Чувствительный Сергей Доренко три четверти своей аналитической передачи посвятил сделанной Ельцину операции, подробно побеседовав на животрепещущую тему и с Ренатом Акчуриным, и с Майклом Дебейки. Минимум полчаса эфирного времени, заполненного специальной медицинской терминологией, могли кого угодно вогнать в сон. Видимо, ведущий субботнего "Времени" искренне полагал, что это, так сказать, статусная скука, общепринятая, респектабельная и, главное, западная: не только коллеги-конкуренты — Киселев и Сванидзе, — но и телеканалы всего мира, и Time с Newsweek отдадут ей должное. Что делать, раз принято. Справедливое это рассуждение справедливо лишь отчасти.
Из того, что все статусное скучно, еще не следует, что все скучное статусно. Но дело даже не в этом. Внимание, с которым цивилизованный Запад относится к здоровью крупных государственных чиновников, не есть нечто абсолютное и само по себе достойное подражания. Это всего лишь одно из следствий открытости общества, публичности политики и пр. При полном отсутствии в России и того, и другого, и пр., одинокое обсасывание судьбоносной операции может иметь эффект, прямо противоположный ожидаемому.
Незнамо с чего возникший и потому угрожающий медицинский словопоток в полном вакууме получает не западный, а традиционно восточный вид: в последний раз точно таким же нагромождением научности было обставлено медицинское заключение о болезни и смерти И. В. Сталина — в частности, из этого Авторханов в своей знаменитой книжке делал вывод о насильственной кончине вождя. Тридцать минут опутываемый специальной терминологией, в которой выражение "аортокоронарное шунтирование" является наипростейшим, зритель, приученный вовсе не к открытому обществу, а к скрытому смыслу, вправе думать Бог весть о чем, не имеющем отношения ни к какой реальности.
Зато расторопный Доренко уже в субботу задействовал сразу всех: и доктора Дебейки, и доктора Акчурина, и целый взвод докторов поскромнее, не оставив конкурентам, выходящим днем позже, ничего на поживу. Прямодушный Сванидзе уныло признал себя побежденным, дав нудное интервью с Сергеем Мироновым, конечно же, главным кремлевским врачом, но отнюдь не главным героем недели, а изощренный Киселев подготовил, как любил выражаться М. С. Горбачев, асимметричный ответ, запустив в эфир дочерей Ельцина — Елену и Татьяну.
Для начала вынужденный повторить программу "Время", ведущий "Итогов" превратил свою вторичность в прием, открыто процитировав то единственное политически существенное место в интервью Акчурина, где шла речь о здоровье президента перед операцией: оказывается, оно было куда хуже, чем говорилось. Открытость российской политики таким образом в очередной была поставлена под сомнение, впрочем, без комментариев: Евгений Киселев сосредоточился на другом.
Дочери президента предстали у него в программе Марфой и Марией, которые невзначай перепутали роли. Во всяком случае, имиджмейкер отца Татьяна, эта многомудрая Марфа, ничем себя не выдала. Обе сестры постоянно пользовались уменьшительными суффиксами, наперебой сюсюкая что-то невинно дочернее про подушечку, присланную из Америки, да про два пельменя, съеденные обессиленным Ельциным. Ощущение идиллии, усугубленное тем, что все трое вместе с ведущим говорили одновременно, как в итальянской опере, могло быть подпорчено лишь одним обстоятельством, известным и Киселеву, и Татьяне с Еленой, и, к сожалению, зрителям. Тяжело больной человек, не способный даже пообедать, уже вернул себе все полномочия президента великой державы.
Эта неувязка, подспудно определявшая ход беседы, в конце концов привела к драматическому финалу. Ни с того ни с сего Киселев вдруг задал роковой вопрос, поинтересовавшись у Татьяны, не собирается ли она оставить политическое поприще. И многомудрая Марфа, окончательно уподобившись простодушной Марии, ответила отрицательно, сказав, что на все воля отца, а она целиком в ее власти.
Татьяна Дьяченко, конечно, может не знать, что конституцией правового демократического государства, каковым хотя бы номинально является РФ, не предусмотрено такой должности, как дочь президента. Родственники лиц, облеченных высочайшей властью, могут ходить по госпиталям и хладно руку жать чуме или просто выпивать-закусывать по презентациям, но государственные заботы в любом случае не их удел, и парламент существует буквально для того, чтобы с чувством оскорбленного достоинства об этом напомнить. Трудно предположить, что Киселев хотел такого исхода, но еще труднее представить, что он не знает разницы между публичной политикой и непотизмом.
Впрочем, отсутствие даже надежд на публичную политику в России было продемонстрировано ведущим "Итогов" вполне наглядно. Лучше других проанализировав две демонстрации — 5 и 7 ноября — и заметив, что коммунисты недовольны профсоюзной самодеятельностью, Киселев на этом и запнулся, предоставив желающим самим трактовать случившееся. Особо догадливые могли сообразить, что власть ожидала праведного гнева трудящихся как раз в начале ноября и, следовательно, должна быть вполне довольна, что пар выпустили пятого, а не седьмого. Трогательное единодушие Черномырдина с профсоюзной акцией можно понять и так, что правительство само организовало протест против себя. Это, конечно, не единственная версия, но настолько напрашивающаяся, что не рассмотреть ее невозможно. Однако Киселев не рассмотрел.
Наверное, он руководствовался лучшими, крыловскими чувствами — молчи, то знаю я сама, но эта крыса мне кума. Однако вряд ли такое целомудрие на пользу делу. Ничего плохого в том, что правительство стремится к выживанию и успешно борется со своими оппонентами, нет. Это нормально для любой страны, куда нормальнее, чем государственная деятельность президентской дочери. Это, собственно, и есть публичная политика, и чего здесь стыдиться — непонятно.
Глядя на такое положение внутри отечества, Николай Сванидзе, видимо, махнул рукой и перекинулся на международное поприще. Уже вторую неделю он лоббирует рыбкинскую задумку о вступлении России в НАТО. Генеральной секретарь Хавьер Солана и председатель военного комитета Клаус Науман отразились в его "Зеркале". И то сказать, на русском фоне натовская военщина производит милейшее впечатление.
АЛЕКСАНДР Ъ-ТИМОФЕЕВСКИЙ