную плату однокомнатной квартиры в Люблине с 20 до 25 тысяч рублей в месяц, поэтому ребятам нужно срочно съезжать. Благо подруга, уехавшая во Францию на ПМЖ, сдала им квартиру в Одинцове. А переезд не страшен — вещами Мария и Сергей не обременены. Все умещается в четыре челночные клетчатые сумки.
Собирая последнюю сумку с вещами, Мария объясняет журналистам, что жизнь совсем не тяжелая. «Через несколько лет купим квартиру в Москве!» — с уверенным оптимизмом говорит она. «В Подмосковье…» — осторожно поправляет Сергей.
Респектабельная публика прогуливается вдоль дорогих бутиков. Стоя на балконе галереи третьего этажа и вглядываясь в фотографии, сделанные Педраззини в 56-м, Мария не может узнать свой ГУМ: толпа измученных людей врывается в только что открывшиеся двери. «Да, я помню по рассказам папы, что в те послевоенные годы тяжело было. Они мороженую картошку ели…» «Вам не кажется, что ваша история, как часы с маятником: с одной стороны — мороженая картошка, а с другой — килограммы черной икры?» — спрашивает Владимир. «Может быть. Нам точно сейчас легче! Мы можем сами выбирать, как жить!»
22:00. Мы у служебного входа сказочно подсвеченного ГУМа. Мария вот-вот должна выйти после работы: 12 часов на ногах с двумя получасовыми перерывами. Она бежит нам навстречу — по-парижски элегантное шелковое платье и туфли на каблуках. Владимир и Себастьян застывают на месте: в современной Европе они успели отвыкнуть от того, что женщины хотят быть красивыми вопреки всему. Француженки не спускаются в метро на высоких каблуках, предпочитая кроссовки, а вместо декольте — небрежно намотанный шарф.
Метро, маршрутка, через час мы в Одинцове: дом с видом на футбольное поле и пруд с утками. Мария говорит, что обещали завести лебедей. Глубоко за полночь Владимир и Доминик пьют чай у новоселов и начинают верить в рассказы неунывающей Марии о том, что лет через 10 лет у них с Сергеем будет квартира в Москве. А еще в Лондоне! И в Париже, обязательно! Она ведь с детства очарована Францией.
Нижний Новгород
Владимир и Себастьян покидают Москву, не скрывая радости. За два дня пробки, шум, суета и агрессия города вымотали их до предела. С интересом разглядывают купе поезда, следующего по маршруту Москва — Нижний Новгород. Во Франции спальные вагоны почти вышли из употребления — поезда слишком быстрые, не хватит на ночь пути.
«Автомобильный завод Горького — украшение советской автомобильной индустрии», — писал Доминик Лапьер в своей книге. Тогда на нем работало 44 тысячи человек, позже, во времена расцвета, доходило и до 100 тысяч. Сегодня — 40. Владимир и Себастьян едут в заводском «соболе», в салоне, отделанном темно-зеленым велюром. ГАЗ — это целый город протяженностью 3,5 км, бесконечные проходные, заводские строения и музей, который принимает дорогих зарубежных гостей, несмотря на санитарный день. Визит назначен строго на 8 утра. Сотрудник музея Елена Исупова рассказывает, как они боялись, что Олег Дерипаска, купивший ГАЗ в 2000 году, закроет их за ненадобностью. А оказалось наоборот: олигарх музей полюбил и часто водит в него своих друзей.
Владимир, большой ценитель машин, давно мечтал увидеть, как собирают «Волгу». И вот они с Себастьяном в цеху: плакаты всех легковых моделей ГАЗ, начиная с 1932 года, на стене. Шум конвейера. Именно здесь собирали «победы», а потом поставили на поток «Волгу». «196 в сутки, 3893 в неделю, 45 000 в год»,—выдает свой трудоплан слесарь-механик Виктор Брузгалов, работающий в этом цеху 28 лет.
Рабочие в перерыве играют в шахматы. Владимир показывает им старый альбом, старожилы узнают родной цех, механика Ивана Ситнова, которого выбрали себе в герои корреспонденты в 56-м году. «Восемь часов в день он подгоняет на шасси моторы, которые подъезжают по конвейеру. Но Иван Григорьевич никогда не сможет купить машину, которую каждый день собирает с такой любовью. Мало того, что за «победой» надо стоять очередь 4 года. Так еще и ее официальная цена — 20 тысяч рублей, а Ситнов зарабатывает 7 тысяч в месяц».
Сегодня очереди за «Волгами» нет. И у Виктора Брузгалова она имеется давно, уже не первая. В среднем он получает 20 тысяч в месяц. Говорит: «Тяжеловато, но прожить можно». Виктор уверен, что производство «Волги» никогда не закроют, несмотря на каверзные вопросы французов о том, какому экологическому нормативу соответствует двигатель «Волги» — Евро-3 или Евро-4.
