Вчера специальный корреспондент "Ъ" АНДРЕЙ КОЛЕСНИКОВ встретился с олимпийским чемпионом Сочи Евгением Плющенко, который рассказал беспощадную и великую правду о том, какими были несколько месяцев перед Олимпийскими играми после операции; как заново учился ходить; как несколько раз бросал все и уходил; и почему не ушел. И как снова стал олимпийским чемпионом.
Вчера Евгений Плющенко распробовал вкус своего второго олимпийского золота
Фото: Дмитрий Азаров, Коммерсантъ / купить фото
Я увидел Евгения Плющенко в Олимпийской деревне часа за четыре до начала последнего дня командных соревнований. Тренер сказал ему: "Выезжаем в 17:20" Он кивнул и пошел к себе в номер, никого не замечая. Он был не просто сосредоточен. Он был настолько в себе, что мне было непонятно, как он сможет вообще вернуться к людям, оказавшись перед ними на льду.
Но он вернулся. Он вернулся так, что не показалось мало никому. Это было фантастически много. Это просто не укладывалось в голове. Он, конечно, лучше других понимал, что он сделал. Перед тем, как уйти со льда после произвольной программы, сжал руки в кулаки и поднял два больших пальца. То ли он болельщиков благодарил, тоже показавших класс, то ли давал понять: "У меня получилось..."
Но это и так бросалось в глаза.
Потом, уже после того как прошла цветочная церемония (а все-таки обидно, что гимн России не прозвучал сразу же, здесь, на льду. Его не хватало, и остро), президент, ждавший спортсменов у бровки, сказал ему, что он "красавец" и что "сумел собраться".
Мне-то все казалось, что словами никак не сказать того, что он сделал. Но еще через полчаса, когда он вышел из раздевалки и хотел идти на допинг-контроль, слова нашла стоявшая рядом его жена Яна Рудковская:
— Вы знаете, что он сделал?! Да никто этого не знает, кроме нас. После операций я его мыла, потому что он ходить не мог... Да один шанс из тысячи был, что он вернется! Он, знаете, как тренировался? Перед Солт-Лейк по четыре часа в день, перед Турином — шесть. А перед Сочи — по десять. И вот вы все видели. Если бы была оценка за эмоциональность еще, он бы вообще "десятку" получил!
Он ушел на допинг-контроль, и тут уж она ничем ему не могла помочь. Я спрашивал, и она продолжала говорить:
— Врач-психолог ему сказал, что двойные он сможет прыгать не раньше, чем в сентябре. А это было поздно! Мы бы не успели... А это в июле было, после очередной операции. И я видела, что он не может прыгнуть, потому что у него страшное внутреннее напряжение. Он боялся, что может порваться новый позвоночный диск, то есть полимер на четырех шурупах... Он не мог заставить себя прыгнуть.
И в какой-то момент он сказал ей, что понял: он не сможет вернуться и, наверное, с этим надо все-таки смириться.
— Я сказала ему: "Ну дай один шанс!" Он спросил: "А если я прыгну и стану инвалидом?" Я сказала, что мы же можем отправить снимки врачам, которым он доверяет, и вдруг они скажут, что можно? Ну должен же быть этот шанс! Мы отправили, и они прислали ответ: "Очень осторожно". И в сентябре он прыгнул четверной. После 12 операций.
— А сегодня же ему тоже, мягко говоря, было непросто,— сказал я.
— Испытывал ли он боль? — переспросила Яна Рудковская.— Конечно. И сейчас болит спина. Но вы понимаете, что он — олимпийский чемпион?!!
Из соседней раздевалки вышла Юлия Липницкая, хрупкое пятнадцатилетнее создание. Ей только еще предстоит этот длинный путь. Сейчас она как-то рассеянно улыбалась в ответ на бесконечные поздравления, но при этом чрезвычайно точно на все реагировала: не позволяла обращаться с собой как с девчонкой (которой она по всем признакам является) и манипулировать собой в этом коридоре (а такие попытки были: "А встань сюда, сфотографируемся!", "А повернись так!"...). И ей явно не понравилось, когда один из участников процесса поздравлений от избытка чувств взял ее на руки и попросил окружающих зафиксировать это событие. Не понравилось.
