7 августа Россия вступила в войну. Первую популярную войну после Великой Отечественной. И эта популярность объясняется не тем, что впервые за полвека на Россию напали. Вернее, не только этим. Дело в том, что впервые за последние полвека Россия почувствовала вкус победы.
Вообще-то нынешняя чеченская кампания должна была бы начаться не в августе 1999-го, а ровно на год раньше. Ведь как раз в августе 1998 года в Дагестане появилась неподконтрольная российским властям территория, которой управляли боевики-ваххабиты. Уже тогда все узнали названия дагестанских селений Карамахи и Чабанмахи. Кстати, и там все происходило не без участия Басаева и Хаттаба.
Но Москва тогда так и не решилась навести порядок, хотя в Ботлихский район Дагестана уже были стянуты части внутренних войск. Сначала власти республики заявили, что это "внутренний локальный конфликт" и что силовые методы применять не стоит. А потом, в начале сентября, тогдашний глава МВД Сергей Степашин встретился с лидерами ваххабитов и пообещал им, что "никаких силовых акций предприниматься не будет". "Если вы хотите соблюдать исламские обряды и традиции — соблюдайте. Никто мешать не будет",— пообещал министр. А в ответ услышал заверения, что ваххабиты дальше в глубь Дагестана не пойдут.
События августа этого года отличаются от происшедшего тогда только масштабами. Отряды ваххабитов (в которых, кстати, было немало местных жителей) так же спокойно входили в села, предусмотрительно оставленные милицией, и так же спокойно водружали над ними зеленые полотнища. Потому что они знали: Россия боится войны.
Россия действительно была истощена неудачными войнами. И больше воевать не желала — Афганистана и одной чеченской кампании хватило для того, чтобы армия стала объектом всеобщего презрения, а население поразил тотальный пацифизм. Поэтому еще в начале этого года только безумец мог предложить снова отправиться на покорение Чечни. Всенародное презрение и травля со стороны газет и телеканалов ему была бы обеспечена. Впрочем, политики и без того знали, что ничего хорошего это не даст — Чечня похоронила не одну блестящую карьеру, но никому война не принесла удачи. И уж кто-кто, а Степашин знал это лучше других: ведь именно после теракта в Буденновске он был с позором снят с должности директора ФСБ. Тогда он, конечно, еще не знал, что Шамиль Басаев еще раз свергнет его с вершины политического Олимпа.
Но случилось именно так. Человек, которого уже начали считать чуть не официальным преемником Бориса Ельцина и который начал было наращивать свой рейтинг, вдруг испугался войны. Он просто растерялся. Нет, внешне премьер реагировал на события вполне адекватно: прилетев 8 августа в Махачкалу, он провел совещание, раздал указания, словом, принял меры. Но было понятно, что Степашин испугался. "Главное, чтобы не пострадали мирные жители и военнослужащие",— как заклинание твердил генерал в Дагестане. То есть вести настоящую войну он не собирался.
Это и решило его судьбу. Кремль сориентировался куда быстрее Белого дома и понял, что Чечня — это последний шанс сохранить власть. Тем более что проводимые по заказу администрации президента опросы общественного мнения показывали, что избиратель истосковался по "твердой руке". И эта рука в лице неприметного полковника Путина, выдавив боевиков из Дагестана, взялась за Чечню.
На первый взгляд это была чистая авантюра. Но только на первый. Кремль понимал, что в военном отношении победа над чеченцами сомнений вызывать не может. Она ведь по сути была достигнута и в первую войну. Но тогда была проиграна война информационная, и у власти не хватило воли, чтобы довести военную кампанию до логического конца. В результате войскам приходилось брать укрепрайоны, после объявления моратория на боевые действия оставлять их, а потом брать снова. А боевики, пользуясь амнистией, прятали свое оружие, сдавали федералам самодельные обрезы и как бы возвращались к мирной жизни. Чтобы потом вернуться на прежние позиции или без боя занять Гудермес или Грозный. И все это — на фоне ежедневных телерепортажей о новых и новых потерях российских войск, героизме защитников независимой Ичкерии и страданиях мирных жителей.
Что же произошло теперь? Во-первых, группировку федеральных сил на Северном Кавказе возглавила та же генеральская команда, которая научилась воевать с чеченцами еще в первую войну. Во-вторых, была изменена информационная политика, прежде всего по отношению к телекомпаниям, которые получили все возможности для нормальной работы чуть ли не на передовой. Попытавшимся же разнообразить свой эфир сюжетами с участием Басаева и Хаттаба Минпечати тут же влепило по предупреждению, и этого оказалось достаточно. Наконец, власть показала, что готова идти до конца.
И вдруг оказалось, что российские войска достигают выдающихся успехов: с минимальными потерями громят боевиков, в считанные дни освобождают целые районы и вот-вот добьют запаниковавшего противника. Конечно, на самом деле все не совсем так. Например, в первую чеченскую войну, по официальным данным, погибло почти 3900 российских военнослужащих. В среднем — по 190 человек в месяц. Сейчас в Дагестане и Чечне за пять месяцев войны погибло около 550 человек, или примерно 110 солдат и офицеров ежемесячно. Цифры вполне сопоставимые и отнюдь не минимальные. Да и темпы операции примерно те же, что в первую войну: чтобы сломить организованное сопротивление чеченцев, тогда потребовалось пять с половиной месяцев.
Но все это теперь уже мало кого волнует. Потому что власть и армия почувствовали и дали почувствовать всем давно забытый вкус победы. Конечно, никто пока толком не знает, что потом делать с этой победой — кроме того, что на Чечню нужно тратить миллиарды бюджетных рублей. Но это тоже сейчас мало кого волнует.
ИЛЬЯ Ъ-БУЛАВИНОВ