А в соседнем цеху, купленном и перевезенном целиком из Америки, идут последние приготовления к выпуску первых товарных автомобилей Volga Siber — он запланирован на 20 июня этого года. Механики с гордостью показывают Volga на платформе Chrysler. В этом цеху только молодые лица. Автослесарь Виталий Сторопук, ему 21 год, испытывает на безопасность только что сошедшие с конвейера машины. Он бойко рассказывает французам о новой модели со старым названием. Сам Виталий, придя на ГАЗ, в душе мечтает повторить карьеру купившего его Дерипаски. ГАЗ продолжает жить в этих молодых людях.
Шпитьки
Черная тюнингованная «лада» мчит Владимира и Себастьяна из киевского аэропорта в деревню Шпитьки — 40 км по восьмиполосной дороге. Это единственная автострада на Украине такого хорошего качества — она для туристов, объясняет шофер Владимир. Остальные много хуже. «Сотни гектаров пшеницы, кукурузы, ржи, гречихи и картошки, 25 тысяч фруктовых деревьев, 250 коров, 360 свиней, 10 грузовиков и три трактора — колхоз «Большевик» — один из самых процветающих колхозов Украины», — описывает Шпитьки Доминик Лапьер.
Из здания сельской Рады выходит Надежда Грищенко. Черные волосы, тугая коса на затылке, светлая блуза с узорами, полнокровные формы — ну точно из гоголевских «Вечеров на хуторе близ Диканьки». В реальность французов возвращает только ее мобильный, который звонит не переставая. У Надежды Ивановны, которая руководит сельсоветом с 2003-го, дел невпроворот. «Кто бы мне тогда сказал, что я буду сельской главой, прибила бы точно!» — вспоминает она, приглашая гостей в свой просторный кабинет: над столом портрет молодого Ющенко, вышитый гладью Тарас Шевченко в раме, икона Богородицы, Будда красного дерева, кинжал.
«Мадам мэр», как назвали ее французы, с радостью рассказывает про родное село. Заходим в парк с вековыми деревьями. Его в 1906 году заложил пан Терещенко, впоследствии министр Временного правительства, которому принадлежали Шпитьки до революции. «А где же замок принца Терещенко?» — интересуется Владимир. «Замок? — смеется сельская глава. — Замок разобрали по кирпичику еще в революцию. Осталась одна водонапорная башня». Надежда Ивановна мечтает открыть в ней музей. «А Ленин где?» — по привычке спрашивает Владимир. «Ленина у нас больше нет. Молодежь как-то ночью обезобразила памятник в начале 90-х. Мы его заменили на Шевченко. Вот он!» Из-за деревьев выглядывает бюст: вроде тот же Владимир Ильич, лысый, с прищуром, только усы приделаны. А улица так и осталась — Ленина.
«А когда распался колхоз «Большевик»?» — спрашивает Владимир. «В 97-м земля была распаевана на 922 участка между членами колхоза», — объясняет глава. Теперь предприниматели берут бывшую колхозную землю в аренду — это главный доход сельской Рады. А от былого хозяйства осталось всего 26 коров. Пахать землю после развала «Большевика» продолжили лишь 20 процентов бывших колхозников, а подняться удалось одному — Михаилу Кабакову. Сегодня на его 120 гектарах работают 8 человек. Зерно, овощи и комбикорм он продает в Киеве».
Потомственный земледелец, сын тракториста и доярки, фермер Кабаков с гордостью приглашает французов в свой новый дом — добротный двухэтажный из красного кирпича. «Строил пять лет!» За чаем Владимир вновь задает свой любимый вопрос: «Как вы относитесь к Евросоюзу, не хотите ли в него вступить?» «Фермерам в Евросоюзе куда легче живется, — признает хозяин. — После вступления Польши в Евросоюз ихние фермеры двойные дотации получают — европейские и польские. В год по 2 тысячи долларов на корову выходит. А у нас дотаций никаких». «А мне вот друзья из Польши жалуются, что при новых порядках им дюже тяжко. Нам Россия роднее», — не соглашается Надежда Грищенко. Хотя Шпитьки в свое время поддержали оранжевую революцию: возили на Майдан котлеты и валенки. «Но сегодня, — объясняет «мадам мэр» французам, — народ бы проголосовал за союз с Россией!»
Озадаченные противоречивой украинской душой, Владимир и Себастьян идут к Кливчукам — той семье, о которой рассказывалось в репортаже 56-го года.
Семья Кливчук в сборе: французов ждут за накрытым во дворе столом. Александр — внук парторга Григория Игнатовича, встречавшего репортеров в 56-м, его жена Юлия, сестра Людмила, дети. Вместе с ними за столом 82-летний школьный учитель истории Иван Афанасьевич. «Главная мечта семьи Кливчук летом 1956 года — найти денег, чтобы перекрыть соломенную крышу», — зачитывает вслух Владимир отрывок из книги Доминика Лапьера. «Перекрыли, как видите!» — смеется Александр.
