История успеха — это всегда история идеи. О том, как кто-то, помучившись над неожиданной идеей, сумел ее сформулировать, продать и заработать на этом огромное состояние, едва ли не ежедневно пишет западная пресса. Об этом же напоминают истории таких корифеев мирового бизнеса, как Apple Computers, Microsoft, Intel, Digital Equipment и десятки других. Но в нашей стране это воспринимается как сказки Шахерезады. И прежде всего из-за отсутствия системы венчурного финансирования — "доброго ангела" всех начинающих предпринимателей. Однако и у нас инновации в сочетании с деловой хваткой может стать двигателем успеха. Корреспондент Ъ встретился с одним из редких представителей российского венчурного бизнеса — предпринимателем ЮРИЕМ ЛЕБЕДЕВЫМ.
Юрий Альфредович Лебедев — изобретатель, специалист в области геологоразведки, владелец более 100 патентов, зарегистрированных в 30 странах. В ряде стран является монополистом в области безвзрывной добычи природного камня. Независимые эксперты оценили его технологию безвзрывного разрушения естественных и искусственных твердых сред в $40 млн. В 1991-1992 годах был председателем инновационного совета при председателе Совмина РФ (в ранге министра). В настоящее время возглавляет консорциум инновационных фирм, точное количество и направления деятельности которых не разглашает.
Рантье одной идеи
— Юрий Альфредович, насколько мне известно, еще в середине 80-х вы добились впечатляющего делового успеха благодаря всего лишь одной идее "гидроклиньев" — силовых элементов для раскалывания твердых пород. Сегодня вы делаете бизнес на идее, родившейся более 10 лет назад. Это и есть инновационный бизнес?
— Инновация — довольно широкое понятие. Можно считать инновационными просто новые продукты типа "Вимм-Билль-Данн" или "Святой источник", которые успешно вышли на рынок. Но я под инновациями имею в виду другое — многократное увеличение технических характеристик продукта за счет вложенного интеллектуального потенциала. В инновационном бизнесе мало улучшить технические характеристики на 10-20%, надо как минимум в 2-3 раза. Когда я сделал свою установку, ее вес был в 10 раз меньше аналогов, объем гидросистемы — в сто раз.
— В чем же состоит ваш бизнес? Так и живете на старой идее?
— Так и живу. Нет, на самом деле все сложнее: мало что-то придумать, надо еще вывести продукт на рынок, продать, стать лидером. И не дать другим обойти твой патент. Вот и модифицирую, вытесняю с рынка свои же разработки. Такая постоянная гонка, конкуренция с самим собой. Иначе обгонят другие. В этом и состоит бизнес, все остальное — творчество.
— Говорят, конкуренция на мировом рынке интеллектуальной собственности — страшное дело. Легко ли русскому конкурировать на "чужом поле"?
— Вообще, западные друзья не такие уж и добрые. Если есть возможность украсть идею, разработку — отберут вместе с последней рубашкой, не моргнув глазом. У меня было два судебных процесса. Еще два идут. Там надо массу знать примочек разных. Хорошо еще, у меня второе образование — юрист-патентовед, пришлось влезть в эти тонкости, когда только сунулся в этот бизнес.
— Вас уже обкрадывали?
— Воруют постоянно. Пускай воруют. Я все равно изобретаю быстрее. Пока они внедряют, сворованное уже морально устаревает, а я снова становлюсь монополистом. Кроме того, бизнес состоит в юридической, патентной поддержке — приходится отслеживать "пиратов". Японцы меня однажды "кинули", продали пиратским образом три установки в Корею. Что я сделал — разыскал таможенные декларации и доказал факт пиратства. Выплатили они мне $300 тыс. Тоже бизнес своего рода...
— Какую долю мирового рынка вы контролируете?
— Если бы не потерял время на политику, то сейчас вообще не было бы конкурентов за рубежом. За те два года, что был "министром инноваций", я потерял около $1 млн. Потерял экспериментальное производство, лаборатории, многое развалилось. Сейчас только-только восстановил то, что у меня было. Хотя, даже будучи министром, я все равно выдавал по паре изобретений в год.
