Дар без подвига

Владимир Набоков — писатель, изученный весьма полно и даже скрупулезно, но при этом все-таки недостаточно. Например, подробному исследованию еще не подверглось такое явление, как набоковская "заразность". А именно тот непреложный факт, что исследователи, переводчики и страстные поклонники Набокова почти непременно начинают (уж во всяком случае в письменном виде) уподобляться своему кумиру — шарадничать, высокомерничать и прочее — c переменным, как водится, успехом.

Предисловие Николая Мельникова к своей антологии "Портрет без сходства. Владимир Набоков в письмах и дневниках современников" — пример проявления этой заразы и наверняка пригодится будущим исследователям феномена. Там, сообщая, что сперва этот монтаж "набоковских" отрывков из писем и дневников современников писателя "мыслился как скромное дополнение" к антологии "Классик без ретуши" (НЛО, 2000), составленной из рецензий на первые издания набоковских произведений, Мельников дает краткий экскурс в критическую судьбу того издания тринадцатилетней давности. Она, по его словам, сложилась счастливо — и дальше цитируются хвалебные отклики. Ну а в подстрочном комментарии (о, эта набоковская любовь к комментариям), упоминается хулитель — автор "глуповато-развязной заметки, в "лихие девяностые" сделавший себя имя как пропагандист самого передового литературного "изма", но с переменой литературной моды канувший в безвестность и зачахший где-то среди питерских болот". Sapienti, как говорится, sat.

Сам Набоков, как известно, не брезговал подобным сведением счетов (известнейший пример — Мортус и Линев из "Дара", являющие собой карикатуры на реальных эмигрантских критиков). Но от такого сопоставления ребус-наезд автора предисловия кажется еще более бессильным и безвкусным и объяснимым только наличием этой самой набоковской заразы.

Для меня лично такая реакция на "глуповато-развязную заметку" составляет отдельную проблему. Недоволен автор "Портрета без сходства" тем, что былой "пропагандист" описал его антологию так: "Книжка, то есть, не просто полезная, но и интересная, со встроенным нервом. Для чтения".

А я про "Портрет без сходства" как раз и хочу сказать, что это книжка, то есть, не просто полезная, но и интересная, со встроенным нервом. Причем — не совсем для чтения.

Не совсем для чтения — потому что читать ее неудобно. В отличие от мести зоилу, помещенной в подстрочный комментарий, все остальные — интереснейшие — комментарии об авторах публикуемых записей вынесены в конец. И притом что многие отрывки очень короткие, книжку приходится все время листать туда-сюда, возиться с закладками и тому подобное. А ведь НЛО издавало книги, где страница была разделена практически пополам — наверху основной текст, внизу комментарий,— и выходило очень хорошо.

Что ж до интересности и встроенного нерва — то "Портрет без сходства" раскладывается на две "набоковские" истории, а они, в свою очередь, складываются в третью, касающуюся уже прямо-таки любого. История отношений Набокова с эмиграцией, сложенная с историей отношения Набокова с западным истеблишментом, дает историю о способности (вернее, неспособности) людей переносить чужий успех. Особенно в том случае, когда тот, кто успех имеет, может быть аттестован как "один из нас". Из нас литераторов, из нас эмигрантов, etc.

Правда, чистоту эксперимента немного замутняет специфика личности Набокова. То есть то, что он, как замечал, Эдмунд Уилсон, критик, способствовавший приходу Набокова в американскую литературу, "выставлял себя благородным русским либералом и в то же время — важным русским барином". То, что он, по словам друга набоковской молодости Глеба Струве, "мешал ценные мысли с аррогантно и бездоказательно поднесенным вздором". То, что, по определению отца Александра Шмемана, знавшего Набокова лично, он был "хамом не по природе, а по выбору, гордыне".

Иными словами, Набоков позволял себе быть сознательно несправедливым к людям — так что вроде бы неудивительно, что он не был всеобщим любимцем. При этом неприязнь к нему совсем не всегда строилась на личных обидах. Невозможно удержаться и не привести полностью прекрасный в своей карикатурности отрывок из письма писателя Бориса Зайцева: "Сестра моя Надя недавно заявила мне тихим своим и покорным голосом: "Не нравится мне Сирин (Сирин: псевдоним Набокова до переезда в Америку.— А. Н.). Кривляка". И замолчала, опустила глаза... Сирин провел собою такую линию, "разделительную черту": евреи все от него в восторге — "прухно" внутреннее их пленяет. Русские (а уж особенно православные) его не любят. "Русский аристократизм для Израиля"".

Вообще трен неприязни к Набокову в эмигрантских кругах лежал в основном не в сфере личного "как он смел так со мной", а в сфере общего "как он смел так с нами". "Прочтите в "Лолите" воспоминания героя о русском шофере, который отбил у него жену,— пишет литературная деятельница из первой эмиграции Ольга Можайская.— Какая ненависть против всех нас".

То есть Набоков аттестуется как некто, кто был "одним из нас", а теперь зазнался, отделился и вот позволяет себе. (На этом месте вспоминается аналогичная реакция современных отечественных литераторов на выступление Михаила Шишкина против Минпечати. Да что только не вспоминается.)

История взаимоотношений Набокова с западным литературным миром проще и, если не считать ревнивого чувства, которое вызвал у многих его постлолитовский успех, описывается цитатой из незнакомой лично с писателем Ханны Арендт. "Есть нечто в Набокове, чего я не переношу. Словно он все время хочет показать тебе, какой он умный. И словно он считает себя умнее всех". Иногда (скажем, когда писатель Кингсли Эмис пишет, что "способен стерпеть все, даже поток сознания, но только не повествователя, которому нельзя верить", а Виктория Сэквилл-Уэст, подруга Вирджинии Вулф, ставшая прототипом Орландо,— что "Лолита" обладала бы большей убедительностью, если б это было бы именно "исследование эксцентричного и редкого вида извращения") поражаешься — насколько он и впрямь умнее.

Так что, да, книга у Николая Мельникова получилась интересная, со встроенным нервом. Ну и полезная, в том смысле, что поучительная. Потому что среди всех осуждателей и обсуждателей Набокова лучшим, причем просто недосягаемо лучшим, выглядит Корней Чуковский. Получив известие, что Набоков выставил его в "Других берегах" необразованным и глуповатым, он пишет: "Никак не могу представить себе, зачем и над чем он глумится... Конечно, это не мешает мне относиться ко многим его произведениям с любовью, радоваться его литературным успехам,— 65 лет литературной работы приучили меня не вносить личных отношений в оценку произведений искусства".

Нам бы так уметь.

М.: НЛО, 2013

Анна Наринская