Через полгода после гибели 25-летнего Алексея Денисова, которого четверо молодых жителей города Кольчугино живьем сожгли на Вечном огне, убийцам вынесены приговоры: от 9 до 18 лет. Корреспондент «Огонька», рассказавшего первым о трагедии («Огонь», № 5, 2008), приехал в Кольчугино с двумя вопросами: «Почему это произошло у вас?» и «Как вам живется с этим опытом?». Оказалось, что ответ на второй вопрос не всегда требует размышлений над первым
Глядите, вот из Администрации президента нам пришло,—показывают в Кольчугинской районной администрации конверт.—Пишет президенту Медведеву человек из Украины: просит присвоить погибшему Алексею Денисову звание Героя России посмертно за то, что тот Вечный огонь защищал. Много таких писем, от Волгограда до Владивостока… И что теперь делать?
«Что делать?»—вопрос в данном случае не праздный. Сразу после того, как в городе Кольчугино в ночь с 1 на 2 января четверо юнцов (троим по 19 лет, одному 15) на Вечном огне заживо сожгли 25-летнего рабочего Алексея Денисова, журналистам—в частности, корреспонденту «Огонька» Константину Розанову, который первым написал о кольчугинской трагедии,—в городе изложили версию преступления, за полгода уже ставшую канонической: четверка распивала у Вечного огня спиртные напитки, Денисов подошел и сделал замечание, убийцы озверели. Сегодня же в большем ходу менее романтическая версия: никто никому замечаний не делал, распивали все, не сошлись во мнениях по какому-то вопросу.
С письмом поступили, как всегда в таких случаях—сообщили матери убитого, Ольге Денисовой. Житель Украины, как и другие пишущие, пожелал помочь семье Алексея. Отписали с ее согласия в соседнюю страну, дали адрес Ольги: «Пусть теперь напрямую переписываются».
То есть с письмами все ясно. Осталось понять, насколько Кольчугино (50 тысяч жителей) за полгода сумело пережить и усвоить опыт, пожалуй, наиболее страшного—по мотивам (невзирая на то, защищал кто-то Вечный огонь или нет), методу и месту—убийства в истории новой России.
МЕРЫ ПРИНЯТЫ
—Работа с детьми проведена,—отчитывается Ольга Балясова, заместитель начальника департамента образования Кольчугинского района.—Это преступление резко осуждалось прежде всего самими школьниками, они ведь тоже люди здравые. У нормального здравого человека это в голове не укладывается и уложиться не может.
Лично проверил, отловив на улицах Кольчугина с десяток подростков-одиночек: действительно говорят, что так нельзя. Что это ужас. Что таких отморозков надо сажать на пожизненное. Ровно то же самое—уверен—они бы сказали в любой из своих дней до нового, 2008 года, задай им кто-нибудь такой невероятный вопрос.
—Не надо бросать тень на всех кольчугинских подростков, школьников. Мы учим добру, сеем нравственность,—утверждает Альбина Червоннова, директор ближайшей к Вечному огню кольчугинской школы № 5. Доказательств тому, что разговоры о нравственности—не просто рассуждения, у Альбины Петровны два: «У нас основы православной культуры преподаются пятый год» и «Мы сами сделали школьный музей госпиталя, который в войну работал в нашем здании». Про основы корреспондент ничего сказать не может: не постигал. А вот музей без натяжек отличный.
—Разве может такой мальчик потом совершить нечто подобное тому ужасу?—Альбина Петровна показывает 12-минутный фильм, снятый школой о музее. Подросток в военной бескозырке читает нечто проникновенное про войну. Хорошо читает.—Во всяком случае, вероятность этого стремится к нулю, если учить нравственности, а не культу денег.
—Есть поступки, с которыми вообще жить невозможно, однако человек с ними живет,—подытоживает воспитательную работу Ольга Балясова.
«Наши солдаты поймали притаившегося в траве «камикадзе»—террориста-самоубийцу, который наскакивает и убивает клинком наших воинов, пока его самого не убьют. … Он зло кричал, зачем мы пришли сюда? Командир объяснил, что японцы в гражданскую войну оккупировали часть Приморья, сожгли в топке паровоза Лазо, нападали на Хасане, Халхин-Голе. Японец зло отрицал, утверждал, что это пропаганда и ложь, никакого Лазо они не сжигали. Наши рассвирепели, связали ему сзади руки, подвели к горящей конюшне и бросили туда через окошко».