Что касается рынков, то тут надо по странам считать. Объем рынка горного оборудования только в Корее — порядка $5 млн, а объем мирового рынка — порядка $100 млн. Есть у меня новое перспективное направление — прессы. Тут все на порядок дороже. С De Beers вели переговоры об изготовлении пресса на 10 тыс. тонн — один такой заказ потянет на $1 млн. Жаль, пока не хватает оборотных средств на прессы, все крутится в горном оборудовании. Вообще, чтобы захватить мировой рынок, мне нужно $1 млн оборотных средств. Их нет, потому что нет системы венчурного финансирования. Наши банкиры подходят к любой проблеме как кредиторы, не способные заглянуть в будущее, банки работают как финансовые магазины. Пока была инфляция, я прекрасно жил на коротких кредитах: все шло на экспорт, я быстро оборачивал валютную выручку, конвертировал ее, и кредит выходил примерно под 30% годовых. А с валютным коридором я чуть не схлопнулся — кредиты получаются под 170% годовых в валюте. Мне проще взять кредит в западном банке.
— Говорят, вы владелец большого количества компаний, в том числе зарубежных?
— Да, есть несколько фирм в Италии, Греции, Англии, но это все сервисные и дистрибуторские фирмы. Раньше была у меня своя корпорация, но это был печальный, неудачный опыт. Корпорации в нашей стране нежизнеспособны. Даешь денег менеджеру, думаешь, будет зарабатывать — нет, ворует. Пришлось распустить структуру. Пришел к форме консорциума, такая свободная кооперация независимых фирм в общих интересах. Там есть фирмы без моего долевого участия, я им просто помогаю, есть и фирмы, где у меня львиная доля. Тут все проще: я имею авторитет, все расчеты контролирую сам, никакого наличного оборота, расчетный центр в Лондоне...
О технологии добычи интеллектуального сырья
— Когда-то давно, еще до перестройки, про вас писали, кажется, в "Технике молодежи", что когда вы учились в Москве в институте и в аспирантуре, то все восемь лет разгружали вагоны на Каланчевке — это правда?
— Было дело, многие так подрабатывали — и что?
— Я это вот к чему: многие ли добились того же, что и вы?
— Вы же знаете, какая раньше была ситуация с интеллектуальной собственностью, с авторскими правами. В 1931 году вышла поправка к ленинскому "Декрету об изобретательстве" — изобретатель обязывался передавать государству свои разработки безвозмездно. Во времена моей молодости автор получал 3% от доходов за свое изобретение, остальное шло государству. На эти 3% я создал свои первые фирмы, тогда они назывались "центры НТТМ".
А сейчас, когда изобретатель, по идее, получает все сто процентов, ситуация еще хуже. В наших академиях царит полный бардак: денег нет, разработки есть, что с ними делать — никто не знает. Изобретатели оказались в полном одиночестве, их отлавливают японцы да корейцы. Посмотрите, сейчас даже Европейская комиссия дает гранты российским научным коллективам на совершенно диких условиях — требуют авторские права не только на разработки по финансируемым программам, но и на все предыдущие! Да, вот еще отдельная тема: западные фонды классно работают. Тут недавно всю лабораторию купили — то есть целое направление прикладной науки — за $120 тыс. на три года, или за $40 тыс. в год. И люди идут на это, потому что никому до них нет дела. Изобретателям остается дорога либо в челноки, либо на Запад. Я знаю академика с мировым именем, который работает в Корее за $1200 в месяц. Вообще, корейцы и японцы впитывают любые идеи, как губки.
— Послевоенная Япония в течение 20 лет завозила по 3-5 тыс. патентов ежегодно...
— А все дело в том, что на Западе идей давно уже не хватает, там промышленная инфраструктура жадно всасывает и перемалывает интеллектуальное сырье, как гигантская мясорубка — в ней все время пусто. Японцы завозят ВСЕ изобретения по принципу пылесоса. В свое время они хотели закупить в России все ненужные, отклоненные ранее "рацухи". В результате наши в правительстве взялись за ум и стали пересматривать все предложения, создали специальную комиссию.
— И нашли что-нибудь стоящее?
— В России интеллектуального сырья больше, чем нефти. Я в бытность мою "министром инноваций" принял 17 инновационных программ, сейчас почти все они демонстрируют колоссальную рентабельность — до 12 000%! Жаль, что многое тогда не удалось довести до ума. Всесоюзный центр пептидных препаратов "Пептос" в 1992 году получил от нас кредит в 300 млн рублей на разработку препарата "Тимоген". В прошлом году они продали лицензию на его производство в США за $6,6 млн. Сейчас "Тимоген" продается во всех наших аптеках, но уже в иностранной упаковке — он уже не наш. Кстати, американцы пытались отнять у этих ребят их разработку, но ученым удалось выиграть дело в суде. Сейчас группа "Пептос" входит в наш консорциум.
