Это из рода тех сенсаций, в которые почти невозможно поверить. Чтобы классик, один из музыкальных гениев XX столетия, воспитанный в лучших традициях русской дореволюционной культуры, так нечутко обошелся с великим английским драматургом, рискнул (говоря словами Евстигнеева из фильма «Берегись автомобиля») «замахнуться на Вильяма нашего Шекспира»? Да быть такого не может! Предъявите факты!
Предъявляют. В 2003 году музыковед, профессор Принстонского университета Саймон Моррисон поехал в Москву собирать материал для своей будущей книги «Народный художник: советские годы Прокофьева» (она выходит в Америке осенью). Прокофьев, как известно, покинул Россию вскоре после революции и до середины тридцатых прожил в Европе. Моррисон знал, что первый вариант знаменитого балета был написан композитором незадолго до (или вскоре после) его возвращения в Москву. В ЦГАЛИ он без труда отыскал партитуру—она хранилась в пожелтевшей папке и была озаглавлена «Ромео и Джульетта, по мотивам Шекспира». Как получилось, что никто не заглядывал в эту папку раньше—непонятно. Но профессор заглянул—и сделал удивительное открытие.
Для начала, в партитуре оказалось 20 минут никогда ранее не звучавшей музыки (ее сократили в процессе подготовки спектакля в 1940 году, возможно, без ведома композитора). Иным был порядок сцен (некоторые и вовсе исчезли из ставшей канонической постановки Леонида Лавровского. Некоторые были им, наоборот, добавлены).
Разительно отличалась оркестровка (в соответствии со вкусами Сталина ее вопреки воле Прокофьева сделали более помпезной). Но главное: в прокофьевском финале в отличие от шекспировского брат Лоренцо успевает предупредить Ромео, что Джульетта не умерла, а только заснула. Поэтому, когда она просыпается, влюбленные исполняют изящное па-де-де, после чего навсегда покидают Верону. Вот такой хеппи-энд.
Хорошо, факты представлены, убедили. Но зачем? Объясните: зачем Прокофьеву понадобилось переписывать Шекспира?
Объясняют. «Возможно, такую феноменальную вольность можно списать на традицию времени»,—пишет журнал «Нью-Йоркер». Иными словами, кому нужна трагедия в эпоху великих перемен? Что если, вернувшись в СССР, Прокофьев задумал идеологический балет, в котором Ромео и Джульетта—молодые идеалисты, революционеры, противостоящие старому порядку вещей? Они по определению не могут погибнуть, поскольку революция обречена на победу.
Моррисон предлагает иную версию. В 1924 году Прокофьев стал прихожанином церкви «Христианской науки» (Church of Christian Science). Согласно ее учению, материальный мир—иллюзия, и после смерти дух просто от нее освобождается. Это и происходит у Прокофьева: души его юных героев обретают свободу.
Заинтригованный, я отправился на премьеру. Правда, места на впечатления не осталось, поэтому скажу кратко. Музыка гениальная. А в остальном сумбур. Раньше, ей-богу, лучше было. Или просто привычнее?