Детский музыкальный театр им. Н. И. Сац показывает премьеру спектакля "Маленький Арлекин" на музыку самого недетского композитора — авангардиста Карлхайнца Штокхаузена. Перед премьерой художественный руководитель театра Георгий Исаакян ответил на вопросы Сергея Ходнева.
Фото: Dimo Dimov
Фото: Коммерсантъ / Андрей Коршунов
Когда вы пришли в театр, часто приходилось слышать такие комментарии: мол, что ему делать в детском театре после стольких лет работы в "большом" оперном театре.
Знаете, есть слова и есть дела. Мне четыре года назад, когда я пришел в театр, многократно приходилось отвечать на такие вопросы. Во-первых, если бы я считал, что это театр второго сорта, я бы никогда туда не пошел. Во-вторых, мне очень не нравится этот двойной счет, когда мы говорим: "Детям — все лучшее", и при этом относимся к детскому театру как к второсортному. Это наше вечное двоемыслие: оно здесь очень ярко читается. На самом деле это был очень важный для меня вызов. Неожиданный, конечно. Но мне кажется, что в этой ситуации сколько-нибудь соображающий режиссер должен был перчатку поднять. На самом деле мало кто отдает себе отчет: трудность детского театра не в том, что дети мало чего понимают. Поверьте, дети понимают гораздо больше, чем взрослые. Трудность в том, что дети абсолютно честны. И то, что взрослая публика может проглотить, то, что взрослую публику может обмануть, они просто не воспримут.
Скажем, я заплатил большие деньги, сижу в партере, на сцене — звезда, о которой все время пишут. Она плохо работает, спектакль плохо поставлен. Но написано же, что все хорошо. И вот это совершенно не работает в детском театре. Ребенок не читает газет, на ребенка не действует фейсбук. Он приходит и говорит: "Подождите, это что вообще такое?"
На момент прихода в театр у вас было какое-то видение дальнейшего развития?
Да, конечно, и это были не только слова. Ровно то, что я на первом собрании труппе предлагал, мы за эти четыре сезона и реализовали. У меня есть множество коллег, которые красиво говорят, но потом ничего не происходит. Это такое особое искусство — ничего не делать, но создавать вокруг себя медийную пену. У нас — смотрите сами. Сложнейший, изысканнейший репертуар, включающий вещи, которые не идут больше нигде, начиная с Кавальери и заканчивая предстоящей премьерой Штокхаузена. Есть ли в Москве или в России, или даже в Европе детский музыкальный театр, который может в своем репертуаре показать этот четырехсотлетний диапазон? Мы не потеряли своего лица, своей идентичности, мы по-прежнему детский театр. Никто ничего не изменил. Как у нас шли "Кошкин дом" и "Теремок", так они и идут благополучно при аншлагах. Но при этом параллельно мы все-таки исполняем ту функцию, которую, кроме нас, никто не решается брать на себя. Если у тебя на фасаде написано "академический музыкальный театр", то ты должен как-то отличаться от клубных развлечений и от коммерческих проектов. Понятно, что жизнь и ее запросы пытаются нас как-то вытолкнуть или туда, или сюда. Но миссия нашего уникального театра, единственного в мире оперно-балетного театра для детей, в чем? В том, чтобы показывать то, что можно увидеть в подворотне или на коммерческой сцене? Или все-таки это какая-то очень особая миссия?
Спектакль «Маленький Арлекин»
Фото: Dimo Dimov
Театр действительно единственный в мире?
Да, единственный. Многие европейцы, кстати, даже не сразу понимают: подождите, как это? Государство построило этот театр и содержит симфонический оркестр, оперную и балетную труппу, и все это только для детей? Это не умещается ни у кого в голове. Слава Богу, что за 50 лет все это удалось сохранить и что при всех попытках урезать социальную сферу до этого театра у оптимизаторов руки не дотянулись. Есть детские театры, есть детские музыкальные театры, но они все несколько более скромного формата и более узкой направленности. А так, чтобы три сцены, яма, сто музыкантов в оркестре... Я уж не говорю про это здание, которое к моменту открытия, между прочим, было лучшим в Европе театром по оборудованию и по технологиям. За последние годы два наших оперных проекта получили "Золотую маску", да еще не одну.
Театр вернулся в европейский контекст. В прошлом сезоне были гастроли в Дублине и недельные гастроли в Театре Елисейских Полей. А в этом сезоне летом у нас две недели в Лондоне, в Coliseum.
А что еще вы можете предложить? Есть ли копродукции?