Но были еще более интересные проекты, которые загнулись, не дождавшись внимания чиновников. Первый электромобиль с 250 км пробега на одной подзарядке впервые был создан именно в России. И было это еще в 1991 году! Но потом проект не нашел поддержки, а уж затем западные компании — Volvo и другие — развили этот успех. Теперь их уже не догнать, идея упущена.
Или мотор-колесо Шкондина — двигатель внутри колеса — крайне интересная была разработка, просто классная. Похоронили и ее. Шкондин уехал за рубеж, даже не знаю куда, знаю только, только, что у него было два предложения, в Австрию и Индонезию. Говорят, ему предлагали за идею 51% собственности в производстве.
— Когда принимали проекты, с психами не приходилось сталкиваться?
— А я приглашал психологов, они умеют с ними работать. С психами просто договариваться, проще, чем с чиновниками.
— А чем вам так чиновники не угодили? Вообще, разве дело государства заниматься венчурным бизнесом, для этого есть фонды...
— Во-первых, государство в нормальных странах занимается венчурным бизнесом. Посмотрите на крупнейшие европейские фирмы — Elf Aquitan, Renault во Франции, ENI, IRI в Италии, Neste в Финляндии — это все примеры государственного предпринимательства. Другое дело, что госаппарат, будучи по природе бюрократической машиной, не способен, не умеет заниматься бизнесом. Чиновник не заинтересован в новациях, а тем более в инновациях. Тут нужна инициатива, которая не свойственна бюрократии в принципе. Я это понял еще на правительственной работе, когда пытался создать Инновационную систему России и получить под это дело господдержку. Кстати, я сейчас пытаюсь реанимировать эту идею — раз уж новый кабинет сформировали...
— Зачем вам это надо? Вам мало своего бизнеса?
— Хочу, чтобы эта отрасль не умерла окончательно и не похоронила вместе с собой возобновляемые стратегические ресурсы — интеллектуальную собственность. Невнимание к инновациям — ошибка правительства. Интеллектуальный потенциал страны деградирует, его скупают по дешевке. Его еще можно спасти — если создать в короткий срок систему венчурных фирм, готовых вкладываться в перспективные проекты...
— Кто же их будет создавать? Банки вы уже обозвали "финансовыми магазинами", с чиновниками тоже все ясно...
— Так надо объяснить людям их выгоду! И государству, и инвесторам. Мои надежды связаны с новыми менеджерами и инвесторами. Менеджеры — из тех, кто уже заработал просто деньги и теперь хочет заработать другие деньги, но уже с большим моральным удовлетворением. Потому что им предстоит решить стратегическую задачу национального масштаба. Между прочим, мои менеджеры (высшие, разумеется) за последние несколько лет заработали в среднем по $500 тыс. каждый. Инвесторам это выгодно, потому что в этом бизнесе высокая рентабельность не требует огромных капиталовложений. Банкам выгодно, так как они выращивают для себя клиентов. Кроме того, инвестиции в интеллектуальную собственность — инфляционно защищенные. Чем больше ты упаковываешь этот товар, тем больше возрастает его стоимость.
— А что требуется от государства?
— Ясно, не льготы на импорт водки. Нужна система стимулов: выжил в венчурном бизнесе — государство не будет отнимать сверхприбыль. Единственной льготой можно назвать бесплатную независимую экспертизу — инвесторам и так найдется на что потратить деньги.
— И все же, как вы видите схему сотрудничества государства с изобретателями, менеджерами и инвесторами?
— Схема такая: создается государственная акционерная корпорация с долей государства, допустим, 35%. Почему нужно взять государство в долю? Да затем, чтобы эти 35% сделать каналом лоббирования. Кроме того, у государства в разных ведомствах пылятся в архивах тысячи разработок, до которых не доходят руки, среди них могут быть "золотые идеи". Кстати, в США есть система передачи технологий, например, из министерства обороны в бизнес. Еще и от налогов освободят за внедрение двойных технологий. Так вот, экспертная комиссия рассматривает эти разработки, а менеджеры корпорации оценивают их рыночные перспективы — и дело за инвесторами...
— Но тут есть одно "но": для венчурного бизнеса необходима развитая биржевая система. При нынешнем состоянии фондового рынка надеяться на рост акций венчурного предприятия трудно.
— Изюминка: вкладывать не в России, а на Западе. Технологии, не нашедшие применения здесь, могут быть реализованы "там", скажем, путем создания СП.
— А как насчет вывоза капитала?
— Вот! Тут-то и должна проявиться "функция лоббирования" государства в этой структуре. Лично я могу обойти все эти барьеры через офшоры. Но зачем?
— Так, а как насчет вывоза технологий?
