«Переезд судов — это очень петербургское решение»

О конкурсе

Охрана памятников и градозащитники не очень ругаются на наш проект, потому что мы единственные, кто снизил высоту в сторону Невы до 13 метров, хотя по регламенту разрешено 23 метра, а внутри квартала — 28. Когда снесли «Прикладную химию» (предприятие, располагавшееся на месте, где запланирован судебный квартал.— “Ъ”), со Стрелки открылся блистательный вид на Князь-Владимирский собор. Но для того чтобы он оставался виден, здания у Биржевого моста не должны быть выше 13 метров. Собор уже был, когда Стрелку только проектировали. На его фоне она и возникла, и важная задача — его сохранить. Мы потратили серьезные ресурсы на то, чтобы изучить вопрос. Заказали аэрофотосъемку. Я лично с фотоаппаратом прошел всю Дворцовую набережную и через каждые 50 метров снимал панорамы. Причем специально на закате, чтобы силуэты работали, чтобы у нас не было искушения заявлять потом, что «это типа растворяется в облаках», как в свое время делал Филипп Никандров для «Газпром-башни». У меня замечательная команда, которая 3D делает, и мы врисовывали модель в фотографии, смотрели, чтобы ничто не торчало и не портило исторические виды. Кроме нас ни на нынешнем конкурсе, ни на конкурсе ВТБ этим никто не заморачивался. Все зодчие, как заклинание, повторяют, как они любят центр Петербурга, а их дела отнюдь об этом не свидетельствуют. У них был один искусственный коридорчик для вида на собор, случайный, с набережной Макарова. Для нас же самая большая трудность была — понизить корпуса, чтобы оставить собор видимым.

Суд — вещь серьезная и должна вносить в жизнь порядок. Конечно, я буду стараться, чтобы здание суда не было похоже на тюрьму.

«Пропилеи Смольного», которые смутили жюри своими агрессивными формами,— были сделаны даже не из провокационных, а скорее из хулиганских соображений, конкурсных. Как та зеленая собачка, которую, говорят, пририсовывал на своих проектах знаменитый театральный декоратор Петр Вильямс, чтобы потом убрать и все обрадовались. В новом варианте проекта уже другое настроение: архитектура та же, а цвет, свет, погода — все по-другому выглядит. Я не собирался подражать Смольному, и у меня не было задачи отдать дань тоталитаризму. В окончательном варианте я вообще собираюсь эти портики убрать. Но суд — вещь серьезная и должна вносить в жизнь порядок, а ордер в архитектуре и есть идея порядка. Конечно, мне бы не хотелось, чтобы проект уходил в какую-то тоталитарно навязчивую сторону, и я буду стараться, чтобы здание суда не было похоже на тюрьму. Ордерная архитектура мне представляется естественной для городского центра, потому что не подражает конкретно никакому из петербургских зданий, но продолжает традицию, говорит тем же языком.

О своем проекте

Важно, что мы минимизируем огражденную охраняемую часть территории. Для этого я заложил замковое построение здания суда с внутренней площадью. Половина территории будет абсолютно доступна для любого горожанина, причем появится масса новых мест для прогулок с видами на красивейшую застройку набережной Макарова, которая раньше просто ниоткуда не была видна.

Тут получится не парк, а городской сад между театром и водой — довольно обширный, не меньше двух гектар, это примерно полтора Екатерининских сада. Скорее всего, это будет пейзажный, не регулярный сад. Не хочется делать его совсем уж развлекательным. Он будет вести к воде — это очень петербургская логика: исторически участки под застройку выходили к улицам и набережным короткими торцами. И если участок отводился под сад, у него появлялась такая же естественная форма: не вдоль набережной, а скорее от нее в глубину. Мы эту типологию хотим воспроизвести. Так что, это скорее градостроительный код, чем какие-то стилистические изыски.

Я очень рад, что решились убрать из этого места жилье, прислушались к народному голосу.

Сад позволит сделать театр танца воспринимаемым с набережной и с Васильевского острова, при этом в него будет очень удобно попадать, потому что рядом метро. Мы попытаемся улучшить ситуацию съезда с Биржевого моста: может быть, там удастся сделать подземный переход. И парковки будем устраивать таким образом, чтобы какой-то дополнительной транспортной нагрузки на эту территорию особенно не возникало.

Ширина пешеходной набережной Малой Невы между Биржевым и Тучковым мостами будет 23–24 метра. Это будет километровый полноценный зеленый бульвар. Пешеход сможет от нее продолжить свое движение или пешком, или на велосипеде до Троицкого моста вдоль Петропавловской крепости. Кроме того, пониженные корпуса делают доброе дело обитателям жилых домов на проспекте Добролюбова, которым они не будут заслонять виды на Стрелку.