«А на земле работаете по-прежнему?» — спрашивает Владимир. «Нет. Никто уже не пашет. Я — водителем в Верховной раде. Сестра тоже в Раде», — отвечает Александр. Александр и Людмила признаются французам, что от политики очень устали. «Демократия по-украински — это когда каждый делает, что хочет», — растолковывает Александр. «А, может, вам в Евросоюз вступить?» — с упорством миссионера допытывается Владимир. «С нашими-то порядками? Да наши и у вас там все разворуют!» «Мы — славяне, — с серьезной грустью отвечает Александр. — У нас должен быть гетман, князь, царь. Нам бы такого, как Путин. А то у нас Ющенко — демократ…»
Отчаявшись вникнуть в суть державной логики Александра, Владимир произносит тост за украинское гостеприимство. «В Европе уже нет такой теплоты между людьми!» — признает он. «Если б вы приехали лет 10 назад, стол вообще бы накрыли на всю улицу!» — веселятся Кливчуки.
Сочи
Солнце, море, пальмы. Самолет, как машина времени, переносит нас в Сочи, где в 56-м французы были проездом. Больше всего их тогда поразила публика на сочинском пляже: отдыхающие, расположившиеся загорать друг у друга на головах, с неизменными листиками, приклеенными слюной к носу, странные советские купальники, а чаще просто нижнее белье — культурный шок для иностранцев, высадившихся на советскую Ривьеру в изящных купальных костюмах.
Чтобы изучить, как изменился стиль отдыха, Владимир и Себастьян решили провести несколько дней в санатории «Металлург», открытом как раз в год незабываемого путешествия их предшественников.
Директор санатория изящная Галина Ищенко рассказывает французам, что в советские времена каждое ведомство считало своим долгом построить санаторий в Сочи. Для стен, лестниц, колонн и даже бордюров в парке Министерство черной металлургии завозило с Урала камень, который до сих пор сохранил нежно-розовый цвет. Тогда положено было строить дворцы для трудящихся в стиле барокко. Сегодня таких, как «Металлург», осталось три: в предолимпиадной горячке старые санатории начинают теснить высотные дома. Вот и над трехэтажным «Металлургом» навис 24-этажный монолит.
«Раньше к нам попасть было невозможно, — говорит Галина Николаевна. — Сегодня же круглогодично на 100 процентов загрузить санаторий коечной емкостью в 176 номеров не удается. Несмотря на демократичность цен, путевку на 21 день не каждый может себе позволить. Дотаций у нас нет. Всю прибыль тратим на развитие и зарплату. А сотрудников в «Металлурге» в среднем 200 человек, в зависимости от сезона».
«Получается, один обслуживающий на одного отдыхающего! Да такое могут себе позволить только пятизвездочные отели!» — поражается Владимир.
После обеда директор приглашает гостей осмотреть раритетный корпус санатория — там еще сохранились номера с обстановкой 50-х. В сталинском интерьере, от которого европейцы приходят в восторг, Галина Николаевна садится смотреть альбом со старыми фотографиями Педраззини: «На фото Сочи совсем не похож на нынешний. Так много простора, зелени, открытая набережная, широкий пляж, обзору акватория ничто не мешает», — умиляется директор. «Вы видите, как выгодно отличается жена французского журналиста в своем красном купальнике на фоне советских отдыхающих?» — не без гордости спрашивает Владимир, указывая на фотографию жены Доминика Альетт.
«Знаете, — отвечает «мадам директор», — в 56-м купальник, думаю, вообще был редкостью для советской женщины. Неблагодарное это дело сравнивать француженку из богемы, не обремененную физическим трудом, с труженицами сельскопромышленного хозяйства, которые в поте лица заработали премиальную путевку. Французские корреспонденты ведь специально фотографировали именно таких».
«В условиях политической несвободы свобода в одежде оставалась?» — спрашивает Владимир. «Что вы! Помню, в советском Сочи в город нельзя было выйти в плавках и купальниках. Милиция сразу наказывала штрафом».
Перед отъездом Владимир и Себастьян решают посмотреть, чем же живет Сочи за пределами санатория. На нас обрушивается шум строящихся 24 часа в сутки домов вместе с шансоном из прибрежных кафе. Шокирующие европейцев хмурым видом продавщицы сувенирных лавок развешивают майки с символикой «Сочи-2014» подпольного турецкого производства. В морском порту блестят на закатном солнце шикарные яхты с русскими триколорами.
«Снимите, как молодежь пивные бутылки в море кидает! — кричит Владимиру рыбак. — Все дно уже усеяно. Вот вам и Олимпийская деревня!»
Наше двухнедельное путешествие по дорогам бывшего СССР закончено. Сочи сентиментально провожает французов летним дождем. «Дождь — значит Путин уехал», — объясняет французам таксист. «Народная примета?» — переспрашивает Себастьян. «Ну да, — усмехается таксист. — Потому что когда Он здесь, всегда солнце: тучи расстреливают».