В серии "Жизнь замечательных людей" вышла биография Д.С. Лихачева, написанная петербургским прозаиком Валерием Поповым. Она сразу вызвала возражения внучки академика Веры Зилитинкевич, филолога Константина Азадовского, историка Ирины Левинской
Фото: PhotoXpress
Валерий Попов — замечательный писатель, на уровне Сергея Довлатова, Юрия Казакова, Василия Шукшина. Лирический герой "классического" Попова — симпатичный гедонист, хитрован, шармер, окруженный преданными приятелями. В целом Попову-писателю интересен только Попов-человек, такое бывает. Поэтому биография Дмитрия Лихачева — не то, что от писателя можно было ожидать. И честно говоря, вышло у Попова как-то коряво.
При жизни биограф Лихачева не знал. В предмете исследований академика — древнерусской литературе — не сведущ ("главным источником познания древнерусской литературы для нас была опера "Князь Игорь"").
Биография академика, в сущности, житие: "Уровень и широта знаний Мити Лихачева поразительна. Думаю, что нынешние выпускники не знают 99 процентов того, что знал он... Какую насыщенную жизнь он вел — совсем еще молодой человек! Притом нет ни одного упоминания, как славно они оттянулись с друзьями в пивном баре, потрындели о том о сем" Или: "Вот как надо жить и говорить!" — поняли все, увидев, наконец, Лихачева на голубом экране! И жизнь наша перевернулась.
Впрочем, читатель глянцевых журналов не будет разочарован. Оживляя повествование, Попов рассказывает о семейных дрязгах у Лихачевых, сложных взаимоотношениях дочерей и внучек, об истории написания завещания и о судьбе наследства.
Но ведь в биографии "замечательного человека" главное понять, в чем миссия героя, величие его замысла. Дмитрий Сергеевич — великий человек, с этим согласны, по-моему, все. Но в чем именно состояло его величие?
Сверстник загубленных
Выходец из петербургской семьи среднего достатка (деды — купцы, отец — инженер), он принадлежал к поколению, детство которого пришлось на старую Россию (Лихачев родился в 1906 году), а отрочество и вся дальнейшая жизнь протекала при советской власти. Его сверстники те, кто начинал учиться в гимназиях, а заканчивал в единых трудовых школах. Даниил Хармс, Николай Заболоцкий, Александр Введенский, Борис Корнилов, Лев Ландау — все сидели.
В 1928 году арестовали и студента Ленинградского университета Дмитрия Лихачева, участника кружков, связанных с Александром Мейером — религиозным философом (в духе "христианского социализма") и просветителем.
Иосиф Амусин, тогда молодой меньшевик, а позже — крупнейший советский гебраист, оказался с Дмитрием Лихачевым в одной камере на Шпалерной. Иосиф Давидович рассказывал: к нему, еврейскому юноше, подельники Лихачева, настроенные по преимуществу монархически, относились подчеркнуто презрительно. Исключением был сам будущий академик — приветливый и участливый.
Переломное значение для Лихачева имело заключение на Соловках, которое он называл своим вторым университетом. Тюрьма закаляет сильных духом, ломает слабых, наделяет чувством собственного достоинства, житейской мудростью, способностью сопротивляться. Выжить на Соловках можно было, только если тебе помогали товарищи по несчастью. А для этого необходимо было приспосабливаться к любым обстоятельствам и людям, быть жестким, иногда даже жестоким. Не верь, не бойся, не проси. Лихачева уважали и священники, и растратчики, и профессиональные воры.
После освобождения в 1932 году Лихачев сумел выбрать удивительно удачную жизненную стратегию. Такую, которая позволяла выжить, содержать семью, заниматься любимым делом и, не конфликтуя с властью, соприкасаться с ней как можно меньше. Вначале работа на незаметной должности корректора, а с 1937 года — Пушкинский дом, сектор древнерусской литературы.
Древнерусская литература — периферийный для коммунистической идеологии род занятий. Вроде классической филологии. Быструю карьеру здесь не сделаешь, политическая актуальность отсутствует, научные аппаратчики сюда не рвутся. А между тем сам Сталин выделяет Александра Невского, Дмитрия Донского, Ивана Грозного, так что не придерешься. В 1952 году Дмитрий Лихачев получает Сталинскую премию за "Послания Ивана Грозного".
