Простонародная прибаутка "А фуй ли в Туле" приобрела на этой неделе глубокое государственное значение — поскольку в Туле было 850-летие, президент РФ телеграфировал тамошнему губернатору о том, как он высоко ценит "искусное мастерство, сметку и трудовую закалку туляков". Телеграмма тут же получила живое подтверждение: свое мастерство и сметку явили два новых туляка, генерал Лебедь и генерал Коржаков, без приглашения явившиеся на трибуну для почетных гостей, в результате чего менее сметливый губернатор удалился с трибуны и проводил торжественное мероприятие, сливаясь с простым народом. Вероятно, Лебедь и Коржаков так демонстративно выказывали свою взаимную приязнь, ибо рассчитывали, что государь, узнав о такой их дружбе, тут же пожалует их генералами (т. е. генерал-полковниками). Эффект, однако, вышел противоположный, ибо, узнав о такой их дружбе, президент новых друзей не пожаловал, а, напротив, разжаловал, приговаривая в гневе: "Как тот такой же, так и этот, понимаешь, два генерала".
Но разжалованный Лебедь не унывает, и наблюдатели (вероятно, по аналогии с генералом Руцким, который, пройдя через сходные испытания, теперь домогается губернаторства в Курске) уже прочат его как минимум в новые тульские губернаторы. В этом случае, учитывая распространенные предположения о властолюбивых замыслах Лебедя, большую политическую актуальность приобретет песня Маргариты из "Фауста" "Es war ein Koenig in Thule", каковую песню (скорее всего, наряду с другой песней из "Фауста", посвященной уже генералу Коржакову — "Жил-был король когда-то, при нем блоха жила") наши талантливые проектанты Константин Эрнст и Леонид Парфенов смогут включить в свой очередной проект "Старые песни о главном-2".
Сам генерал Лебедь оказался не менее талантливым художественным проектантом, чем Эрнст и Парфенов, ибо в ходе титанических четверговых борений с премьером и регентом он сумел реализовать проект "Старые сказки о главном". Сообщая о невзгодах, постигших Лебедя, "Интерфакс" привел слова генерала о том, как за ним установили слежку: "На хвосте у меня четыре норушки".
Очевидно, секретарь СБ перевоплотился в роль одного из героев сказки "Терем-теремок", которому наряду с прочей живностью противостояли мышка-норушка и лягушка-квакушка, причем в генеральской сценической версии число мышек-норушек было даже увеличено до четырех. По завершении борьбы с норушками генерал произнес финальную реплику: "Раздавил меня бессовестный медведь, без обеда мне придется помереть!" — и удалился в частную жизнь.
Но и procul negotiis генерал Лебедь сохранил любовь к сценическому искусству, объявив, что намерен немедля отправиться в Малый театр смотреть спектакль "Царь Иоанн Грозный", рассчитывая при этом получить не только эстетическое наслаждение, но и практическую пользу: "Я буду учиться управлять государством".
Драматическая трилогия А. К. Толстого, первую часть которой, "Смерть Иоанна Грозного", пожелал увидеть Лебедь, в основном изображает, как не надо управлять государством, равно изобличая как деспотизм Иоанна ("Вот самовластья кара! Вот распаденья нашего исход!"), как слабоволие Феодора ("Боже, Боже, за что меня поставил Ты царем?"), так и премудроковарное интриганство Бориса ("От зла лишь зло родится, все едино — себе мы, им хотим служить иль царству, оно ни нам, ни царству впрок нейдет"). Однако пробыв четыре месяца в Кремле и насмотревшись на то, как управляется РФ, специально ходить еще и в театр смотреть на абсолютно то же самое — это как ездить на 850-летие Тулы не со своим Коржаковым, а со своим самоваром. Можно было бы предположить, что Лебедя интересует не столько нравственный пафос трагедии, сколько изображенные в ней конкретно-технологические детали придворной интриги, однако суть интриги в "Смерти Иоанна Грозного" такова, что в нынешней политической ситуации признаваться в повышенном внимании к деталям сюжета было бы неприлично. Кульминация трагедии наступает, когда из беседы с докторами Иоанна Годунов узнает, что главная сердечная жила царя (по нынешнему — аорта) так перенапряжена, что всякий гнев или волнение могут вызвать прискорбные последствия — после чего боярин сознательно провоцирует гнев Иоанна, и предсказанные последствия наступают. Если Лебедь намерен овладеть данным политическим приемом, то по крайней мере не стоило бы рассказывать об этом представителям телеграфных агентств.