Мы встретились с Евгением Плющенко и Яной Рудковской на следующий день в ресторане "Синее море". До этого он около двух часов был в бане. Действительно болела спина, а парная в сочетании с врачами и массажистами очень помогает ему.
Здесь, у входа в "Синее море", он встретился с сыном, которого видел последний раз на базе в Новогорске третьего февраля. Саше год и месяц. Парень разговаривает (я, по крайней мере, слышал от него отчетливое слово "один", когда его спрашивали, сколько ему лет). Плющенко держал его, обнимая, на руках, повторял: "Мой маленький..." Маленький улыбался.
Есть Плющенко ничего не стал, выпил кофе с молоком.
— С чего,— спросил я,— начался обратный отсчет Олимпиады в Сочи?
— Конечно, с операции на позвоночнике. Это была самая сложная операция в моей карьере и в жизни. Я заново учился ходить, вставать с кровати. Очень долго еще от наркоза отходил... с наркозом катастрофа какая-то была. На лед потом вышел — вообще оказался не профессионалом, а новичком. Пытался делать одинарные прыжки, которых совершенно не чувствовал. Я, честно говоря, тогда и представить себе не мог, что дело когда-нибудь дойдет до того, что случилось вчера.
— Операция была неизбежной? Выхода не было другого?
— До этого у меня очень долго болела спина. Самый кризис случился на чемпионате Европы. Я не хотел ехать, я чувствовал, что не смогу выступить — тянуло ногу, болела спина, я не мог десять минут проехать в машине, не мог толкнуться, когда начинал прыгать, потому что спина не работала. Со спиной уже что-то нереальное было, я не мог спать, по пять раз в день принимал ванну с кипятком на 20 минут.
— И все равно поехал?
— Поехал... — чуть ли не виновато вздохнул он.— Подумал, может, прорвемся. А ни одно обезболивающее не помогало.
— А можно было принимать обезболивающее?
— Разрешенное можно,— засмеялся он.
Ему тогда пришлось сняться с чемпионата Европы из-за спины. Ну не было таких сил у человека, чтобы выдержать это.
А посетители "Синего моря" не выдерживали уже, конечно, напряжения момента. То один, то другой срывались и, застенчиво помявшись, просили автографы: на флаге, на вчерашних билетах на хоккей... И откуда у них все это взялось? Такие мирные с виду люди сидели только что, пока я его здесь ждал, и говорили не о спорте...
— Друзья,— продолжал он,— знали доктора Пекарского в Израиле, это номер три в мире по позвоночнику. Убеждали, что надо провериться. Я не думал, что будет операция, когда ехал к нему. До этого делал термообработку в Германии три раза...
— А это что?
— Катетер вставляют и прижигают лазером корешки диска. Не помогало.
— Может, даже, наоборот, во вред пошло...
— Может,— согласился Плющенко.— И Пекарский сказал: только хирургическим путем. Если хочешь продолжать карьеру, можем сделать операцию. Я сразу сказал: "Да".
— Он какие-то гарантии давал?
— Если правильно восстанавливаться, то один шанс из тысячи,— сказала Яна Рудковская.
— Но он его все-таки давал,— произнес Евгений Плющенко.— Больше никто не давал. Остался там, меня проверили, два дня сдавал анализы... Потом операция, этот наркоз... Десять дней только в себя приходил. Учили вставать меня. Дело в том, что если резко подняться, то может вырвать диск, вернее, его заменитель, полимер на шурупах. Потом начал пытаться выйти на лед...
— Мы в июне поехали на сборы в Италию,— сказала Яна Рудковская.— В какой-то момент Женя швыряет бутылку с водой на лед. Хватит, говорит, не могу больше, уходи, не надо на меня давить, все равно ничего не выйдет... А мне до этого Давид Авдыш говорил, что если Женя не прыгнет в сентябре четверной, то и правда все бесполезно... Он уехал, я иду, реву... Приехала в гостиницу, он там, я говорю: "Ты же сказал, что начнешь с чистого листа..."