В своей основной части русская книжность прямо связана с христианством: жития святых, монастырское летописание, богословские споры. И тем самым занятие это отделяет ученого от контактов с советской действительностью, позволяет легально заниматься богоугодным делом в атеистической стране.
Заведующий сектором древнерусской литературы Дмитрий Лихачев постепенно создает в Пушкинском доме площадку абсолютной свободы. Гуманитарные науки в СССР — передний фронт идеологической борьбы. В Пушкинском доме борются за заграничные поездки, академические дачи и карьерные перспективы специалисты по социалистическому реализму: Михаил Шолохов, Леонид Леонов, Николай Тихонов. А в секторе Лихачева обсуждают второе южнославянское влияние, исихазм, юродивых времен Ивана Грозного.
Пришелец
Лихачев на фоне ленинградской действительности напоминал пришельца из других миров. Это я испытал на себе.
Мой отец, Яков Соломонович Лурье, историк, специалист по Московской Руси XV-XVI веков, проработал в секторе древнерусской литературы Пушкинского дома 28 лет.
20 мая 1972 года отец отмечал день рождения — дата некруглая, 51 год. В этот же день меня выгнали из комсомола и университета за найденный чекистами черновик политической листовки, которую мы с приятелями собирались распространять к 100-летию В.И. Ленина. На лагерь я не наработал, решено было передать дело в университет. Тут начались сложности: ни комсомольцы моей группы, ни общефакультетское собрание ВЛКСМ выгонять меня не хотели. Пришлось собрать бюро комсомольской организации университета; они с задачей справились.
Я бодрился, но на самом деле находился в отчаянии. Меня ожидала армия. Меж тем мой ближайший приятель и товарищ по нашей антисоветской организации, Сергей Чарный, к этому времени уже был призван (он вылетел из университета без всякой "политики"). Парень он был спортивный, уличный, бесстрашный, но писал: "Лучше отрежь себе руку тупой пилой, чем идти служить".
Пришел я домой на Петроградскую: все сидят за столом, отмечают день рождения. Спрашивают: "Ну как?", я отвечаю: "Выгнали". И тогда Дмитрий Сергеевич отзывает меня в соседнюю комнату и там целый час утешает. Рассказывает про то, как оказался на Соловках и Беломоре. О том, что и там люди живут. Что я парень бойкий, в армии и тюрьме не пропаду. Что неволя дает уникальный житейский опыт. В этот раз он вспоминал, как в 1918-м в "Красный террор" людей расстреливали по ночам из пулеметов прямо у стены Петропавловской крепости, обращенной к зоопарку. Так что жены, дети и родители жертв могли через Кронверк наблюдать за страшным концом своих близких.
Я никогда не забуду этот день в конце мая, изысканно вежливую, богатую речь, почти родственную доброжелательность.
Лихачев был похож на благородного британского джентльмена викторианского времени. Не случайно в университете он поначалу занимался именно английской литературой. Он был талантлив, хорош собой, великолепно воспитан. Замечательное чувство юмора, самоирония. Никакой напускной важности — ровное демократичное обращение со всеми — от дворника до принца Чарльза.
В серии "Жизнь замечательных людей" (издательство "Молодая гвардия") вышла биография Д.С. Лихачева. Автор Валерий Попов
Любили не все
Дмитрий Лихачев был человек несоветский. В партию не вступал, встречался с Солженицыным, отказывался подписать коллективное письмо против Андрея Сахарова. Помогал тем, кто был у начальства не в чести. Ленинградское начальство его откровенно ненавидело: он открыто критиковал его градостроительные ошибки, не был сервилен. А дать ему укорот было непросто: московское академическое начальство Лихачева ценило. Не в последнюю очередь из-за истории со "Словом о полку Игореве".
В начале 1960-х крупнейший русский медиевист Александр Зимин написал работу, которая, как ему казалось, опровергала подлинность "Слова о полку Игореве". Он считал: этот памятник создан не в XII веке, а при Екатерине Великой.
Валерий Попов пишет: "Всегда искусительно разрушать что-то установившееся, быть смелым. А какие статьи и диссертации можно тут написать и вполне сделать карьеру! И скептики (или, может, просто желающие прославиться) стали с ликованием обнаруживать в тексте "Слова" признаки "позднего происхождения"". Тут все неверно: гипотезу Зимина никто из крупных славистов не разделял. Самому ему эта история принесла бездну неприятностей, фактически разрушила академическую карьеру.
