Некролог
Фото: Jadran Film / The Kobal Collection /AFP
Вчера на 93-м году жизни скончался великий венгерский кинорежиссер Миклош Янчо.
Великий — несомненно: в 1986 году жюри Венецианского кинофестиваля не льстило Янчо, удостоив его приза "за создание нового киноязыка". Но слово "кинорежиссер" ему "не по росту". Его называли — восхищаясь или ниспровергая — хореографом, гипнотизером, абстракционистом. Сравнивали с несовместными Довженко и Антониони. Шептались как о Великом Мастере венгерских масонов. Дюла Хернади, автор 26 сценариев фильмов Янчо, прославил друга как сексуального маньяка в то ли фальсифицированной, то ли не совсем биографии любовника 514 женщин, одна из которых застрелилась прямо в его постели.
Янчо, философа и балетмейстера исторических трагедий, чудом пронесло мимо смертельных ловушек ХХ века. Мобилизованный в 1944 году в фашистскую армию, он избежал фронтовой мясорубки, а в советском плену провел лишь семь месяцев: его "актировала" добрая докторша. В октябре 1956 года Янчо наверняка занесло бы на баррикады антикоммунистического мятежа. Хотя бы из мести за ту псевдодокументалку, что он был вынужден снимать: "Уроки советской сельскохозяйственной делегации" (1951) или "Возьмем в свои руки дело мира" (1951). Но в момент бойни он оказался в Китае. Вернувшись, якобы намеревался убить Яноша Кадара, пришедшего к власти на броне советских танков, но передумал. И правильно сделал: мудрый Кадар привел венгерское кино к расцвету. Но в "венгерскую школу" Янчо никак не вписывался. Он вообще никуда не вписывался.
Первые его игровые фильмы соответствовали стереотипу "шестидесятнического кино", основанного на личном опыте и переживаниях автора. Он отправлял мятущегося интеллигента припасть к деревенским корням ("Развязка и завязка", 1963) и вспоминал советский плен ("Так я пришел", 1965). А потом что-то случилось. 45-летний Янчо обрел дар еще неведомой кинематографу речи.
Он презрел современность, мелкую для него, и нырнул в прошлое. Он увидел и показал, как выглядит пространство истории: мучительная степь или цветущий луг, обильно политые кровью. По степям и лугам бродят, поют, танцуют, поют и умирают толпы — то ли античные хоры, то ли олицетворения классов — и множество прекрасных голых девушек. И камера вместе с ними бродит, танцует и, кажется, умирает, чтобы воскреснуть, как воскресли ("Любовь моя, Электра", 1975) древнегреческие герои, унесенные куда-то белым вертолетом. Это было в буквальном смысле слова головокружительное кино. На 70 минут "Электры" приходилось 12 монтажных стыков: Янчо снимал одним планом, пока не кончалась пленка в бобине. Адская, надо сказать, по сложности постановки техника для Янчо была не мучительна, а радостна. Апофеоз этой поэтики — "Красный псалом" (1972), но безупречнее всего манерная техника и сюжет совпали в "Сирокко" (1969). Марко, главарь хорватских террористов 1930-х годов, избегал поворачиваться спиной к соратникам, нуждавшимся в мертвом вожде-символе. И балет камеры оказывался синонимом игры в пятнашки со смертью.
Он писал свою всемирную историю как историю "вечного возвращения", террора, расстрелянных надежд. Ее первым мощным аккордом была трилогия о контрреволюции. "Без надежды" (1966) — баллада об изощренной жандармской провокации против осколков венгерского повстанчества 1848 года. "Тишина и крик" (1968) — о "белом терроре" после падения Венгерской Советской Республики 1919 года. А между ними — "Звезды и солдаты", лучший фильм о гражданской войне в России — пляска смерти, "неприемлемая с идейно-политической точки зрения", как писали об этом подарке к 50-летию Октябрьской революции советские функционеры.
О том, с каким кошмаром они столкнулись, можно судить хотя бы по этому стону: "Стриптизы героини ничем не оправданы в сценарии. Раздевающаяся Ольга производит, попросту говоря, впечатление половой психопатки. Поначалу она предлагает бросить красных в воду, после этого раздевается перед ними, а в заключение предает их. Янчо обещал подумать над уточнением поведения героини, но, разумеется, не с тем, чтобы устранить раздевание, а с тем, чтобы его замотивировать".
"Устранить раздевание" — ишь чего захотели. Янчо, погружаясь, как в транс, то в историю Рима, то в декадентский австро-венгерский разврат, шлифовал стиль вплоть до фильма "Бог пятится назад" (1990), где — за год до ГКЧП — показал свержение и расстрел Михаила Горбачева. Работать он продолжал до 90 лет; "конец истории", провозглашенный в начале 1990-х, не то чтобы выбил его из колеи, но новых глав магического балета он не снял. А приехав в Россию несколько лет назад, посетовал на измельчавшую, буржуазную жизнь в Венгрии и выразил готовность променять ее на "лихую" русскую современность.