В эпоху русско-французских войн первый консул Франции Наполеон Бонапарт скрупулезно собирал информацию о Российской Империи. И в 1803 году министр иностранных дел Талейран доставил ему ценные сведения о русских министрах и невообразимом отношении к ним Александра I, которое, как свидетельствует множество источников, унаследовали все его преемники вплоть до Николая II.
Фото: Коммерсантъ / Росинформ
Фото: Коммерсантъ / РГАКФД/Росинформ
Фото: Коммерсантъ / РГАКФД/Росинформ
Фото: Коммерсантъ / РГАКФД/Росинформ
Фото: Коммерсантъ / РГАКФД/Росинформ
Фото: Коммерсантъ / РГАКФД/Росинформ
Фото: Коммерсантъ / РГАКФД/Росинформ
Из письма главного коммерческого агента Франции в Санкт-Петербурге барона де Лессепса французскому министру иностранных дел Талейрану, 1803 год
Гражданин министр!
Представляю вам мои наблюдения и характеристики лиц, с которыми мне приходится жить и работать. Предоставляю их вам скорее как объект для забавы, чем для работы и размышлений. Двор, кабинет и министры в Петербурге — все люди известные, имеющие вес, и горе тому, кто в течение двухнедельного пребывания среди них не оценит их по их настоящей стоимости. Для наблюдателя, действенного уже в силу своего долга, в силу самого положения своего преданного общественному благу, страстно его желающего, ничто, конечно, не представляется столь странным, как проявляемая повсюду и каждым значительным лицом медлительность и фразы, лишенные содержания и выводов. Я принимал вначале за меры осторожности то, что оказалось лишь безрассудством и бездарностью. Я ошибочно полагал, что имею дело с прекрасно продуманными планами и самыми мудрыми проектами; на самом же деле во всем этом скрывался лишь тупой эгоизм и, в конце концов, равнодушие. Император в такой же мере тяготится своим положением, в какой министры тяготятся своими обязанностями, внушающими им отвращение. Первый царствует так же, как булочник печет свой хлеб: он делает это, как бы отбывая барщину. Министры ненавидят друг друга, враждуют между собой, друг друга презирают. Слишком ограниченные, слишком ничтожные сами по себе, нимало не способные руководить государем, который им не доверяет, они не могут друг друга опрокинуть, но взаимно друг другу вредят; ни один из них не пользуется уважением императора, и все имеют одинаковое влияние. Они возвышаются, терпят поражение, пытаются противодействовать, в свою очередь, терпят противодействие и ни о чем не говорят так охотно, как о своих отставках. Таковы они в целом; посмотрите теперь каждого в отдельности.
Воронцов (Александр Романович, государственный канцлер и министр иностранных дел.— "История"), глава министров, является тем лицом, относительно которого делают вид, что с ним более всего советуются и которого, в сущности, слушают менее всего. Он превосходно отвечает тому представлению, которое вы мне дали, но в настоящее время вся его энергия, ослабленная возрастом и болезнями, выражается только в непомерном личном честолюбии, тем более низком, что оно обращено только на его собственные выгоды и на преуспеяние своих близких. Два племянника, Татищев (Дмитрий Павлович.— "История") и Бутурлин (Дмитрий Петрович.— "История"), обремененные долгами и преступлениями, являются его интимнейшими клевретами: оба они — низкие царедворцы, бесчестные шпионы — доносят ему по вечерам обо всем, что им представляется способным его позабавить, запугать и, главное, удержать его на месте. Он проявляет очень большое желание возвратиться к своему мирному существованию, но никто не подходит на его место, и он уже слишком слаб, чтобы стряхнуть иго своих пошлых льстецов, которые только и держатся благодаря своему дядюшке. Последний отнюдь не преследует интересов общественного блага, и, кажется, пока Воронцов будет иметь власть, петербургский кабинет будет в руках того, кто больше предложит. Столь же жадный до прибыли, сколь беззаботный в остальном, он не имеет иных расчетов, кроме расчетов собственной выгоды. Он фальшив по натуре, вероломен из принципа, спокоен из расчета, плохой гражданин, плохой друг, отвратительный министр, внушающий страх и презрение, недоступный и пресмыкающийся, надменный и раболепный сообразно обстоятельствам и людям, в настоящий же момент разбитый параличом, что ставит его более чем когда-либо в зависимость от его племянников.