(Здесь и далее курсивом—фрагменты воспоминаний ветерана Великой Отечественной войны и Японской кампании В И. Гальчука «1941—1946: под ружьем и под прицелом», опубликованные газетой «Кольчугинские вести» за несколько дней до вынесения приговора убийцам Алексея Денисова.—«О».)
«ДОСТОЕВСКИЙ МАЛОПРИМЕНИМ»
—Вот тогда в «Огоньке» почему-то не написали, что преступление раскрыто по горячим следам, только негатив про то, что нас мало,—говорят корреспонденту в Кольчугинском ОВД. Пишем: несмотря на некомплект в 40 человек, раскрыто по горячим следам. Лично Александром Ремизовым—опером кольчугинского убойного отдела, без году как три десятка лет в милицейской профессии.
—То ж все моя клиентура,—говорит Ремизов про ныне осужденных.—У одного брат за двойное убийство сидит, этот свидетелем проходил. Двое других убийц—братья, хоть и неродные. У них еще та шебутная семейка в родне: хулиганка, кражи—спокойно не живет народ.
Поразмыслить над этим преступлением Александр Иванович готов и сейчас, через полгода, причем в сопоставлении с классическими образцами:
—Ну, «Преступление и наказание». Ну, «Бесы». Малоприменимо все это здесь, как почитатель Достоевского говорю. Вот они все по очереди тут сидели, где вы сейчас,—Ремизов смотрит на корреспондента «Огонька», ждет реакции. Реакция нормальная: передернуло.—Трезвехонькие уже, раскаяния—ноль по фазе. Спрашиваю каждого: «Ну, сняли вы с Денисова куртку, обувь, а дальше зачем?» А мне примерно так отвечают: «Да кто-то сказал: «А давайте его туда запихаем!»—ну и запихали. Честно, не помню, кто сказал. Может, и я».
Это уже точно не Достоевский, не-а. И даже не поздний Виктор Астафьев с «Печальным детективом»: «За что ты людей убил, змееныш?»—«А хари не понравились». У Астафьева, по определению Ремизова, «нормальная бравада отморозка, ничего сверхъестественного». Если за норму и естественность, конечно, принять тот факт, что «вот тут, где вы сейчас сидите». неотморозков усаживают редко.
—И не докопаетесь вы до ответа, как с этим опытом жить дальше,—уверяет Ремизов.—Вот сейчас гляньте, чем занимаюсь,—опер пододвигает фотографии: труп новорожденного в рваных газетах.—Мамашу-убийцу ищем. Ужас?
—Ужас.
—Неужели меньший, чем у Вечного огня?—подсекает опер.
—Мне не с чем сравнивать. Вам—уже полгода как есть.
—А, ну если о системе координат говорить, тогда да,—соглашается Ремизов.—Точку нижнего предела нам «подарили»—не дай бог. Легкость оценок появляется. Сомнительная, не сказать—страшноватая…
Когда дело касается общественных вердиктов из серии «кто виноват», Александр Иванович—человек рефлексирующий—далеко ни от горожан, ни от коллег не уходит. Виноваты 90-е в целом, семьи убийц—в частности. А режиссера Балабанова, снявшего фильм «Груз 200» о менте-маньяке, в Кольчугинском ОВД выделяют в отдельное, очень матерное производство. Хотя фильм ни к семьям, ни к 90-м, ни к убийцам Денисова отношения не имеет—«но обидно, что очернил».
—Знаете, сколько у нас оклад патрульно-постового сержанта? Полторы тысячи до сих пор,—утверждает Юрий Виноградов. Это сейчас он зам. районного главы по социалке, а еще в прошлом году возглавлял в районе милицию общественной безопасности.—Мы из бюджета доплачиваем еще по два оклада, но это разве деньги?
Объективные обстоятельства, всем понятные. При том что корреспондент «Огонька» с ходу может назвать еще полсотни мест, где милиции платят гроши, но на Вечных огнях никого не сжигают.
«Двери конюшни в сторону сопок были раскрыты, и мы увидели, что японец выскочил из конюшни, даже не загорелся и бежит к сопкам. Наши бросились в погоню. Если он добежит до сопки—уйдет, там высокая трава—не найти».
