Интервью\Современное искусство
Фото: Кирилл Чуботин, Коммерсантъ
Сегодня в галерее Национальной академии искусств (НАИ) открывается выставка польского скульптора Кшиштофа Беднарского "Призрак бродит", куратором которой выступил знаменитый итальянский художественный критик АКИЛЛЕ БОНИТО ОЛИВА. Приехав в Киев, автор термина "трансавангард" успел получить звание почетного доктора Института проблем современного искусства НАИ, прочитать лекции в Национальном художественном музее и Национальной академии изобразительного искусства и архитектуры, а также побеседовать с корреспондентом "Ъ" АННОЙ НЕКРАСОВОЙ.
— Вы приехали в Киев в качестве куратора выставки Кшиштофа Беднарского "Призрак бродит", где скульптор десакрализирует образ идеолога коммунизма Карла Маркса, трансформируя его в предмет и, как обещано в анонсе, даже в натюрморт. Это в каком-то смысле политический жест. В связи с этим возникает вопрос об ответственности художника перед обществом.
— Художник, безусловно, должен интересоваться историей своего времени. И тут нужно подчеркнуть разницу между американским и восточноевропейским авангардом. В то время как Энди Уорхол выбрал своей иконой Мэрилин Монро, на другом конце света польский художник Кшиштоф Беднарский работал с образом Карла Маркса. В этом и состоит ответственность художника — задумываться о своем времени, реальности. Выражать суждение о своей эпохе. Производить новые смыслы. Массажировать атрофированный мускул коллективной чувственности. Искусство — это процесс расширения знания. Оно не комментирует действительность, а задает миру вопросы. Интерпретируя фигуру Карла Маркса в различных политических контекстах, Беднарский, несомненно, осознает ответственность своих действий.
— Но ведь, предлагая эти множественные трактовки, художник отчасти просто манипулирует памятью.
— Все европейское искусство тесно связано с памятью, так как Европа имеет великую историю. Без памяти не было бы и художественного авангарда. Она, помимо прочего, стимулирует процесс цитирования. Все в конечном счете зависит от целей, которые ставит перед собой художник. Память — это палка о двух концах, она может быть конструктивной, а может оказаться и регрессивной. Естественно, как критик я заинтересован в ее конструктивном использовании.
— Пробуждать коллективную память — это, конечно, увлекательная задача. Но что происходит при этом со зрителем? Ведь просто любоваться артефактами ему уже недостаточно, современное искусство всячески стремится вовлечь его в свою игру, спровоцировать на дискуссию.
— Само искусство делает это, а не художник и даже не критик. Ясно, что сегодня публика располагает огромными возможностями для получения знаний. Есть интернет, телевидение, масс-медиа. У зрителя меняются не только вкусы, но и глубина восприятия искусства. Другое дело, что, получая анестезию от масс-медиа, публика становится пассивной. И инфантильная идея искусства как спектакля функционирует до сих пор. Но искусство должно вызывать вопросы и сомнения, оно должно таранить безразличие публики, вызывать ее на ответные реакции, а значит, и трансформировать ее восприятие истории.
— Однако, наблюдая за тем, что происходит в Украине, сложно с вами согласиться. У нас зачастую сами художники выступают теоретиками собственного искусства. А зритель, возможно, даже слишком активен, он сам создает нужные ему смыслы.
— Но Киев — не столица мира. Думаю, что современному украинскому искусству еще предстоит пройти длинный путь. Все-таки в вашей стране был долгий период идеологической диктатуры. И, в общем, естественно, что люди сейчас пытаются формулировать смыслы самостоятельно, никому не доверяя. Но все эти смыслы требуют проверки, в том числе и средствами искусства.
— В этом, наверное, важную роль могла бы играть критика. Но в Украине она практически отсутствует, по крайней мере, не имеет авторитета.
— Это, вероятно, общемировая тенденция. Начиная с 1990-х годов критиков не воспринимают как непререкаемых интеллектуалов, поскольку они по большей части превратились в кураторов. По-настоящему крупных теоретиков можно пересчитать по пальцам. Мне кажется, что это вполне нормально. И, кстати, очень похоже на ситуацию с режиссерами в кинематографе, где тоже очевиден дефицит весомых фигур. Быть великим, на самом деле, очень тяжело; заниматься локальной работой намного комфортней.
— Вам, однако, удалось стать даже публичным человеком. Наверное, многие знают вас не как куратора, скажем, биеннале в Венеции и Сан-Пауло, а как критика, не побоявшегося сняться обнаженным для обложки журнала и даже однажды читавшего нагим лекцию. Зачем вы это делали?
— Мне это просто нравилось. Что касается публичного выступления, то я был на тот момент участником перформанса "Еврейка", в ходе которого должен был задавать вопросы обнаженной женщине. Так что разделся я скорее из чувства солидарности. А дважды сняться обнаженным для журнальных обложек я согласился, потому что не стесняюсь своего тела. Но это была и пропаганда профессии. Я хотел доказать, что критик — это не какой-то скрытный субъект, который что-то там себе пишет, а человек, способный вызвать даже эротические переживания. Я уверен, что критиками рождаются, художниками становятся, а публикой умирают.