В полемике с думцами относительно того, что, собственно, происходит в Чечне и каковы плоды генеральского миротворчества, секретарь СБ объяснил законодателям, что его мандат представителя президента России в Чеченской Республике "отработан", а решение дальнейших вопросов — "дело государства Российского".
Лебедь (правда, без ссылки на источник) пересказал депутатам древнекитайскую притчу о некоем человеке, который объявил, что умеет лечить самые смертоносные раны. Наслышавшись о том, к нему принесли воина, тяжело раненного стрелой. Лекарь взял острые, как бритва, ножницы и аккуратно отрезал торчавшее из раны древко стрелы, после чего потребовал гонорар. На замечание родственников воина о том, что наконечник-то остался в ране, последовало резонное возражение: "Это уже не мое дело, обращайтесь к специалисту по внутренним болезням". Единственный упрек, который можно адресовать генералу-лекарю, носит чисто стилистический характер. Словосочетание "государство Российское" со времен карамзинской "Истории" неразрывно связано с гражданственно-возвышенной риторикой, тогда как китайская притча тяготеет скорее к нарочито сниженному черному юмору. Сочетание столь разнонаправленных стилистических манер (описывающих к тому же весьма разнящиеся в этическом отношении образцы поведения) производит несколько постмодернистское впечатление.
Впрочем, представления генерала и его аудитории о возвышенном могут ведь и не совпадать. В ходе дальнейшей беседы генерал отметил: "Все разговоры о том, что Россия уходит из Чечни с позором, являются кощунственными".
Кощунством принято называть надругательство над общепризнанной святыней, а тут не очень понятно, какая же именно святыня является объектом надругательства. Разговоры о том, что Россия заключила позорный мир — безотносительно к их истинности, — сами по себе не являются надругательством ни над миротворчеством, ни над Россией. В противном случае следовало бы считать кощунственными и строки Пушкина про Бонапарта, который "с миром и позором пред юношей-царем в Тильзите предстоял". Остается предположить, что в представлении ген. Лебедя объектом кощунства, т. е. святыней, подвергаемой постыдным надругательствам, является он сам.
Тогда не удивительна суровая кара, которая постигла обозревателя газеты "Сегодня" Елену Трегубову, явившуюся на назначенное Лебедем интервью, но вместо собеседования с генералом-миротворцем вдруг побитую, по ее словам, охранниками миротворца Шерстяковым и Синичкиным. Очевидно, охранники заподозрили Трегубову в намерении учинить над Лебедем кощунство и, движимые священным трепетом, побили негодную.
Почти столь же трепетные, как у Шерстякова и Синичкина, чувства к ген. Лебедю испытывает и лидер "Яблока" Григорий Явлинский, горячо поддержавший генерала-миротворца и в подражание генералу, давно уже использующему этот полемический прием, предложивший милитаристски настроенным депутатам "самим взять ружья и пойти воевать в Чечню".
На первый взгляд, аргумент несокрушим. Лидер общественного мнения должен быть в любую минуту готов подкрепить свои убеждения личным примером — иначе какова же цена этим убеждениям. Маленький изъян заключается лишь в том, что такой строгий подход, очевидно, должен применяться к носителям всяких убеждений, а не только милитаристских. Видимо, Явлинский и прочие московские чеченолюбы в доказательство искренности своих пацифистских убеждений могут предоставить свои московские квартиры беженцам, дотла ограбленным и изгнанным борцами Сопротивления, а сами — побомжевать несколько лет, как бомжуют люди, отданные Россией на съедение боевикам. После этого можно смело и с несомненным моральным основанием возобновлять разговор о том, чтобы политики и журналисты, недовольные почетным миром, становились под ружье и сами шли усмирять бандитов.
В части несобственно чеченской предложения "Яблока" оказались менее вразумительными. Известный экономист предложил разработать законодательство о коррупции "может быть, даже чрезвычайное", а также издать законы, связанные с основами "правовой, духовной и религиозной жизни народа".