Дивясь такой хладнокровной откровенности генерала, премьер Черномырдин благодушно "охарактеризовал некоторые поступки и заявления А. Лебедя" как "противоестественные". Добрые чувства Черномырдина делают ему честь, однако огорчительно, что в своих практических мероприятиях по решению проблемы налоговых недоимок глава правительства отдает своим заместителям поручения, также не лишенные некоторого налета неприличной противоестественности: сообщается, что премьер поручил своему первому заместителю Владимиру Потанину в десятидневный срок "пропустить через себя все ведомства, а также крупные компании, как частные, так и со смешанным капиталом".
Если Потанину удастся указанным методом выправить положение дел в бюджетной сфере, то в добрый час, однако охлажденный ум Черномырдина не предвидит счастливой судьбы для руководящих работников ВЧК. Проводя коллегию ВЧК, премьер тонко заметил: "Создание комиссии неслучайно, и первыми под ее жернова попадут здесь сидящие".
Опыт предыдущей ВЧК показал, что не обязательно первыми, но рано или поздно действительно попадут (так называемые чекистские потоки 30-х годов). Если бы Дзержинский, проводя коллегии ВЧК, чаще делал подобные замечания, возможно, судьба России повернулась бы более благоприятным образом.
Заместитель председателя думского комитета по законодательству Елена Мизулина решила обратиться в КС РФ с запросом о соответствии ВЧК Основному закону РФ, ибо нельзя мириться с созданием "органа внесудебных репрессий". Коллеги Мизулиной негодовали не столько на вполне органичные для российского быта внесудебные репрессии, сколько на введение в состав ВЧК Анатолия Чубайса, фонетически невольно ассоциирующегося у них с прежними членами коллегии ВЧК М. Я. Судрабс-Лацисом и Я. Х. Петерсом. Затем, однако, ассоциации завели думцев совсем Бог весть куда, и они порекомендовали Чубайсу "не чувствовать себя Черчиллем".
Поскольку главу администрации принято именовать регентом, никак не ясно, при чем здесь Черчилль, который был премьер-министром при вполне совершеннолетних и дееспособных монархах. Популярность Черчилля, почитавшегося англичанами в качестве национального героя и возглавлявшего правительство национального единства, также имеет мало общего с популярностью Чубайса, и даже нет особенных признаков того, что глава администрации, впав в сугубую неадекватность, возомнил себя народным любимцем. Скорее всего депутаты хотели сравнить Чубайса с первыми министрами, нестесненно насиловавшими волю своих государей — как то делали Ришелье и Бисмарк, но забыв, как звали всемогущих кардинала и министра-президента, в душевной простоте рассудили: что Ришелье, что Черчилль — один черт.
Тем не менее генерал Лебедь на прощание все же указал прессе, что вопреки всем ожиданиям ваучеризатор и администратор имеет превосходные шансы стать объектом всенародной любви. Как объяснил генерал, "он (Чубайс. — Ъ) хочет стать президентом. Он копит на это деньги. Он потом отдаст всем сразу все, скажет: 'Видите, вот оно, воплощение вашей мечты в жизни. Вы так плохо жили, а я вам все отдал'".
Если бы не известное всем прямодушие генерала, граничащее даже с грубостью, можно было бы подумать, что отрешенный от должности Лебедь впал в самый грубый подхалимаж. Даже наиболее рьяные апологеты Чубайса доселе не осмеливались предполагать, что в результате его государственной деятельности в России будут накоплены высоколиквидные несметные сокровища, которые позволят всем россиянам вести счастливый и безбедный образ жизни — до сих пор такие фокусы были под силу разве что правителям арабских нефтяных княжеств. Нетривиальность лебедевского ума сказалась и тут: какими только сравнениями ни украшали Чубайса, но с саудовским королем Фейсалом его сравнили впервые.
МАКСИМ Ъ-СОКОЛОВ