Клаус, скажите, какие новейшие тенденции в современном искусстве?
В России очень часто задают этот вопрос. Я даже начинаю чувствовать себя стариком. (Смеется.) Если серьезно, во-первых, явная тенденция—работа художника с природными стихиями: землей, водой, воздухом, огнем. Как, например, исландский художник Олоф Ур в Нью-Йоркском музее. Сейчас в одном из залов МоМА стена полностью сделана из живого оленьего мха, который растет в Исландии. Его каждый день должны поливать, у нас все время в музее стоит запах свежей травы. Кроме того, в моде—эксперименты с закрытым пространством: разного рода световые кубы, водяной столб из росы, с радугой внутри и туманами вокруг…
Вы заметили: все, что вы говорите, напоминает попытки искусства в 20-е годы прошлого века обуздать, приручить природу, заставить ее работать для пользы человека. Рай на земле, искусственное солнце взамен настоящего—руками художников и специалистов…
На каждом этапе искусство делает какие-то похожие шаги, но суть может быть совершенно другой. Например, едва ли в начале XX века художник предлагал самого себя, свое тело в качестве арт-объекта. Сегодня художник сам на себе ставит эксперименты—можно сказать, это целое направление. У нас есть Марина Абрамович, художница из Югославии: ей сейчас 60 лет, она много работает со своим телом и, можно сказать, приносит его в галерею. Она сама и есть арт-объект. Скоро в МоМА будет ее ретроспектива. Там воспроизведут ее главные работы, созданные еще в 70-е годы. Вот, например, Марина сидит за столом и играет в ножички—быстро-быстро тыкает острием между пальцев. Когда она ускоряется, естественно, наносит себе раны, а потом считает количество ран. Кричит, пока не сорвет голос. Танцует, пока не упадет. Хлещет себя кнутом, пока не пошла кровь. Лежит на кубе льда с обогревателем сверху и вырезает пентаграмму на животе. Дышит со своим мужем рот в рот—пока не кончается кислород. Обменивается пощечинами с мужем. Был у нее и совершенно уникальный проект. Она садилась за стол, перед ней были разложены 50 предметов, в том числе пистолет, пуля, расчески, булавки; и каждый посетитель мог при помощи этих предметов делать с художником все, что хотел. Со временем посетители становились все изощреннее, пока наконец кто-то из посетителей не вложил пулю в пистолет, а пистолет—в руку перформера и поднес к ее виску. И в последний момент этого посетителя оттолкнули другие зрители. В течение всего этого времени художница не смотрела в глаза аудитории, а в полночь взглянула. Всем стало ужасно стыдно, и все ушли. Был такой исторический перформенс.
У нее есть последователи?
В ком-то смысле все современное искусство—ее последователи… Вот Сигалет Ландау (Израиль)—бывшая танцовщица, а теперь перформер, она крутит хула-хуп из колючей проволоки. Зритель видит, как хула-хуп оставляет настоящие раны на теле художника. Когда спросил ее, почему решила крутить обруч из колючей проволоки, она ответила: я из Тель-Авива, а там колючая проволока повсюду, ты к этому с детства привыкаешь—она на заборах, на домах, общественных заведениях. Работа Ландау—о границах своей страны, о сущности своей страны.
Вы возглавляете мультимедийный отдел крутейшего музея мира. В России до сих пор странно относятся к видеоарту: даже на фоне современного искусства нашим людям кажется, что это несерьезно, такая детская забава… Что такое мультимедиа?
Даже в Нью-Йорке отдел мультимедиа отрылся только в 2006 году. Отдел включает произведения, которые нельзя потрогать руками. К ним относятся звуковые, цифровые и сетевые объекты. От лазерных композиций до фотографий, снятых мобильным телефоном,—все относится к мультимедиа.
Этим занимались многие художники еще в середине XX века, даже король поп-арта Энди Уорхол. Он не только фотографировал звезд—Элвиса, Мэрилин Монро, но и снимал их на видео. Однажды он оставил Сальвадора Дали наедине с видеокамерой в комнате. Тогдашние возможности записи были невелики—но Уорхол еще и ставил аппарат на режим замедленной съемки, и таким образом у него получались записи примерно по четыре с половиной минуты. И все это до недавнего времени хранилось в архиве Уорхола. Я видел эти записи—завораживающее зрелище.
Как становятся кураторами? Почему вы решили связать свою жизнь с современным искусством?
Я вообще-то учился медицине и не собирался быть художником. В конце 80-х проходил интернатуру в правительстве Восточного Берлина. Это была моя практика. Это было сразу после разрушения Берлинской стены. И мне в правительстве однажды дали такое задание—взять заброшенную фабрику и привести туда художников. Пока я этим занимался, наступил как раз полный хаос: перестало существовать и правительство, и медицинская структура, поэтому передо мной встал выбор: продолжить занятия медициной или же остаться на этой фабрике. Пространство со временем превратилось в галерею Кунстрверке, это случилось 18 лет назад. Общение с художниками перевернуло мое сознание.
Вы придумали Берлинскую биеннале современного искусства. Какой она получалась в этот раз?
Получился своего рода антипод выставкам современного искусства. У современного потребителя искусства—короткое дыхание, так сказать: он привык все смотреть быстро-быстро, ни на чем особенно не задерживаясь. Нынешняя Берлинале, это получился такой… антикороткий проект. Проект по задержке внимания зрителя. Мне интереснее всего работать с тем, что непонятно. И иногда что-то такое увидишь в музее, и проходишь мимо, и забываешь. А спустя лет десять вдруг вспоминаешь—и понимаешь, что это как раз и есть самое актуальное сегодня, сейчас. Иногда художник видит нечто гораздо раньше своих современников. Так было всегда—и современное искусство не исключение.
Фото: АНДРЕЙ НИКОЛЬСКИЙ; ROBERTO PTEIL/AP