Мой отец и Александр Александрович Зимин были близкими друзьями — не разлей вода. Оба чрезвычайно ценили друг друга как историки. Зимин останавливался у нас, когда приезжал в Ленинград, а отец в Москве жил у Зиминых на улице Дмитрия Ульянова. Искушенные полемисты, они начинали спорить (всегда об истории) с порога. В детстве я их встреч боялся, они кричали друг на друга.
Гипотеза Зимина о том, что "Слово" — стилизация XVIII века, не казалась отцу доказанной, он скорее склонялся к мнению Лихачева: XII век. Но Зимин, как считал Яков Лурье, поставил в своих работах множество ключевых вопросов, на которые у Лихачева и его сторонников ясных ответов не было. Почему "Слово" было не известно никому в Древней Руси, ни разу не упоминается? Почему "Слово" так похоже на "Задонщину", написанную в XV веке? Не является ли именно "Задонщина" основой, с которой стилизовалось написанное много позже "Слово"?
Вопросы это не пустые. В подлинности "Слова" сомневались и западные слависты — Андре Мазон, Джон Феннел и Эдвард Кинан, и наши ученые, в том числе крупнейший специалист по древнерусской литературе Владимир Иванович Малышев.
Книга Александра Александровича опубликована не была. Выступление Зимина наверху сочли идеологической диверсией. На стороне борцов за "подлинность" "Слова" выступили идеологический отдел ЦК, вождь отечественной медиевистики Борис Рыбаков. Но главным опровергателем "скептиков" стал Дмитрий Сергеевич. Лихачев выступал за то, чтобы книгу Зимина опубликовали, но когда этого не сделали, продолжал полемику, становившуюся неприличной. Ведь другой участник поединка был лишен голоса. В книге Валерия Попова приводятся слова, сказанные Дмитрием Сергеевичем: "Надо как птица быть! В зависимости от ветра ставить крылья, но всегда лететь своим путем". Путь определяет вожак, стая обречена повторять его маневры. Но не все хотят быть вечно ведомыми...
Испортились отношения академика с моим отцом и с главным собирателем и хранителем древнерусских рукописей Владимиром Малышевым. Лихачев вел собственную политику, главным для него был сектор. Противоречить ему было опасно. Якова Лурье выгнали на пенсию, знаменитый филолог Александр Панченко ушел из сектора; поссорился с Лихачевым и самый яркий из младшего поколения его учеников — Дмитрий Буланин.
На своем корабле Лихачев был капитаном, он определял курс и подавлял бунты. И сейчас, несмотря на обиду за отца, я понимаю логику академика. Отец считал, что последнюю в своей жизни серьезную научную книгу — "Русские летописи и их культурно-историческое значение" — Дмитрий Сергеевич написал в 1947 году. Этого же мнения придерживались Владимир Малышев и Александр Зимин. Судить трудно, я не специалист.
Очевидно другое. Роль Лихачева не исчерпывается научными штудиями. Он сыграл в жизни России конца прошлого века ту же роль, что Василий Жуковский или Тимофей Грановский в XIX столетии, Максим Горький в годы "военного коммунизма".
Гуманитарная наука в позднем СССР вообще воспринималась часто не как наука, а как публицистика. Дмитрий Лихачев, Лев Гумилев, Алексей Лосев, Сергей Аверинцев, Михаил Бахтин продолжали скорее традицию русской философской эссеистики — Николая Бердяева, Павла Муратова, Георгия Федотова. В нормальном обществе филолог и историк сверяют и комментируют тексты. В СССР они объясняли устройство мироздания.
Самим своим существованием, речью, книгами, обращенными к широкому читателю, Лихачев показывал, как можно "жить не по лжи". Существовать в советской системе, но оставаться в русской культуре. Он, наряду с Анной Ахматовой, Борисом Пастернаком, Евгением Шварцем, поддерживал уровень общественной нравственности и эстетического вкуса.
Ну а что касается книги Валерия Попова — не могу не присоединиться к мысли высоко ставящего писателя Дмитрия Быкова: лучше бы он написал биографию Трофима Лысенко.