Кочубей (Виктор Павлович, министр внутренних дел.— "История") обладает известными достоинствами, достаточными для того, чтобы в качестве придворного играть роль при дворе в Мадриде, Лиссабоне или Дрездене, но у него нет и признака тех способностей, которых требует значительность его положения; он не плут, хотя малороссы редко бывают лишены этого порока, он, как и император, очень хотел бы блага, но у него нет и намека на понимание своей должности и своих обязанностей. Он полагается на своих канцеляристов, у которых привычка и навык к канцелярской работе заменяют способности. Все предоставлено на разграбление, все в империи продажно, и человек достойный, но слабый постоянно бывает жертвой богача-интригана.
Державин (Гавриил Романович.— "История") — министр юстиции, или генерал-прокурор, не знает иного языка, кроме своего,— говорят, хороший поэт... Это пес Фемиды, которого берегут, чтобы спустить против первого встречного, не понравившегося министерской шайке; но он мало выдрессирован и часто кусает даже своих товарищей, которые многое дали бы, чтобы его погубить.
Министр просвещения (Завадовский Петр Васильевич.— "История") сам погружен во мрак XV века, педант и софист, царедворец и философ, игрок и рогоносец, имеющий самодовольный вид и ничтожные способности; он более других стремится налагать на все свое вето, в действительности же он имеет наименьшее значение. Он также только обременяет свою отрасль управления, которую считают малосущественной, так как она наименее прибыльна.
Граф Румянцев (Николай Петрович.— "История") — министр торговли — был когда-то во Франкфурте и около правящих кругов; этим, конечно, исчерпываются все его способности; руководимый хорошим секретарем, он мог бы там оставаться без ущерба для своего государства; занимаемое же им ныне положение не только, конечно, превышает его способности, но никогда у него не было даже и самого отдаленного понятия о торговле. Находясь с ним часто в сношениях, я никогда не уходил от него без чувства крайнего недоумения, вызываемого каждый раз тысячью новых проявлений пошлости и доказательств его бесконечной глупости; он говорит много, но это — болтовня старой вандейской дворянки. Сказанное им невозможно ни повторить, ни удержать. Однако вот такое смешное и ограниченное творение находится во главе торговли, сухопутных и водных путей сообщений.
Министр финансов Васильев (Алексей Иванович.— "История") — существо одинокое и вышедшее из канцелярии прежнего министра финансов князя Вяземского. Он обделывает значительно лучше свои дела, чем государственные; я никогда не говорил с ним иначе, как через переводчика, и был гораздо более доволен его манерой рассуждать, чем его образом действий.
Военный министр Вязмитинов (Сергей Кузьмич.— "История") — ничтожество. По основным законам сам император является военным министром и ведает этой отраслью управления; она во всем так же плоха, как и остальное. Его брат (великий князь Константин Павлович.— "История") разделяет с ним эту важную обязанность, и они находят, что покрой какого-нибудь платья, поля шляпы и изящество какого-нибудь экзерсиса на параде составляют всю тактику. Нет старого офицера, который бы не боялся войны; нет ни одного молодого военного фаворита, который бы ее не желал. Первый с грустью наблюдает наступившие вдруг перемены; вторые этим восхищены. Скоро, быть может, увидят разницу, и тогда решится, является ли она на пользу страны или врага.
Министр морской, Мордвинов, уволен, так как его место было необходимо, и оба Воронцовы (племянники канцлера.— "История") стремились изо всех сил доставить его одному молодому контр-адмиралу по имени Чичагов (Павел Васильевич.— "История"), англичанину по духу, англичанину по связям и обязанному англичанам; как и Воронцовы — изворотливому интригану, умному, но целиком презираемому своими сотоварищами-моряками, теперь его подчиненными.
Товарищи министров — надежда е. в. (его величества.— "История"). Он очень хочет видеть их на месте стариков, которых он презирает, так как знает их, но он не отдает себе отчета в том, что молодых он ценит именно потому, что не знает их.
Строгонов — управляющий внутренними делами вместе с Кочубеем — имеет ум, достоинства, и, может быть, это один из лучших. Он обожает первого консула и в своем энтузиазме говорил сто раз, что он предпочел бы лучше быть простым адъютантом Бонапарта, чем первым министром Александра.
Чарторыйский — поляк. Его рождение и обстоятельства, несомненно, возвели бы его фамилию, без императрицы Екатерины, на трон Польши. Он этого не забыл и всегда будет это помнить, питая вечную злобу к русским, которых он проклинает, к императору, которого он обманывает, и к министрам, которых он презирает, но он всегда остается сам собою — и в том, чем он будет, и в том, что он сделает...
Остальные не заслуживают чести быть названными: интриганы или скорее люди без идей, без желаний, без ума, без каких-либо талантов, кроме одного: способности пресмыкаться и сохранять за собой место. Таковы суть: Гурьев, Голицын, Бутурлин и т. п.