«Он — голос „безгласного”»

"Близнец в тучах" — это какой Пастернак, кроме того, что ранний? Символист, футурист — какой?

Символист и постсимволист. Пастернак учился у символистов. В первую очередь у Блока. А для "Близнеца в тучах" Блок особенно важен. И конкретно для темы близнецов. Эта тема взята из мистики Блока. Влюбленность, мистическая влюбленность блоковского первого тома — мы сейчас, когда говорим о Блоке, банально думаем о "Страшном мире", о третьем томе, а для Пастернака тогда Блок — это поэзия первого и второго томов. Это те стихи, которыми он увлекался в юности, даже в детстве. По поводу одного раннего стихотворения Блока, где говорится о небе и звездах в связи с мистическим пониманием того, что существует здесь, на земле ("Темно в комнатах и душно — // Выйди ночью — ночью звездной, // Полюбуйся равнодушно, // Как сердца горят над бездной. // Их костры далеко зримы, // Озаряя мрак окрестный. // Их мечты неутолимы, // Непомерны, неизвестны. // О, зачем в ночном сияньи // Не взлетят они над бездной, // Никогда своих желаний // Не сольют в стране надзвездной?"), у Пастернака есть поздняя запись, что "отсюда и пошел "Близнец"".

Вот посмотрите: "Сердца и спутники, мы коченеем, // Мы близнецами одиночных камер. // Чьея ж косы горящим водолеем, // Звездою ложа в высоте я замер?" Ну какой это футуризм? Это чистой воды символизм. Это идея близнечества небесного и земного. Это о том, что человек, мистически влюбленный в какую-то женщину на земле,— он равен звезде в небесах. "Звезда ложа" — это вполне емкий образ. То есть небесная звезда — его близнец. Все это вообще сильно связано с пастернаковской попыткой продолжить тему преклонения перед женщиной из блоковского первого тома. То есть Пастернак в "Близнеце" продолжает Блока — но Блока до "Незнакомки". "Незнакомка" у Пастернака появляется — поэтически — в следующей книге, "Поверх барьеров". Там, в стихотворении "На пароходе", где описывается разговор с дамой в ресторане: "Лакей зевал, сочтя судки",— это ж "Лакеи сонные торчат", даже ритм тот же самый. То есть в "Поверх барьеров" Пастернак дорос до второго тома Блока из первого, в котором он еще находится в "Близнеце в тучах".

То есть символизм для Пастернака — это исключительно Блок?

Он сам говорит в "Охранной грамоте": "Музыка Блока и Белого не могла на меня не подействовать". Конечно, Блок значил для него гораздо больше и с Белым он раскланивается больше из церемонности, но все-таки и он — тоже. А что значит — Белый? Это значит — весь круг мыслей, изложенный в книге Белого "Символизм", включая все эти стихотворные расчеты, которые для Пастернака были вполне значимы. Вообще поэтов, которым Пастернак тогда следовал, он сам объединял термином "мистический урбанизм" или "урбанистический мистицизм". Это Блок, Рильке, Верхарн...

Лафорг...

Лафорг стал для него основным после "Близнеца в тучах". Такое впечатление, что Лафорга он прочитал и понял под сильным влиянием Константина Большакова. Вообще, это такая загадка для понимания Пастернака — почему он считал Большакова единственным поэтом в этом поколении рядом с Маяковским?! Я читал почти все, что написал Большаков,— ну не очень он большой поэт!

Но как бы то ни было — Большаков переводил Лафорга. У Лафорга как раз есть стихи вполне футуристические. Они как раз очень напоминают Пастернака "после "Близнеца"". И сам он считал полностью футуристической ту книгу, которая была после "Близнеца".

Какую?

Ту, которая была потеряна. Вроде бы кому-то отдана — в общем, утрачена. Позже Пастернак говорил: "Надо проститься со своим демоном". Демон, по-видимому, в очень большой степени присутствовал в этой книге. Кстати, я думаю, эта книга, эти рукописи где-то все же есть. Однажды какая-то девица принесла мне рукопись какого-то стихотворения Пастернака, очень долго и подробно объясняла, как оно к ней попало. Я тогда не мог никак понять, что ей от меня было нужно. Это было самое начало нового времени — мне в голову тогда не могло прийти, что она хочет, чтоб я ее купил. Но из этого я заключил, что какие-то его неизвестные рукописи где-то существуют.

Но даже если в последующих книгах Пастернак отказался от символизма "Близнеца в тучах", от многого, что есть в этой книге, он не отказался. Например, эта поэтическая декларация поэта как медиума из стихотворения "Лесное": "Я уст безвестных разговор", "Я речь безгласного их края" — это же вообще Пастернак, а не только Пастернак ранний.