— На следующий день я прыгнул для нее тройной лутц,— сказал Плющенко.
— Все были тогда против меня,— добавила Рудковская.— Родители... все... Ненавидели, наверное...
— Это же было не только страшно, но и больно?
— Это было больно,— подтвердил он. — Боли и сейчас. Я знаю, что буду мучиться с этим еще очень долго. А восстановлюсь, когда закончу спорт после Олимпиады, буду тренировать детей, открою свою спортивную школу... А так перед короткой программой в командных опять было по три ванны с кипятком, по пять — перед произвольной.
— Нужно это было?
— Так распорядился Господь, что нужно это пройти,— неожиданно сказал он.
— Ему теперь много друзей-спортсменов звонят и спрашивают, по какому поводу к кому обращаться,— засмеялась Яна Рудковская.
— Да,— согласился он,— у меня же было много врачей в жизни, которые реально очень помогли. Если мениск — то к этому, если пахи — туда, если спина — понятно к кому... Если что, обращайтесь — починим!
Я от души поблагодарил: предложение и правда было ценным.
— Так ты что же, и правда будешь теперь еще и в личном первенстве выступать? — спросил я.— Когда решил?
— Вчера ночью,— сказал он.— Я ничего от этого не теряю, я только приобретаю теперь... Всем недоброжелателям, а их было очень много перед Олимпиадой, и в интернете, и в жизни... очень много,— я все доказал. Я двукратный олимпийский чемпион, у меня два олимпийских серебра. Конечно, я буду выступать на этой Олимпиаде и дальше.
— А когда ты прыгнул первый четверной после операции?
— О, это был самый приятнейший день в жизни! — развел он руками.— Это было...
— Ты сначала прыгнул аксель в три с половиной в Юрмале,— напомнила Яна Рудковская.
— Да, и была попытка четверного,— кивнул он.— Я тогда мог очень здорово одну тренировку откатать, а потом на следующий день не встать с кровати. Ходил как инвалид. Хореограф Давид Авдыш меня растягивал, заминал... Мы сейчас вот в бане были, ребята увидели этот шов на спине... Он должен быть уже гладким, а там идет выпуклость...Ребята в парилке говорят: "Это чего? Это нет слов что такое!" Просто не срослось еще, поэтому. Вообще-то, чтоб срослось, нужно время: потихонечку... А как потихонечку?
— Так когда дело дошло до четверного?
— Кручение не главное в попытке сделать четверной. Главное — приземлиться, чтоб ничего не повредить. И вместо четверного я сначала раз двадцать подряд делал тройной, просто боялся скрутить четверной. Это как со второго этажа прыгнуть на асфальт, доказано, такие же нагрузки... Потом прыгнул. Сначала на правую ногу приземлился, но главное было — на левую перейти... Весь риск в левой был, эта конструкция на спине должна была выдержать... И нормально! Я выдохнул: конструкция держит.
— А ты расскажи о первых соревнованиях в Риге,— попросила Яна.
После той травмы все для них было в первый раз. Он заново рождался, что ли. И каждая новая попытка, каждый новый раз был как последний. И он каждый раз думал, что, наверное, не сможет. И в Риге тоже.
— Приезжаем в Ригу,— сказал Женя,— и я вижу, что организм меняется за день по нескольку раз. То одно начинает болеть, то другое. То связки, то мышцы, то спина... Слава богу, хоть голова была на месте.
В этом, впрочем, тоже нет уверенности: какую же голову надо было иметь, чтобы ввязываться во все это.
— Он сказал в какой-то момент, что это его последние соревнования в жизни,— сказала Яна Рудковская.
— Да, срываю все тройные и думаю: все, заканчиваю на этот раз точно. Не могу больше такие эксперименты ставить над организмом. А потом на следующий день выхожу и делаю все. И значит, что все продолжается.
Саша пришел к нему с другого конца зала, где его пытались припрятать, чтобы мы могли поговорить, с распахнутыми руками. На несколько минут прервались.
