В ночь на 14 августа 1961 года Берлин стал образцом тюремной архитектуры и оставался им долгих двадцать восемь лет.
Даже сейчас, когда немец ретиво отстраивает свою воссоединенную столицу и от нерушимой Берлинской стены остались лишь сохраняемые в назидание потомству небольшие огрызки, ум продолжает поражаться размаху замысла Хрущева--Ульбрихта. Бог с ними, с человеческими судьбами и привязанностями, но полностью расчленить миллионный магаполис, разрезать широкие проспекты, линии метро, телефонные кабели, канализационные коллекторы, перегородив их железобетонными тромбами, — задача даже в чисто инженерном смысле беспрецедентная. Достаточно мысленного эксперимента по расчленению отечественной столицы на Западную Москву и Демократическую Москву или иного преславного города на Западный Париж и Демократический Париж, чтобы понять: расчленение Берлина — титанический порыв хрущевской эпохи, сравнимый по эпохальности разве с гагаринским полетом в космос.
Известная опора на традиции у Хрущева--Ульбрихта, конечно, была. Использование городских укреплений для тюремных надобностей — вещь известная. Бастилия, Тауэр, Петропавловка etc. демонстрировали, как со временем первоначальная задача фортификационного сооружения — защититься от внешнего вторжения — трансформируется в прямо противоположную: воспрепятствовать не набегу, а побегу. Однако строительство колоссального (Берлинская стена превзошла окружающие Рим стены Аврелиана) городского укрепления с изначально тюремной целью — вещь доселе небывалая.
За размах пришлось платить. Не в пример метафорическим рассуждениям принца Гамлета насчет того, что "Дания — тюрьма", суждение "Германия — тюрьма" в применении к ГДР носило характер простой констатации зримой реальности. Установление на былом европейском перекрестке исправно оборудованного лагпункта с колючкой, спиралями Бруно, самострелами и сторожевыми псами служило блистательной рекламой реального социализма. Получалось в точности по Блоку — "Мы широко по дебрям и лесам перед Европою пригожей расступимся. Мы обернемся к вам своею азиатской рожей". В 1945 году Черчилль заметил, что главная ошибка Сталина была в том, что он показал Ивану Европу и Европе — Ивана. С показом Европы Ивану СССР справился быстро и надолго, но стена, сооруженная при деятельном участии тогдашнего командующего советскими войсками в Германии маршала Ивана Конева, десятилетиями показывала Европе Ивана, причем избегнуть показа можно было лишь посредством добровольного самоослепления — к тому, конечно, были готовы люди прогрессивные, но не всякий же настолько прогрессивен, чтобы вовсе лишать себя зрения.
Впрочем, у Хрущева не было особого выхода. С точки зрения социализма, человеческая стихия — преопасная вещь, ибо, подобно водной стихии, найдя малейшую брешь в плотине, она неуклонно ее размывает, обрушивая самые мощные гидравлические сооружения. Хрущев явил себя тем героическим голландским мальчиком из легенды, который пальцем заткнул течь в дамбе. Его героизма хватило на двадцать восемь лет.
МАКСИМ Ъ-СОКОЛОВ