Одна моя знакомая говорит: «Боже, от них столько грязи! Они везде гадят!» И ногу задирают на цветок, посаженный соседкой. Лают, когда только что заснул ребенок, и лезут. Везде лезут носом. Воруют бутерброд со стола, когда вы торопитесь позавтракать. Они линяют на модное пальто вашей подруги и приносят обглоданную кость в постель. Во время романтического ужина при свечах, в самый ответственный момент, они открывают лапой дверь и садятся напротив с самым заинтересованным видом. Они жрут тапки. Они воют по ночам, а в шесть утра будят вас мягким языком, потому что им срочно нужно выйти. Только безумный может взвалить на себя такую обузу. И все же. Они нас любят.
Прошлой весной у меня умер старый пес. Бассет по имени Егор. Умер от старости и тяжелой болезни, мужественно и тихо. «Я потерял лучшего друга»,—сказал мой отец.
Собачий век короток по сравнению с человеческим. От дурацкого щенка до мудрого пса всего 10—15 лет, если повезет. И вот уже морда седая, и не может носиться, как раньше, и не может залезть на любимый диван без помощи. Но все эти годы—сдержанное повизгивание, пока копаешься ключом в скважине, и потом неподдельный, бескорыстный, безграничный восторг встречи. Ну, здравствуй, здравствуй! Не важно, сколько вы не виделись, пять минут или неделю. Кто еще будет так рад? Хозяин, хозяин вернулся! Кто еще позволит часами рыдать у себя на коврике, если больно, обидно, просто устали? Будет только слизывать слезы и никогда не скажет: «Ну все, хорош рыдать! На, выпей, успокойся, возьми себя в руки, а то завтра опухнешь». Кто не будет возражать, если не до него? Любовь без границ и корысти. Не зря у большинства моих пациентов в больнице, одиноких и пожилых, дома остается родное существо—Мурзик или Бобик. Вдвоем на одну пенсию.
Я—Человек с Собакой. Вот уже восемь месяцев у меня растет щенок. Большой и рыжий. 35 килограммов радостной глупости. Я стараюсь, чтобы его бурный темперамент не выходил за рамки дозволенного. Я люблю собак и почти не боюсь. Почти. Возможно, это довольно опрометчиво с моей стороны, но я взяла за аксиому доверие к их хозяевам. Наш дом и двор полны собак всевозможных пород. От самых дорогих и модных до дворянской национальности. Если собака бегает без намордника и поводка, значит, она не опасна. Не могу сказать, что члены моей семьи никогда не страдали от чужих собачьих зубов, и все-таки. Доверяю. Если я вхожу в лифт, где едет человек с собакой без намордника, значит, он уверен, что его собака не укусит. Следовательно, должна быть уверена и я. Глупо? Иногда лучше проехаться в лифте с овчаркой, чем с не вполне трезвым соседом.
Я всегда больше опасаюсь именно собак в намордниках. Если собаку таким вот образом нарядили, значит, есть на то основания. Но своего пса все-таки вывожу в наморднике. Хоть он и маленький еще и никаких попыток укусить кого-либо у него никогда не было, но размеры он имеет серьезные. «Уберите вашего цепного кобеля!»—кричит мне издалека бабушка с детской площадки. «Он сейчас здесь всех детей сожрет!» Никого он не сожрет, конечно, но я не хочу, чтобы его боялись. Пристегиваю, зацепляю. «А можно его погладить?» Конечно, можно! Мне очень стыдно перед одной маленькой девочкой в розовом пуховичке, которую пес нечаянно уронил. Я работаю над его воспитанием, чтобы не подходил к чужим, не приставал, не пугал. Пес любим и обласкан дома. Мои дети его обожают и балуют. У него нет оснований злиться на людей. Это люди сами, мы сами злы друг на друга. Подозрительны, издерганы и раздражены. Мы сами умножаем количество зла и неприязни.
Вечером у нас во дворе гуляет большая компания. Собаки и дети носятся, играют. Взрослые беседуют. Разговоры вертятся все вокруг того же—собаки, дети. Редко кто не улыбнется, не рассмеется за прогулку. Отдушина после рабочего дня. Часто ли кто-то вот так выходит погулять семьей, поговорить, пообщаться, если нет собаки? С появлением моего щенка я убедилась, что вокруг много хороших, добрых людей, способных получать удовольствие просто оттого, что хорошая погода, что можно сейчас никуда не спешить, что ребенок и пес сейчас набегаются и крепко заснут. Может быть, мои впечатления наивны и беспочвенны, но жить помогают.
«Иди сюда, лошадь»,—зову я. Приходит, садится и на всякий случай дает лапу. Вдруг попрошу? «Ты мой мальчик, мой зайчик, красавец!» Хвост движется из стороны в сторону все быстрее. Голову склоняет то на один бок, то на другой, настораживает уши, стараясь разобрать знакомые слова, понять, о чем я говорю. «Хорошая собака!» Бросается, лапы на плечи, лижет в лицо: «Я, я хорошая собака!» Подожди, уронишь! Ну, давай, что ли, лапу твою пожму. На счастье.