— У меня же очень хороший коллектив,— сказал Плющенко.— С таким коллективом я на все готов. Например, Борис Титушкин — бывший кикбоксер. Мы с ним работаем на лапах, боремся, я начал дышать по-новому. В борьбе, в отличие от бега, например, рваный темп — этого не было никогда ни в каких методиках подготовки фигуристов. И это помогло.
— Но решалось, поедешь ты на Олимпиаду или нет, я знаю, в Новогорске, за несколько буквально дней, да,— уточнил я.
— Да. Я до этого на соревнованиях короткую программу хорошо откатал, но я не был накатан еще, я опаздывал на месяц с реабилитацией.
А мне кажется, что и на год. Но он хотел догнать. Он намерен был догнать.
— И я занял второе место. Пошли разговоры, что поедет другой спортсмен.
Евгений Плющенко не называл Максима Ковтуна по имени.
— И решено было посмотреть меня в последний раз в Новогорске. И я здорово откатал. Это были мини-Олимпийские игры. Так же все по накалу.
— Это справедливо было?
— Даже на чемпионате Европы молодому спортсмену трудно справиться с нервами. А тем более здесь. Я, честно говоря, когда вышел на лед в короткой программе, в нокдауне сначала был: так люди болели! Скандировали речовки, кричали... Это было очень круто и тяжело... Так что, наверное, справедливо,— он пожал плечами.— Тренер говорил: "Давай один четверной оставим, а не два, как хотели". Я говорю: "Может не хватить для судей..." Выхожу на лед: тридцать человек из руководства сидят и судьи, мрачные все. Смотрят: "Ну что?" Понятно, им же, если что, отвечать... Откатал. Пауза.
— И потом такие бурные аплодисменты услышал, в том числе и от судей,— перебила его Яна.
— Так я и поехал,— сказал Женя.— Интриг не было.
— А что Горшков (Александр Горшков, президент Федерации фигурного катания России.— А. К.) сказал вчера ночью?! — воскликнула Яна Рудковская.— Что решение дальше на индивидуальных выступать — это как полет в космос. Он мужик!
— Это все благодаря Яне я на эту Олимпиаду поехал,— сказал Плющенко.— Когда мы это решили, мне было 27 лет. Но ведь и в 30 можно выступать без вопросов. 30 лет для фигуриста — это нормально. Это пока мало кому понятно. Я чего хочу добиться? Если с самого детства брать спортсменов и правильно их восстанавливать, через бассейн, через разминки, заминки, кроссы, растирки, через врачей...— спортсмен легко может кататься до 30 лет. Я это на себе показываю. А я с врачами и с восстановлением начал работать всерьез только после операции... И если это дать талантливым людям... набрать команду из десяти девочек и десяти мальчиков, чтобы у них внутренняя конкуренция была... Чудеса можно делать.
Это, конечно, была выстраданная мысль. Он готовит себя к этому после Олимпиады в Сочи.
— Я Бриана Жубера очень уважаю,— сказал Евгений Плющенко.— Он ведь тоже немолодой, а выступает. Юму Кин тоже. Она сказала, что, если Плющенко пойдет на индивидуальные, я тоже пойду... А раньше выигрывали и уходили. Илья Кулик, Леша Урманов, Ягудин... А если бы они все остались и конкурировали, представляете, что было бы! Вот этого хочется!
— Твое слово было решающим насчет индивидуальных вчера ночью? — спросил я.
— Да,— кивнул он.— Мне же выступать. Федерация смотрела на меня как на сумасшедшего. Конечно, говорят, мы только рады, но ты хорошо подумал?!
— Он сказал им, что пойдет до конца,— добавила Яна.— Готов бороться. Кстати, а почему ты вчера в произвольной два тройных сорвал? А мог бы?
— Мог бы,— сказал он.— И еще не вечер.
— А ты, кстати, хорошо подумал? — спросил я.
— Я подумал,— сказал Евгений Плющенко.— Ванны с кипятком никто не отменял. И тем более что у меня еще две таблетки обезболивающего остались. Может, помогут.