Чрезвычайные законодательные меры против коррупции могут заключаться как в устрожении конкретных уголовных статей (например, введении смертной казни за взятки), так и в упразднении процессуальных гарантий по делам о взятках и введении в этой области упрощенного судопроизводства. Бог его знает, возможно, страна дошла до такого дна злоупотреблений, что без показательных процессов и чрезвычайных "троек" не обойтись, но не совсем понятно, как сочетать пацифистское чеченолюбие с юридической чрезвычайщиной. И безжалостность до свирепости, и снисходительность вплоть до прямого попустительства сами по себе не слишком хороши, но их сочетание производит вовсе отталкивающее впечатление. Куда приятнее выглядит предложение издать законы, связанные с основами правовой жизни народа. Чистая глоссолалия, лишенная всякого смысла, она, по крайней мере, безобидна.
Как всегда, мероприятия связанные с чрезвычайным законодательством, находят наиболее теплый отклик у мастеров культуры. Станислав Говорухин еще с 80-х годов борется против курортных условий в местах лишения свободы, Марк Захаров горой стоит за военно-полевую юстицию, а детский композитор Владимир Шаинский предлагает расстреливать малолеток. Всех, однако, превзошел, режиссер нового фильма "Ревизор" Сергей Газаров, придумавший особо изощренный способ борьбы с коррупцией: "Мне довелось играть в 'Ревизоре' на сцене 'Современника', ставить эту пьесу в театре под руководством Олега Табакова, а теперь еще и снять фильм по бессмертному произведению. Но и это еще не все. Есть огромное желание приурочить к премьере открытие нового столичного трактира под названием 'Ревизор'".
Чтобы название трактира сообразовывалось с бессмертным произведением, его работа должна быть организована следующим образом: после фрыштика и мадеры-толстобрюшки, когда вкусившие лабардана уполномоченные купцы, дамы полусвета и склоняемые ими к лихоимству представители исполнительной власти находятся в высшем градусе наслаждения и расслабления, вдруг в каске с конским хвостом является сопровождаемый омоновцами антикоррупционный чиновник, после чего настает немая сцена и всех влекут в узилище. Собственно говоря, такой трактир уже был в Москве, только назывался он не "Ревизор", а "Белый таракан". Года два назад туда явились омоновцы и устроили немую сцену, употчевав предводительствуемых Олегом Бойко купцов дубинами. Неясно лишь, есть ли не только у Газарова, но также и у купцов и коррумпированных чиновников "огромное желание" поучаствовать в немой сцене. Как бы то ни было, хорошо, что режиссер не испытывает желания открыть трактир под названием "Гамлет" или "Макбет". Полдюжины трупов, ежевечерне выволакиваемых из трактира за ноги, — это чрезмерно даже для московских нравов.
В этом смысле куда большее сочувствие вызывают творческие планы празднующего свое пятидесятилетие руководителя ВГТРК Эдуарда Сагалаева, в подражание недавнему юбиляру Юрию Лужкову также превратившего свой день рождения во всенародный праздник. В интервью ИТАР-ТАСС маститый юбиляр признался, что "встречает свой день рождения в состоянии лирического подъема душевных сил и оптимизма", а в интервью МК более подробно раскрыл источник неиссякаемых душевных сил: "Десяток партийных, идеологических и прочих теленачальников я послал: 'Пошел ты в ж...'. Когда мне приходится стоять перед проблемой потери лица, я действую по-японски — или себе харакири, или послать оппонента в ж...".
Описанный Сагалаевым японский обычай посылать оппонента в ж... не вполне согласуется с расхожими представлениями об утонченном этикете, присущем жителям Страны восходящего солнца, но, конечно, начальнику ВГТРК видней. Менее понятен сам механизм ухода партийных, идеологических и прочих теленачальников в ж... — поскольку Сагалаев устраивает колоссальный банкет в концертном зале "Россия", можно предположить, что его кишечник в полном порядке, следственно, харакири он не делал, следственно, послал оппонентов в сказанное место.
МАКСИМ Ъ-СОКОЛОВ