Одушевленное неодушевленное

"Прислушиваться к голосу разума" считается бесспорным достоинством, "последним убежищем идиота". Что же странного в том, чтобы полюбить голос разума, пусть и искусственного. Но, вообще-то, вокруг фильма Спайка Джонза можно наворотить такие баррикады высоколобых ассоциаций, что их не пробьет никакой разум на танке.

Вспомнить, например, голоса, которые слышали канонизированные впоследствии праведники. Или, напротив, не праведники, а слуги и служанки дьявола, который на самом деле разговаривал с ними.

Или еще: вспомнить всуе миф о Пигмалионе и Галатее. Что с того, что у Галатеи изначально были женские, пусть и мраморные, стати. Зато она была нема, а компьютер в фильме разговаривает голосом Скарлетт Йоханссон. Или это, страшно подумать, "дьявол" притворяется Йоханссон, а на самом деле в компьютере прячется Барбра Стрейзанд?

Или: почему бы не свести разговор о фильме к социологии? Выдвинуть гипотезу преодоления некоммуникабельности нового типа, одиночества не в толпе, но у компьютера, через фальсифицированную коммуникабельность новейшего типа.

На самом деле про этот фильм все давным-давно объяснил вожак, "папа" сюрреализма Андре Бретон, один из тех людей, которые придумали ХХ век. В 1934-1936 годах он написал, а в 1937 году опубликовал книгу "L'Amour fou" — "Безумная любовь". Вдохновила Бретона его тогдашняя жена, его "наяда" Жаклин Ламба — танцовщица аквабалета и художница. Но понятие "безумной любви" стало концептом сюрреализма, символом его веры. Вряд ли кто-то предлагал миру более прекрасный фетиш. Любовь не любовь, если она не безумна.

Вот в "Андалузском псе" (1928) Бунюэля женщина гоняет по улице отрубленную руку. Первые зрители еще могли ужасаться или гадать, что бы это значило. Ответ прост: а может, это любовь?

Одной из главных особенностей сюрреалистической поэтики и эстетики было разрушение границ между живым и неживым, естественным и механическим. Поэтому с 1937 года не существует никаких причин удивляться любви между человеком и голосом из компьютера. Тем более что кинематограф знал не менее странные формы любви.

К ним можно прежде всего причислить странную дружбу между благопристойным и одиноким алкоголиком Элвудом Даудом и двухметровым белым кроликом Харви из пьесы (1944) Мэри Чейз и фильма (1950) Генри Костера. Тот стоял, прислонившись к фонарному столбу перед баром, из которого вышел Дауд (Джеймс Стюарт): встретились два одиночества, что называется. Идиллию чуть портил один пустяк: кроме Дауда, кролика никто не видел. На первых порах не видел. Зато потом с ним подружились и вреднюга — сестра Дауда, и даже директор психиатрической клиники, куда она пыталась сдать брата.

Испанский классик Луис Гарсия Берланга предложил свою форму "безумной любви" в фильме "В натуральную величину" (1974), но впал, увы, в банальность. Герой-дантист, сыгранный Мишелем Пикколи сходил с ума от любви к резиновой кукле. В отличие от сестры Дауда, мама Мишеля вполне разделяла его чувства и обряжала куклу в наряды, которые носила в молодости. Кончилось все плохо. Мишель узнал, что кукла изменяет ему с другими мужчинами, и бросился с ней в Сену а-ля японские любовники, мастера двойных самоубийств. Дантист пошел на дно, а резиновая стерва всплыла.

Горой трупов завершился роман между тинейджером Арни и Plymouth Fly 1958 года — одним из легендарных автомобилей, прозванных "road stars", на задних сиденьях которых было зачато целое поколение американцев,— в фильме "Кристина" (1983) по роману Стивена Кинга. Другое дело, что сам Арни отношения с "Кристиной" не мог отрефлексировать в категориях "безумной любви". Ну и пришлось ему куском мяса вылететь через лобовое стекло, когда его друзья, сообразив, что к чему, заманили "Кристину" в западню.

Звуковые аффекты

Ближе всего, однако, к фантазии Джонза — фильм Марко Феррери "Я люблю тебя" (1986). "Ближе всего" — это такая вежливая формула, чтобы не ставить под сомнение оригинальность фантазии Джонза. Анемичному герою Феррери было, кажется, совершенно по барабану, любит ли его девушка или нет, равно как и живет ли у него кто-то в квартире или он пребывает в одиночестве. Но только до поры до времени, до того момента, когда он подобрал на ночной улице чудный брелок с женской головкой.

Стоило Мишелю (Кристоф Ламбер) свистнуть, как брелок — то есть головка — откликался: "Я люблю тебя". Как в хорошей комедии, Феррери обыграл все возможные казусы, которые способна породить "безумная любовь". Например, Мишель ведь не единственный в мире, кто умеет свистеть. А головка откликается на свист даже чужих мужчин: вот и повод для ревности. А если, по собственной дури, Мишель лишится зуба, то это уже трагедия: ведь теперь он вообще не может свистеть.

Но комедий Феррери не снимал, и Мишель, предавший брелок страшной казни, находил свою погибель в пучине вод: как это ни странно, если вспомнить судьбу его тезки из фильма Берланги.

Критика, конечно, поторопилась закамуфлировать смысл фильма. Мишеля выдали за жертву общества потребления, припомнив его привычку смотреть по телевизору рекламные ролики и нежность, которую он испытывал к своему мотоциклу.

Аргумент "общества потребления", конечно, работает, если считать, что брелок — всего лишь брелок. Автомобиль — автомобиль, а компьютер — компьютер. Но благодаря Бретону мы-то знаем, что нет ни людей, ни брелков, ни механизмов, ни игрушек. А есть только герои вечной пьесы о "безумной любви".