— Это постоянный лейтмотив моих споров с нашей научно-технической элитой. За последние годы пришел к не очень приятному выводу: раньше считал, что российский венчурный бизнес окажется лучше западного, но теперь понял, что ошибся. Интеллектуального сырья выше крыши, но уровень промышленной инфраструктуры ниже всякой критики.
Что главное в экономике? Как в науке, это повторяемость эксперимента. У нас стабильность в промышленности в принципе невозможна, каждый раз результаты разные. Вот Майминский мотороремонтный завод, у нас на Алтае, — там на узком отрезке я все же добился "повторяемости". Все необходимые мне узлы завод производил с высочайшим качеством, потому что вся продукция-то у меня идет на экспорт. Но там была субъективная причина — был классный мастер-немец. Потом он эмигрировал в Германию, и я потерял этот завод.
Все остальные предприятия, с которыми я имел дело, приносили одни разочарования. Пять заводов (пять! — два в Москве, один в Перми и два в Сибири) постоянно не попадали в технологию. По разным причинам. Но общая причина одна: неразвитость промышленной инфраструктуры. Отдельные операции по отдельным компонентам показывают разные результаты. Плюс низкая трудовая дисциплина. И все. Докатились: ВПК не может попасть в мою технологию, качество падает, у меня в результате уже есть несколько поломок. В Корее из-за этого я нарвался на $700 тыс. штрафов. После этого перестал иметь дело с отечественной промышленностью, стал размещать заказы на западных заводах. Не абсурд ли? Я инвестирую в Японию и Германию, заказываю там свои установки и создаю там рабочие места для местных рабочих. У меня даже была идея прикупить в России заводик за полмиллиона, наладить там технологию, но...
— Неужели отечественное производство вообще никуда не годно?
— Ну, не вообще, а серийное производство. Я имею в виду массовые изделия — комплектующие, соединения — или стандартные процессы вроде термообработки, дизайна, упаковки. А вот нестандартные изделия и процессы выгоднее производить у нас: дешевле обходится. Скажем, мне нужны кевларовые шланги. У нас они дороже, потому что из кевлара сейчас делают только бронежилеты, самая модная одежка нынче, поэтому заказ на шланги обходится втридорога. Это проблема промышленной инфраструктуры. На Западе вокруг любого крупного города есть промзоны, куда любой может приехать и выбрать такое оборудование, какое душа пожелает — шланги, тележки, колеса к тележкам, компрессоры. Причем любой номенклатуры, размера и т.п. Торгуют этим маленькие фирмешки, каждая из которых специализируется зачастую только на одном предмете. Например, на тележках. Это я и называю промышленной инфраструктурой. Кстати, если бы я сейчас выбирал, чем торговать, то остановился бы на тележках. Нужный продукт.
— И каков выход?
— Я предлагаю: давайте посмотрим правде в глаза. И признаем, что производить конкурентоспособный конечный продукт мы пока не в состоянии. Талантливых идей полно, но воплощать их мы не умеем. Так давайте торговать сырьем! И я уверяю, даже продажа голых идей, естественно, в нормальной юридической и патентной упаковке, станет весомой добавкой к валовому национальному продукту.
Резюме: есть интеллектуальная собственность в активе. Это сырье. Надо облечь его в патентную оболочку. Это полуфабрикат. Да, жалко его продавать без промышленной обработки. Но придется. Потому что нет промышленной инфраструктуры. На ее создание потребуется лет 10-15-20. Как поступила Южная Корея? Там 25 лет назад была диктатура, которая отнимала рис у населения и отправляла его на экспорт. А выручку вкладывала в промышленную инфраструктуру. Так они запустили свои заводы.
Раньше меня тоже грыз патриотизм — мол, нельзя продавать лицензии. Неправильно, надо продавать! Это будет наш оборотный капитал. К примеру, "Нихон Кокки" (Япония) в 1987 году заключила со мной лицензионное соглашение (а что такое лицензионное соглашение — одни бумажки!), и на сегодня с одних только роялти мне накапало свыше $1 млн.
Уже есть удачные примеры. Институт горного дела в Новосибирске продал ограниченную лицензию немцам на свою разработку — пневмопробойники. Собрали денежек с роялти, а потом стали производить сами. Да, хуже качеством — но все равно заставили немцев покупать их, тем пришлось просто заменять у себя некоторые детали. Больше того, заставили Круппа еще и крупно заплатить за пиратство, когда немцы попытались обойти их с авторскими правами.
Еще пример: есть проект для металлургии, система антикоррозийной обработки. Ее внедрение стоит десятки миллионов долларов, точнее, около $30 млн. Но ведь продать одну технологию можно гораздо дороже, потому что экономический эффект только на одном предприятии составит около $100 млн.