Современный госпиталь трудно вписать в сводчатые помещения XVIII века (Тучков буян, памятник федерального значения, архитектор Антонио Ринальди.— “Ъ”) — лучше его отреставрировать. Мы будем стараться максимально разгрузить здание, чтобы не попортить. Изначально это был огромный склад пеньки, до недавнего времени его занимали военно-космические кадеты. Когда попадаешь внутрь, создается ощущение, что оттуда спешно отступила армия. Мощные открытые лестницы, которые в XIX веке закрыли, надо восстанавливать. Но самое главное, что перед ним потрясающей красоты набережная, на которой сто лет никто не был (это были режимные объекты.— “Ъ”). Ее еще в сталинское время после войны гранитом отделали и сделали спуск к воде, в очень тонко рассчитанном месте, откуда в створе Менделеевской линии Васильевского острова виден Исаакиевский собор.

Если предлагается вместо колонн просто столбики поставить и компромиссы такого рода искать — ну это точно не ко мне.

Я очень рад, что решились убрать из этого места жилье, прислушались к народному голосу. Когда будет открыта публичная набережная от Биржевого к Тучкову мосту, в ее середине появится выходящий на воду сад, а фасад театра сквозь деревья будет отражаться в Неве. Я совершенно не знаю, где будут размещать жилье. Пока мне этого не сообщили. То, что у кого-то нашлось мужество это предложить (построить жилье в другом месте.— “Ъ”), а у остального жюри нашлось мужество такое решение принять, это же хорошо. Впрочем, необходимые 700–800 квартир — это один-два дома. Я не знаю, сколько квартир у нас ежемесячно строится, но в масштабах города это настолько ничтожно!

В своей практике я сталкивался с разной степенью картонности того, что строится. В том числе на олимпийских стройках — при том менеджменте, который там был и результаты которого нам в начале года по телевизору показывали. Так что когда я проектировал свой вариант для конкурса в Санкт-Петербурге, то сознательно сделал выбор в пользу каменных фасадов, хотя они и дороже. Все-таки здесь действует не коммерческая логика, и у здания такого класса срок жизни должен превышать столетие по нормативу. Камень будет стоять и не будет портиться, и еще важный момент, что каменная архитектура, как ни странно, меньше будет зрительно конкурировать со штукатурным бело-желтым и бело-голубым николаевским классицизмом. Так что каменные фасады не только возражений не вызвали, но даже инспекцией по охране памятников приветствуются. Все согласны, что не надо суррогата, который потом быстро и безобразно разрушается.

Нам всегда мешает, что образованное сословие в России с момента его появления любые действия власти априори принимает в штыки.

Рекомендацию не использовать прямые цитаты (копирование архитектурных памятников.— “Ъ”) поддержали 9 членов жюри, это примерно совпадает с количеством архитекторов в его составе, так что, очевидно, что это, скорее всего, их мнение. Но что это означает? «Если уж начальству понравился нечаянно классицизм, давайте, мы как-то его замотаем, сделаем менее классическим?» Так что мне не очень понятно, что понимать под цитированием. С точки зрения осьминога, любые два человека будут идеально друг на друга похожи. Если предлагается вместо колонн просто столбики поставить и компромиссы такого рода искать — ну это точно это не ко мне. Тогда можно любую коринфскую колонну обидеть, назвав цитатой. И Биржа — это цитата, это программное использование модных очень в тот момент архаических форм Пестумских храмов, которые были заново открыты в середине XVII века. И Ростральные колонны — повторение ростральных колонн римского форума. Идею сложного излома арки Генерального штаба Росси позаимствовал в античной Пальмире, как и колонную улицу. Портики Исаакиевского собора — подробно проработанное намеренное повторение переднего фасада римского Пантеона. А Казанский собор? Найти источники цитирования можно для большинства петербургских памятников. Просто классическая архитектура так устроена.

О переезде

Волюнтаризм является свойством этой территории: нет ничего более абсурдного, чем то петровское решение, которое привело к появлению Петербурга. И переезд судов — это очень петербургское решение. А если серьезно, логика у этой идеи есть. Петербург со своего рождения был столичным городом, и для него с градостроительной точки зрения это лучше. Он с самого начала состоял из имперских учреждений, казарм, дворцов, министерств и в меньшей степени из того, где жили люди, это обслуживающие.

Нам всегда мешает, что образованное сословие в России с момента его появления любые действия власти априори принимает в штыки — до того как начинает понимать, а вдруг там что-то есть и разумное. Если принять логику, что суд Верховный нужно перевести сюда, если мы поймем, что это же важнейшая государственная институция, роль которой должна только расти, и мы ее должны холить и лелеять — то для нее такое место является правильным.