«БОЛЬНО, И НИЧЕГО НЕ СДЕЛАТЬ»
В обиде своей кольчугинцы едва не доходят до высот трагикомедии. Когда в передаче «КВН»—совершенно по другому поводу, без всякой связи с кольчугинскими событиями (и скорее всего без понятия о том, что такие события вообще были)—пару месяцев назад пропели песенку «Даже с маленьким IQ можно сделать барбекю», то общественно продвинутые жители Кольчугина собрались уже писать письмо на телевидение. В защиту здешней коррекционной школы-интерната, где училось несколько убийц.
—Хорошо, что не написали,—говорит библиотекарь Наталья Круглова, вначале поддерживавшая идею такого послания.—Нельзя все по своей боли мерить. Но и вы нас поймите: обида ведь—это когда больно, но ничего сделать не можешь.
Кольчугинцы лучше всех в России осознали непонятность положения, в котором они находятся уже полгода. «Что-то после такого страха надо делать, о чем-то людям кричать—а что, о чем?»—формулирует Наталья. Для тех из них, кто обременен необходимостью что-то предпринимать, это положение можно назвать даже дурацким.
Что было делать, допустим, кольчугинскому благочинному, протоиерею Анатолию? Освящать Вечный огонь? Но тем самым церковь признала бы, что там—на месте сугубо светском—было совершено человеческое жертвоприношение. Не освящать, как и решили?
—Если осквернено, тогда надо освящать обратно,—резонно замечает Ирина Голикова, пенсионерка и православная прихожанка.—А то—сегодня свято, на 9 Мая к примеру; а завтра опять не свято… Так не бывает.
Что делать милиции после трагедии? Проводить—как это на правоохранительном канцелярите?—«комплекс профилактических мероприятий по недопущению» сжигания живых людей на Вечных огнях? «Слава богу, не дураки у нас в начальниках»,—говорит подполковник Сергей Макарычев, начштаба Кольчугинского ОВД. Поставили у Вечного огня милицейскую видеокамеру, очистили постамент от пасквильных надписей, да и патрули теперь мимо него проезжают почаще. Вполне толково, особенно по имеющимся деньгам. «И подростки теперь там не пьют»,—утверждают в милиции. А что по федеральному каналу как раз в день вынесения приговора показали двух пьяных юнцов именно что у Вечного огня—«так это постановка все, неправда на нас».
А тем же педагогам что теперь делать? Как признается Елена Игоревна, учительница-словесница одной из школ Кольчугина: «Допустим, «Войну и мир», то место, где Пьер Безухов про свою бессмертную душу размышляет, мне по совести теперь и самой читать сложнее. А еще и объяснять детям… ну, не совсем уже понятно, как. После такого, что под самым боком у нас всех стряслось».
В общем, остается жить дальше. Делать свое дело, не особо рефлексируя по поводу происшедшего. Заполнять заботами быт, как в той мудрой песне: «Не правда ли, меньше болит?». С уверенностью выбирать из двух равноценных правд—«эта жуть случилась у нас, но могла произойти где угодно» и «эта жуть могла случиться где угодно, но произошла именно у нас, почему?»—первую. И обижаться; когда—справедливо, когда—сгоряча. На власть и на семью, на 90-е годы конкретно и на времена вообще. На мягкость приговора убийцам Алексея Денисова и на «101-й километр», которым Кольчугино теперь обзывают в федеральных СМИ. И конечно же—далее цитата из районного чиновничества—на «тех, кто вот так просто сюда приезжает и расчесывает нашу трагедию, нашу боль».
Ожог—это очень больно, кто спорит. Особенно если его почти не лечить.
«Японец бежал быстрее толпы. Никто не стрелял, хотели взять живым. Так бы он и ушел, но в толпе оказался спортсмен, который, отделяясь от толпы, успел нагнать и сбить с ног японца. Тут навалились догонявшие, приволокли японца обратно, связали теперь ему и ноги и бросили опять в горящую конюшню. Дело было сделано, хотя, как теперь кажется, жестоко».
P.S. Некоторые имена и фамилии изменены.
Фото АЛЕКСА АМИНЬЕВА/РИА НОВОСТИ