Насколько мне известно, вы только что закончили съемки во французском фильме, где играете в паре с Эмиром Кустурицей.
Называется Farewell. Кустурица играет главную роль, а я—его супругу. Фильм режиссера Кристиана Кариона, который знаком вам по картине «Счастливого Рождества», номинировавшейся на «Оскар». Прекраснейшая картина про то, как во время Первой мировой солдаты между собой договорились остановить огонь на Рождество. А мы снимали кино про другое: про 1981 год. Герой Эмира—полковник КГБ. Он решает сдать важную информацию французам—такой политический триллер с психологическим уклоном.
Я знаю, что вы сами хотели быть режиссером, а потом отказались от этой идеи.
Я все время об этом подумываю. Но, наверное, если бы это меня жгло безумно, я бы уже это сделала. До этого надо дойти. Когда дойду—тогда дойду. А, может, никогда не дойду.
Но у вас, очевидно, получилось бы быть продюсером…
Не знаю, сослагательное наклонение не для меня. Этот год по-актерски у меня оказался очень насыщенным. После фигурного катания, которому я отдала массу энергии, времени и от которого получила море удовольствия, хотелось поработать на своем поприще. В результате: «Морфий» Балабанова, французский фильм Farewell—«Прощание», еще картина, у которой рабочее название было «Сиделка»—мелодрама Андрея Прошкина. Сейчас это, кажется, будет называться «Апельсиновый сок». Снимались там Андрей Панин, Саша Яценко и я. Еще—проект Эдуарда Боякова (Эдуард Бояков—создатель премии «Золотая маска», руководитель театра «Практика».—«О»). «Доброволец»—про граффитчиков. Потом—фильм Феликса Михайлова про трансвеститов «Весельчаки». Я играю маму трансвестита. Феликс был режиссером проекта «Звезды на льду», теперь он ставит кино, главную роль играет Вилле Хаапасало…
Надеюсь, вы не его маму играете?
Нет. Я играю не маму Вилле, я играю маму молодого Ивана Николаева…
У вас сейчас такой интересный период в жизни: вы можете играть и маму, и любовницу молодого героя с одинаковым успехом. Что в общем-то вы демонстрируете в фильме «Морфий». Фильм мне понравился, но у меня, правда, много вопросов по содержанию—и не в том смысле, который сейчас все обсуждают: мне не пришло бы в голову, что это антисемитская картина, если бы мне об этом не сказали.
Я тоже не думаю, что у Леши была такая цель.
Работа оператора Александра Симонова и актеров абсолютно безукоризненна.
Симонов и Балабанов потрясающе работают вместе. У нас была ситуация, когда мы могли снять цену без Леши—небольшой, не очень важный кусок. Он плохо себя чувствовал, а мы могли собраться и снять. Но Саша Симонов сказал: «Это фильм Леши Балабанова. Мы не можем без него ничего делать». И конечно же он абсолютно прав. Вы знаете, в чем уникален Балабанов? Он может собрать вокруг себя таких людей. Мы верим в то, что он написал, в то, что он хочет сказать.
А вы долго думали, соглашаться или нет?
Да нет. Я сама его попросила. Был разговор: «А ты сейчас что делаешь?»—«Делаю «Морфий». Прочитай рассказы Булгакова и сценарий Сергея Бодрова-младшего». Я прочитала… «Ладно,—говорит он.—Тогда я напишу тебе роль—немку».
Рената Литвинова жалуется на Балабанова за то, что он требует раздеваться в кадре. Она отказалась. Насколько для вас это было моментом преткновения?
Я никогда не комментирую своих коллег. Я очень люблю Ренату как актрису и особенно как писательницу, она мне очень интересна. Что же касается моего отношения к наготе—есть история, которую рассказывает режиссер. Если в этой истории он видит, что герои голые, то я буду голая, для меня это не составляет никакой трудности. Конечно, раздеться перед кучей народа… Нельзя сказать, что мы это каждый день делаем. Но! Если взять такую вещь: в кино очень много едят—а это тоже довольно интимный процесс. В кино целуются. В кино плачут. Вот когда плачут, это, говорят, мастерство—но это же не менее интимно, чем нагота… Так что если уж ты согласился, то иди с режиссером до конца.
Балабанов не очень политкорректный режиссер, вас это не смущает как человека наполовину, а скорее даже на две трети европейского? После «Войны» была отрицательная реакция со стороны ваших английских друзей?
Нет. Со стороны английских друзей нет. Мне вообще не хотелось бы комментировать реакцию с чьей-либо стороны. Я актриса. Вот когда я буду снимать фильм как режиссер или как продюсер, я буду думать о политических взглядах и политической позиции фильма. А пока я актриса—я служу именно этому рассказу этого режиссера.
