В Большом зале филармонии в Петербурге и Большом зале консерватории в Москве в присутствии короля и королевы Нидерландов прошли гастроли оркестра Concertgebouw — концерты, приуроченные к 125-летию коллектива и проведенные его главным дирижером Марисом Янсонсом, закрыли программу перекрестного года Голландии в России. Комментирует ДМИТРИЙ РЕНАНСКИЙ.
Пытаясь суммировать впечатления от первых за почти сорок лет отечественных гастролей Concertgebouw, понимаешь, как сильно мешает объективному восприятию выступлений амстердамского оркестра эмоциональный фон, неизменно сопутствующий редким концертам Мариса Янсонса в России. Провести границу между художественной реальностью и внехудожественным контекстом в данном случае и в самом деле непросто: каждым своим появлением в родных пенатах музыкальный руководитель Concertgebouw неустанно напоминает российской публике о том, как счастливо могла сложиться судьба Ленинградской филармонии, если бы после смерти Евгения Мравинского кресло ее худрука (и одновременно пост главного дирижера Первого филармонического оркестра) занял в конце 1980-х маэстро Янсонс. К восторгу от кратких встреч с его искусством в дни триумфальных гастролей с симфоническим оркестром Баварского радио в 2009-м и минувшей весной неизбежно примешивались и горечь переживания неслучившегося счастья, которое было так возможно, так близко, и ностальгическое восхищение итогами сделанной самым одаренным учеником Ильи Мусина западной карьеры, впечатляющей не столько редкостной своей красотой, сколько соразмерностью уникальному дару господина Янсонса.
Выступления с Concertgebouw, прочно удерживающим последние годы статус лучшего симфонического оркестра мира по версии авторитетного британского журнала Gramophone, неожиданно сместили, казалось бы, привычные акценты: выдающийся дирижер предпочел на сей раз остаться в тени своих легендарных подопечных. Этот выбор показался вполне осознанным, продиктованным объективными предлагаемыми обстоятельствами — невооруженным глазом было заметно, что модель взаимоотношений Мариса Янсонса и Concertgebouw заметно отличается от той, что знакома российской публике по гастролям оркестра Баварского радио. Работая на условиях ничем, в сущности, не стесненного партнерства, в Мюнхене господин Янсонс максимально свободен. За пультом же Concertgebouw он волей-неволей оказывается вынужденным заложником славной истории амстердамского коллектива, полномочия худрука которого, как подтвердило российское турне оркестра, ограничиваются ролью душеприказчика, казначея, способного лишь увеличить себестоимость доверенных ему фамильных ценностей, но не могущего кардинально изменить их качества и свойства.
В исполненной и в Петербурге, и в Москве Второй симфонии Густава Малера Марис Янсонс с присущими ему тактом и интеллигентностью и вовсе оставил оркестр один на один с, пожалуй что, главным в его истории композитором. Своей родословной Concertgebouw не посрамил: трудно сказать, сможет ли кто-то еще сыграть сегодня вторую часть Второй столь обаятельно, как амстердамские струнники с их фирменным бархатным саундом, и найдется ли во всей Европе более нежный хор медных духовых, в четвертой части звучавший, казалось, не из-за сцены, а точь-в-точь как предписано самим композитором — прямиком с небес. Редкостная достоверность в передаче мельчайших деталей и нюансов партитуры напоминала о передававшейся из уст в уста, из поколения в поколение почтенной малеровской традиции, заложенной еще в начале прошлого века genius loci Concertgebouw Виллемом Менгельбергом и культивировавшейся всеми без исключения предшественниками маэстро Янсонса от Эдуарда ван Бейнума до Риккардо Шайи.
При этом Concertgebouw сыграл Вторую симфония так, будто ничего, кроме этого славного прошлого, у музыки Малера нет и в помине, словно бы с его партитурами на рубеже тысячелетий не происходило столько всего, что уточнило и усложнило наше их слышание и восприятие, будто не было ни Четвертой Филиппа Херревеге, ни малеровских циклов Пьера Булеза, Ивана Фишера и Роджера Норрингтона, будто мы не слышали Вторую ни в грандиозной экспрессионистской трактовке Владимира Юровского в Лондоне, ни в исторической интерпретации Пааво Ярви во Франкфурте. Оркестр со 125-летней историей, разумеется, может позволить себе роскошь герметичности, но из слушательской биографии эти последние десятилетия и связанный с ними опыт глубинного переосмысления позднеромантического репертуара не выкинешь. Итоговый счет оказался далеко не в пользу амстердамцев не только по концептуально-идеологической, но и по сугубо технической части: насторожившая в первых же фразах первой части и не раз давшая о себе знать впоследствии несыгранность инструментальных групп, простительная энное количество десятилетий назад и вроде бы вполне допускающаяся и даже приветствующаяся в игре al fresco, сегодня с учетом радикально изменившихся стандартов качества оркестровой игры допустима разве что в музейном контексте. Вторая симфония в версии Concertgebouw прозвучала маргиналией современной малерианы — несравнимой, разумеется, с отечественными аналогами, но достаточно бледно смотрящейся на общемировом фоне.