Вспомнить все
— Хорошо, о доходах вы уже сказали. Если набор бумажек стоит десятки миллионов долларов, то это неплохая рекомендация для инвестора. А теперь объясните, из чего складываются затраты?
— О затратах. Первый этап — получение российского патента, или, вернее, получение положительного решения из патентного ведомства. Второе — международная заявка, то есть патентование в странах Международной патентной кооперации. Третье — получение национальных патентов в странах, где намерены продавать лицензии, и затем собственно их продажа.
Теперь о вкладе государства. Начнем с Министерства науки и технической политики: там уже сейчас есть программы, которые не надо дорабатывать, а надо только "упаковать". Вклад инвесторов — это финансирование маркетинговых мероприятий, в первую очередь выставок. Их всегда лучше оплачивать через российского инвестора — это существенно усиливает позиции нашей стороны на переговорах с потенциальными покупателями. И еще. Есть два способа создания совместных венчурных предприятий: выгодный и невыгодный. В первом случае всегда полезно участие российского партнера в уставном капитале — тогда наша фирма заключает лицензионное соглашение с СП, в котором тоже есть доля нашей фирмы. Во втором случае вы садитесь голым на переговорах и говорите: денег у нас нет и не будет, давайте оценим нашу интеллектуальную собственность. То есть механизм "торговли идеями" выглядит так: можно продать лицензию в одну страну, а на оборотные средства построить производство. Или другой способ, способ кооперации: СП "там" плюс СП "здесь". Лично я готов войти своими деньгами в такое предприятие. Я в любом случае буду заниматься этим, но уже для себя.
— А чем будут заниматься менеджеры?
— С ними особый вопрос. Нет в стране менеджеров инновационного бизнеса. Изобретателей полно, притом хороших. Но изобретатели как менеджеры просто опасны — они склонны приукрашивать рынок. У менеджера должен быть холодный, прагматичный ум. Задача менеджера — не обидеть изобретателя, но и не обидеть инвестора. В инновационном бизнесе есть своя специфика, надо уметь находить общий язык с творческими работниками — изобретателями. А творческий работник не подарок, обычного менеджера-прагматика может и послать. Да и товар у нас не простой. Во-первых, у него много субъективных характеристик, скажем, он должен быть защищен юридически. Во-вторых, маркетинг тут сложнее, бизнес-план тоже более сложный. Кроме того, в этом бизнесе требуются специальные знания — юридические, патентоведческие — чтобы знать, как безопасно продать лицензию за границу. Я за долгие годы на собственном опыте научился этому. Поэтому готов со своей командой разработать процедуру выгодного и безопасного бизнеса.
— Получается, вы теперь единственный специалист в этой области на всю страну?
— Да самое смешное, что специалистов всегда хватало. Раньше, несмотря на весь бюрократизм, хоть было куда обратиться. Например, я получил под свою идею гидроклиньев 30 тыс. руб. от "Главмоспромстройматериалов". А когда в 1984 году пришел в "Лицензинторг", даже не представляя, что мне делать со своей идеей, то мне там сразу помогли составить рекламное описание, оформить документы. И уже в следующем году продали лицензию. Да, была сложная бюрократическая процедура, надо было брать кучу разрешений — но все-таки эта система работала. В 1987 году я вышел на рынок Японии, в 1993-м — в Корею. И, между прочим, система торговли лицензиями раньше нормально функционировала — в конце 60-х была придумана установка для непрерывной разливки стали, так только из Японии за лицензию получили несколько миллионов долларов, а ведь еще были США, Европа. Один "Лицензинторг" экспортировал лицензий на несколько десятков миллионов долларов в год, а ведь кроме него этим занималось еще множество ведомственных организаций, "Гидропроект", другие. Кстати, хорошо бы эту государственную корпорацию назвать "Лицензинторг" — все-таки это имя хорошо знают за рубежом.
— Извините за нескромный вопрос: а что вам мешает уехать на Запад, как сделали сотни других талантливых разработчиков?
— Да ничто не мешает. Только смысла нет. У меня фирма на родине, на Алтае, еще офис здесь, в Москве, и еще куча дел в разных странах, вот и мотаюсь с одного места на другое. А семья у меня пожила немного в США — не понравилось. В Италии — тоже. Моя шестилетняя дочка сказала о Западе так: "Свобода здесь огорожена". Ей там побегать было негде.
— Кстати, вы и на американский рынок уже вышли?
— В Америку еще не выходил. Загубят машиностроение — вообще не знаю, как выходить буду.