Вам важно, как вы выглядите в фильме? Вы после «Морфия» все повторяли: «Какая я там страшная!» Кстати, вы там совершенно не страшная.
Честно говоря, я так флиртую с вами, журналистами. Красота вообще—субъективное понятие. Может, потому что я худая, мне иногда нравится, когда у человека живот. Когда буду полной, наверное, будут нравиться худые. Вот Мерил Стрип. Мы что, спрашиваем себя—красивая она или нет? Мы обсуждаем, какой она характер сыграла.
Так кого вам сейчас все-таки интереснее играть—матерей или любовниц?
Мне интересно играть все, что совпадает с моей… с моей дорогой, что ли, прошу прощения за такую странную метафору. Я ведь сейчас, как ни странно, намного легче отношусь к выбору. В том смысле, что в молодости я дорожила собой: туда не пойду, это не буду делать. Сейчас я думаю: боже мой! Для меня самое большое счастье—играть. Находиться в кадре. И если я найду причину, зачем это сделать,—я буду это делать. Причины бывают разные. Вот, друзья снимают кино или сценарий нравится. Или обстоятельства сошлись…
Долгое время у наших актеров очень плохо получалось с карьерой на Западе. А сейчас: Ксения Раппопорт снимается в Италии…
Ксения—незаурядный талант. Я всегда это говорила!
Да. Чулпан Хаматова много снимается в Германии, а сейчас будет играть в португальской картине. И наконец—Ольга Куриленко, девушка Бонда…
Поймите, должно было пройти время. Мы были закрытой страной. Я всегда говорю, что если бы—допустим один раз сослагательное наклонение—если бы мне предложили роль за границей не в 91-м, а на три года раньше, моя бы судьба сложилась иначе. Потому что меня никто бы не выпустил. Хотя Меньшиков в тот момент уже играл в Англии с Ванессой Редгрейв—и это было событие событий. Нам уехать и делать что-то на Западе было немыслимо. Вы вспомните историю с фильмом «Летят журавли» и предложениями актрисе Татьяне Самойловой. Она не могла даже об этом мечтать—хорошо, что на фестиваль выпустили. 10 лет—это очень мало. 15—это мало… Потом, есть язык, есть культура. А американцев, например, много играет во Франции? Нет же! Мне просто очень крупно повезло, что я работаю в России.
Вы ощущаете себя частью какого-то кино: европейского, русского?
Нет. Я ощущаю себя частью той картины, в которой играю в данный момент. Я всегда исхожу из каких-то конкретных вещей.
А есть какие-то новые русские режиссеры, к которым вы могли бы подойти, как к Балабанову, и сказать: «Сними меня!» Вот Вырыпаев, например, с которым вы хорошо знакомы?
Вырыпаеву все время говорю: «Когда же ты будешь меня снимать?!» Сейчас много интересных молодых. Я не видела Германа—«Бумажный солдат», но уверена, что это хорошо. Хлебников, Попогребский, которых продюсирует Роман Борисевич… Петр Буслов, Игорь Волошин, Валерия Гай-Германика…
У вас с Татьяной Друбич благотворительный проект...
Это благотворительный фонд по имени «Вера». Вера Васильевна Миллионщикова—главврач хосписа, который находится в Москве, на улице Доватора. И мы—Татьяна Друбич, Татьяна Арно, Людмила Улицкая—всех сейчас не назову, но у нас прекрасный попечительский совет. И мы работаем над тем, чтобы помочь этому хоспису, привлечь какие-то средства.
А стало легче после того, как Чулпан Хаматова сдвинула эту глыбу—благотворительность в России?
Чулпан—большая молодец. Мы друг другу помогаем—она поддерживает нас, мы—ее. С серьезными трудностями мы пока не сталкивались—просто надо отдать много времени. А люди воспринимают это очень хорошо. Все, к кому я обращалась за помощью, относятся к этому с пониманием и большой охотой. Конечно, у Чулпан сейчас опыта больше, мы с ней советуемся.
Хаматова говорит, что, пока она каталась в проекте «Ледниковый период», поток взносов увеличился в три раза. А у вас?
Это было два года назад, тогда еще наш фонд не работал так активно. Но если вы спросите, возросла ли благодаря фигурному катанию моя популярность—да, возросла.
Вы это используете для фонда?
Я не могу так прямо подойти к человеку и сказать: «Видели, как я катаюсь? Дайте денег!» Так не происходит. Наверное, какая-то взаимосвязь есть. Но кататься мне нравилось очень.
Вы сколько тратите часов в день на то, чтобы иметь такой бодрый вид?
Я на это трачу целый день.
Фото MARCUS SCHREIBER/AP