"Маленький Арлекин" на музыку Штокхаузена — это копродукция. У нас будет "Репетиция оркестра" по Феллини, и мне уже пишут: мы хотим приехать, нам интересно. Видимо, после нас остальной мир тоже понял, что если ты не вкладываешься в детей, в подростков, то потом получаешь людей, которые никогда в театр не придут. Или придут только в пенсионном возрасте. В любой большой европейский оперный дом приходишь и видишь абсолютно седой зал. И наше умение работать с младшей аудиторией внезапно оказывается очень важным. Сейчас мы ведем переговоры с брюссельским La Monnaie. Надеюсь, все закончится хорошо, потому что они предложили совершенно потрясающий проект, посвященный 100-летию Первой мировой войны. Это опера-оратория, текст к которой пишет Ник Кейв.
Это точно годится для детского музыкального театра?
Детский музыкальный театр — это не театр для трехлеток. Наталья Ильинична Сац вообще считала, что трехлетним в театре делать нечего. Но мы их уже привели в театр. Детский театр — это и подростки, и старший школьный возраст. И даже студенты.
Спектакль «Маленький Арлекин»
Фото: Dimo Dimov
С детьми как-то понятно: их приводят родители. А подростки? Как их мотивировать? Заставить подростка прийти в детский театр — это же геркулесов труд.
Главное, чтобы не сизифов. Нет простой работы. Надо искать. Приходить туда, где они собираются и предлагать им что-то, что может их заинтересовать. Понятно, что это самый сложный возраст, когда протест достигает наивысшего накала. Но у нас есть несколько названий, адресованных именно этой аудитории. "Повелитель мух" по Голдингу — ясно, что это не для детей произведение. Опять же "Кармен" — уже мостик во взрослую жизнь, когда с тобой говорят об очень взрослых вещах. В этот момент подростку очень важно, что его принимают в мир взрослых. И при этом говорят с ним не сверху вниз, а пытаются говорить на те темы, которые ему важны. Другое дело, что там становится еще более обостренным вопрос правды. Потому что подросток наотрез откажется тебя принимать, если ты нечестен. Конечно, при этом важно и не скатиться в заигрывание, не впасть в ложный пафос, не притворяться.
В какую возрастную категорию попадет Штокхаузен?
По нашим меркам, это "8+". На премьере в Вене, кажется, были дети и младше. В этом смысле европейцы, конечно, более смелы. У них нет предубеждения по поводу современного искусства. Для них оно просто часть культуры, такая же, как классическое искусство или искусство XIX века. А у нас сразу же начинаются какие-то осторожные вопросы: а как вы, мол, относитесь к русской музыке? Нормально мы относимся, у нас почти весь репертуар — русская музыка, но можно мы один раз поставим Штокхаузена?
Как появилась эта идея?
В Вене есть такой театр — Taschenoper, очень маленький. Там весь менеджмент — четыре человека. Существует в Европе такой тип театра, нам практически неизвестный. Они периодически экспериментируют, например, у них был очень симпатичный спектакль на музыку Кейджа, тоже для малышей. Потом появилась эта идея со Штокхаузеном, мне она очень понравилась, я предложил, чтобы это была копродукция. В какой-то момент решили пригласить для постановки команду La Fura dels Baus.
Спектакль «Маленький Арлекин»
Фото: Dimo Dimov
То есть это Taschenoper их пригласил? Им это по силам?
Для этого и нужна была копродукция — с Оперой Граца, Баварской оперой и нами. Спектакль уже прошел в Вене, потом в Граце, потому что это недалеко, теперь Москва, потом Мюнхен. Проект предполагает прежде всего совместное музицирование. Будет пара музыкантов из Фонда Штокхаузена, потому что это очень специфическая музыка, и нужно понимать, как это читать и как играть. Но при этом будут и наши, для нас очень важно, что мы не просто принимаем этот спектакль, а как-то вкладываемся в него творчески.
Как устроена эта вещь?
Это набор законченных инструментальных пьес. Драматург Томас Ульрих, исследователь творчества Штокхаузена, сочинил сверхсюжет, который вместе с La Fura dels Baus они превратили в этот спектакль.
Сюжет по отношению к музыке Штокхаузена, получается, внешний?
Не совсем. Там очень сложный любопытный сюжет с очень тонкой философией: иногда именно маленькое и смешное спасает этот мир. Эти идеи и для Штокхаузена важные, но мне кажется, что дети их могут понять в любом случае. Вообще, не надо бояться разговаривать с детьми сложным языком на сложные темы. Это то, что я проповедую все эти четыре года. Зачем содержать оперно-балетный театр, чтобы там шел сплошной "Колобок", которого дети могут увидеть где угодно?