Русский инженерный театр AXЕ и немецкий Lindenfels Westflugel Leipzig показали на Новой сцене Александринского театра премьеру "Архива Макарии". Это совместная постановка Павла Семченко и Микаэля Фогеля по мотивам романа Иоганна Вольфганга фон Гете "Годы странствий Вильгельма Мейстера". Смотрела ЕЛЕНА ГЕРУСОВА.
У героев спектакля не просто нет страха белого листа. Напротив, у них есть неодолимая тяга к чистой бумаге
Фото: Евгений Павленко, Коммерсантъ
"Годы странствий Вильгельма Мейстера" — подзабытое продолжение хрестоматийного романа "Годы учений Вильгельма Мейстера". По признанию создателей "Архива Макарии", спектакль вдохновлен таинственной, фантастической, театральной атмосферой романа, карнавалом загадочных образов, смешением таинственного и реального, бытового и метафизического. Программка спектакля снабжена своего рода либретто, где упоминаются некий майор в кризисе среднего возраста, какие-то влюбленные, парикмахер, живущий в волшебном ящике со своей женой-карлицей при дворе ее папы-короля. Чтение это само по себе забавное, но скорее конспирологическое, нежели объясняющее или комментирующее происходящее в спектакле.
Черная коробка сцены "Архива Макарии" запружена разного рода материальными обломками чьих-то старых историй. Здесь есть небольшое, кукольных размеров барочное зеркало с игрушечной лошадкой; крошечный портал старинного барочного театра с красным бархатным занавесом; потертый детский грузовичок, даже банка консервированного зеленого горошка.
В самом начале спектакля говорящие на разных языках петербургская пластическая актриса Алиса Олейник и немецкий кукольник Штефан Венцель складывают этот скарб на белый лист бумаги, но вещей слишком много. Они избавляются от лишних, но сворачивают куль. Но под этим листом оказывается еще один, меньшего размера. И так происходит с каждым новым куском бумаги: каждый белый квадрат оказывается все меньшего и меньшего размера. Следовательно, каждое новое овеществленное высказывание должно быть все лаконичнее, как будто целая банка гороха должна сжаться до одной горошины, а огромный поварской половник — до маленькой чайной ложечки. Но фокус тут в том, что развитие сюжета идет вовсе не по линии более или менее удивительных приключений предметов. Хотя здесь авторы спектакля вполне изобретательны: к примеру, простая конфетка чупа-чупс может потянуть за собой из бумажного кулечка марионетку, которая, как оказывается, этой конфеткой управляется. Но история все же раскручивается по линии трансформации бумаги.
У героев спектакля не просто нет страха белого листа. Напротив, у них есть неодолимая тяга к чистой бумаге. Ее разглядывают, ее рвут в клочки, ее раскатывают в длинные ковровые дорожки. И наконец, черной краской, глубокомысленно и многотрудно, прочерчивая по диагонали всю сцену, пишут ключевую фразу — про то, что если кто-то обыкновенный пытается сказать что-то особенное, то, как правило, получается какая-то ерунда. Не в обиду Гете будь сказано — никто, понятное дело, не собирается потеснить немецкого гения в пантеоне классиков, — но "Архив Макарии" оказывается спектаклем о графомании. Тут конечно, можно было бы вспомнить отзывы Томаса Манна о стиле этого романа как о "торжественно склеротической неразберихе". Но не стоит, потому что дело тут не в диагнозе графомании, а в своего рода гимне ей, как неодолимой созидательной силе, поскольку если из целого вороха бумаги можно выудить хотя бы пару золотых строк, то это уже гениально. В финальной сцене спектакля разбросанные по сцене мятые листы, обрывки и ошметки бумаги чудесным образом собираются в какие-то белые камни-астероиды, парящие над сценой на тонких нитях, механическая лошадка оживает, занавес игрушечного театра поднимается, какая-то белая закорючка приходит, начинает двигаться и походить на старуху с клюкой. Cловом, начинается волшебный театр предметов. В котором АХЕ очень и очень сильны. И этот финал так красив, что можно простить все невнятности сюжета.