О месте

Здесь вообще-то был остров когда-то. Сначала он пустовал, потом появились склады торгового порта — по сути, «промзона». В начале прошлого века прошел конкурс на развитие этой территории. Портики Судебного департамента — это цитата из конкурсного проекта Ивана Фомина (проект застройки Тучкова буяна 1913 года.— “Ъ”), только у него они были обращены в сторону Тучкова моста, а у нас — в сторону Биржевого. Комплекс судебных зданий вообще получается довольно интравертный, все пафосные части внутри, на город не очень «выпирают» и только с определенных точек в перспективе раскрываются.

Место, выбранное для здания суда, действительно последняя точка в невской панораме, с которой можно и нужно что-либо делать. Вообще, Институт прикладной химии был довольно безобразный. Единственное, что было хорошего, много зелени на территории. Широко обсуждается тот факт, что там было производство ракетного топлива. Но это настолько остро токсичные вещи, что все испытания происходили на площадке за чертой города. Правда, люди есть люди, слухи о сбросе химии продолжают гулять по городу. У меня в Ярославле был опыт реконструкции под жилье территории, которую занимало старое промышленное предприятие. Там сейчас производится рекультивация. Это правило: если на месте строительства был любой завод, всегда на глубину трех, четырех или пяти метров вся почва вырезается.

Что-то с этой территорией делать надо. Из того набора, который там вообще был бы возможен, самый радикальный вариант — это парк, то есть, по сути, ничего. Или, как это было в проекте «Набережной Европы», элитное жилье. Или государственное учреждение в том или ином виде. Я считаю, что буржуазное жилье, даже очень высокого уровня, по градостроительному смыслу не совсем правильная затея для этой набережной независимо от архитектурного решения. Я бы иерархию по-другому выстроил: или что-то крупное государственное, или парк — так сказать, вторая опция. Только потом жилье. Потому, что, во-первых, в случае коммерческого жилья было бы постоянное стремление, естественно, получить максимальные метры и все время ради этого нарушать регламент высотности. Давление денег ощущалось бы очень сильно — это раз. Второе — получился бы анклав абсолютно закрытый и жестко вырезанный из города. Поэтому для этого места государственная функция мне не кажется плохой.

О Петербурге

Я в Петербурге тридцать лет живу и не собираюсь никуда отсюда переезжать. Петербургу вообще как городу и произведению архитектуры было лучше в моменты некоторого застывания, а когда буржуазная стихия начинала расходиться, его очень замусоривали архитектурно. Я это говорю без каких-то политических оценок, а именно с точки зрения архитектурно-градостроительной. Так что основой рассуждений о том, что можно строить на этом месте, должно быть осознание Петербурга, как очень большей ценности. Причем его градостроительная цельность ценнее, чем любой из составляющих его домиков. Этим Петербург очень непохож на Москву, где на разных слоях шесть-семь разных городов, которые странно друг с другом взаимодействуют, и поэтому степень толерантности Москвы к разным вмешательствам выше. А у Петербурга порог приемлемости вмешательств ниже, и с ним иметь дело опаснее, можно ошибок наделать.

У сообщества петербургских архитекторов традиционно сложилось резкое неприятие классики «всерьез», они воспринимают только ироничные реплики.

Когда мне говорят о том, что подлинную классику можно делать только штукатуркой по кирпичу, я вспоминаю один из самых злобных и художественно полноценных текстов по поводу Петербурга XVIII века, который принадлежит Казанове. Он здесь болтался, пытаясь преференции получить, года полтора и даже Неву ругал, что она для реки слишком широкая, напоминает озеро; говорил, что это все фальшивка, и самое смешное, что весь исторический Петербург обкладывал ровно теми же словами, которым я со своим проектом сейчас подвергаюсь. Казанова говорил, что когда классические здания, столетиями возводящиеся в Европе из камня, в Петербурге фальшиво и дешево имитируются с помощью кирпича и известки, это плохо. А теперь нам объясняют, что именно из штукатурки можно все делать, потому что вроде бы в этом флер подлинности для Петербурга. Что тоже не совсем верно, потому что, скажем, неоклассицизм начала XX века в значительной части своей каменный.

У сообщества петербургских архитекторов традиционно сложилось резкое неприятие классики «всерьез», они воспринимают только ироничные реплики. Хотя Иван Фомин, проектируя для этого места, возвращался к неоклассике, и прямых цитат у меня не больше, чем в среднем модернистском проекте. Я убежден, что в центре нельзя строить модернистскую архитектуру, она, даже будучи удачной, действует на окружение разрушительно.

Анна Пушкарская, Санкт-Петербург