Акция Петра Павленского на Красной площади

10 ноября

Петербургский художник Петр Павленский вбил гвоздь себе в мошонку, а через нее — в брусчатку Красной площади. "Фиксация" была завершением триптиха политически-страдательных акций Павленского: после "Шва" (художник зашил себе рот у Казанского собора в знак протеста против суда над Pussy Riot) и "Туши" (Павленский лежал перед входом в Законодательное собрание Петербурга, протестуя против новых карательных законов). Третья акция, приуроченная ко дню сотрудников органов (sic!) внутренних дел, была все о том же — о бессилии человека перед властью, о том, как мы все яйцами прибиты к монолиту репрессивного государства с его величественной идеологией. Одновременно третья акция была и "фиксацией" Павленского в роли одного из самых мощных художников-акционистов современной России. Тут еще есть забавный сюжет — акции большинства коллег Павленского почти всегда были стремительными, немедленно прекращались вторжением власти. Прибитого за гениталии художника увести с места творчества/преступления было не так легко — он сидел там несколько минут монументальным укором бессилия, и эта неподвижность тоже была важной частью эффекта. На Павленского немедленно завели административное дело и почти сразу оправдали, затем завели уголовное — с пока что неизвестным результатом. Для консервативно настроенных деятелей жизни и интернета его мошонка стала любимым образом для потехи над оппозицией и современным искусством, наравне с вагинальными приключениями курицы у группы "Война". Но и "свои" его приняли не вполне. В художественной среде Павленского критиковали за показной мазохизм, за слишком прямое наследование венскому акционизму 60-х, за неясность послания и отсутствие позитивного содержания (призыва к борьбе, призванного сопровождать политическое отчаяние). Все это, может быть, правда, но здесь надо сказать две вещи. Первая: Павленский — художник редкой эстетической чувствительности. С чисто визуальной точки зрения его "Фиксация" чуть ли не самое "красивое", эстетически цельное высказывание современного русского акционизма (при всей грандиозности "Войны" и Pussy Riot). Вторая: эта чувствительность не только эстетическая. Павленский, кажется, очень точно реагирует на кризис самого акционизма, политического искусства, протеста. Да, он бездвижен и нем, у него кончились слова и действие. Но все мы сами стали такими, не успев того заметить в эйфорической протестной волне последних двух лет. Осталось только тело — единственное, что можно предъявить в знак собственного присутствия в политике. И здесь — главное искушение. Приятно, когда кто-то испытывает боль за тебя, а ты имеешь возможность аффирмативно присоединиться к чужому страданию. Впрочем, тут вопрос больше не к художнику, а к нашей совести. Увы.

Игорь Гулин