Да, вы правы, это Пастернак вообще. Пастернак, который считал, что искусство — это "безумие без безумного". Безумие — потому что оно выходит за рамки всего обычного. Он — голос "безгласного", неизвестного, голос того, что без него осталось бы невысказанным, он голос "другого". То есть поэт говорит и думает о мире не то, что о нем думают все остальные. Но при этом поэт не должен быть безумным. Это очень значительная для Пастернака оговорка — потому что Пастернак сознательно не хотел переходить некоторую границу. В сборнике "Сестра моя жизнь": "века в слезах, // А песнь не смеет плакать". Почему поэзия Пастернака оптимистична? Потому что он ей приказывает. Поэзия не имеет права плакать. И в этом большое отличие Пастернака от его предшественников. От всех, кого я перечислил. Они все "плакали". И Рильке и Блок — это все очень мрачные поэты. Иногда как раз "безумные" в своей мрачности. А Пастернаком декларирован оптимизм. И зачатки этого есть уже в "Близнеце".

Вероятно, поэтому он не отказался от этих стихов впоследствии? Некоторые стихотворения из "Близнеца в тучах" вошли в сборник 1916 года "Поверх барьеров". Правда, Пастернак сильно их переделал.

Не только переделал, а много выбросил — он выбросил все кричаще-символистские стихи. Он выбросил практически все, что как раз связано с темой близнечества неба и земли. Математик Гельфанд как-то сказал мне: "Алиса Коонен читает Блока на котурнах". Так вот, в переделанных для "Поверх барьеров" стихах из "Близнеца" Пастернак слезает с котурнов. Любовь-то он оставил: тема женщины — важнейшая для Пастернака во всех периодах. Но уже не мистическая. "Сегодня с первым светом встанут // Детьми уснувшие вчера" — это о том, как влюбленные впервые спят друг с другом и встают на следующее утро преображенными. Сначала у этого стихотворения был эпиграф из Сафо, как бы кратко излагающий содержание стихотворения: "Девственность, девственность, что ты от меня уходишь". Потом Пастернак признавался, что он вообще греческого не знал,— но греческий знала его двоюродная сестра Ольга Фрейденберг, и он считал, что она лучше разбирается. Если вы читаете вариант этого текста из "Близнеца в тучах", то вы просто совершенно не понимаете, что там произошло, а в "Поверх барьеров" Пастернак все же старается прояснить — что это вот люди в первый раз спали вместе, и теперь, когда они встанут утром, все для них будет по-другому.

У него вообще часто про "легли детьми — встали другими"...

Да, но по-другому, чем в "Близнеце". И вот, вы говорите, что он от этих стихов не отказался. Но он их не очень-то любил. Я брал эту книжечку (первое издание) у Евгении Владимировны, первой жены Пастернака. Я ее не читал в то время, когда, скажем так, "прочел Пастернака". Так вот, я брал ее в присутствии Бориса Леонидовича — и он все повторял: "Зачем вам эта чепуха нужна?"

Евгения Владимировна тогда рассказала мне, что когда Пастернак решил, что переделает некоторые из этих стихов для нового издания, у него не оказалось экземпляра. И она нашла книжку у каких-то друзей и от руки переписала для него все тексты. То есть он настолько не хотел иметь дело с этими текстами, что у него даже не было экземпляра! Потом он пытался оправдать это тем, что ранние стихи не бывают хорошими в принципе. Есть его письмо ко мне, где он ругает мои стихи и пишет, что вот, мол, и Пушкин и Блок, такие великие люди,— и то как плохо начинали!

Ему, кстати, говорили, что книга плоха. Он вспоминал, что жена Балтрушайтиса Мария (Пастернак короткое время был репетитором их детей) говорила ему: "будете жалеть, что издали незрелую книгу". Он сам потом с этим согласился. Но понимал, что там есть много каких-то поэтических наблюдений, с которыми жаль расстаться навсегда. Он, например, сохранил стихотворение, в котором — если кратко изложить содержание — говорит, что будет пить, когда пойдет дождь ("Все наденут сегодня пальто // И заденут за поросли капель, // Но из них не заметит никто, // Что опять я ненастьями запил"). Это, кстати, было вполне реально — Леонид Осипович вообще боялся, что сын сопьется, и ездил извлекать его из различных компаний. Так вот, для нового издания Пастернак оставил в общем все стихотворение. Потому что это отношение к природе — дождь идет, почему ж не выпить,— это ведь уже Пастернак. Он убрал только возвышенные славянизмы, которые пытались приподнять все это. То есть впоследствии он видел в этом сборнике намеки на свое поэтическое восприятие мира, которые надо было просто "очистить".

То есть, несмотря ни на что, в "Близнеце в тучах" уже есть "настоящий Пастернак"?

Да, в некоторых местах. Потому что — что такое Пастернак? Пастернак — это попытка извлечь нечто из текущей жизни, современности, из того, что каждый видит. Извлечь, перенести в поэзию. Заставить нас снова это воспринять — именно это Шкловский называл остранением. Пастернак — это возврат к первичной свежести восприятия мира.

Интервью: Анна Наринская

Весь 1913 год